Шторы на круглом окне были отдернуты. Крис подошел к окну. Темнота смотрела на него — бесформенная, безглазая, не имеющая границ. Ее не освещала ни одна звезда. Крис торопливо задернул шторы и вышел в коридор.
Снаружи проникал плач ветра. На двери, почти у самого пола, прикрепленная пластырем, висела прямоугольная карточка. Кельвин нагнулся и прочитал:
ЧЕЛОВЕК [3]
Кельвин тихо, словно скрываясь от невидимого наблюдателя, нажал ручку двери с табличкой «Д-Р ГИБАРЯН».
Это была большая комната с высоким панорамным окном. Вдоль стен тянулись полки и стеллажи. Содержимое их, беспорядочно вываленное на пол, громоздилось между креслами. Растерзанные книги были залиты жидкостями из разных колб и бутылок. Под окном лежало перевернутое бюро с разбитой лампой на выдвижном кронштейне, рядом валялась табуретка, две ножки которой были всажены в наполовину выдвинутый ящик бюро.
Кабина выглядела, словно после погрома. Кельвин осторожно подошел к шкафу и заглянул внутрь. Одежда была скомкана и втиснута в один угол, как будто в шкафу кто-то прятался. Узкое зеркало на его внутренней створке отражало часть комнаты. Кельвин углом глаза заметил какое-то движение, резко обернулся, но тут же понял, что это его собственное отражение.
Заметив выдвинутый на середину стола кинопроектор, стоявший напротив экрана, наглухо укрепленного на противоположной стене, Кельвин подошел к окну и почти машинально нажал кнопку включения. Тут же погас свет, и на окна со звоном наползли светонепроницаемые жалюзи. Сначала экран светился ярким пульсирующим светом, затем резко потемнел, и на нем возникло изображение небритого осунувшегося человека.
Кельвин вздрогнул. Это был Гибарян. Тот некоторое время сидел, опустив взгляд в блокнот, который держал в руках, и молчал. Затем откашлялся и, подняв голову, посмотрел прямо в глаза Кельвину. Это был взгляд смертельно уставшего, замученного человека.
— Привет, Крис, — начал он хрипло. — У меня есть еще немного времени, и я должен тебе кое-что рассказать и предупредить кое о чем… (Пауза). Сейчас ты уже на станции и знаешь, наверное, что со мной произошло. Если нет, то Снаут или Сарториус тебе расскажут… Что со мной случилось — неважно. Вернее, этого не расскажешь. Я боюсь, что то, что случилось со мной — только начало. Я бы не хотел, конечно, но это может случиться и с тобой, и со всеми остальными. Здесь теперь это может произойти с каждым, наверное. Только не думай, что я сошел с ума. Я в здравом уме, Крис, поверь мне. Ты ведь меня знаешь. Если успею, я расскажу, почему я это сделал (он оглянулся через плечо куда-то в глубину комнаты). Я говорю тебе все это для того только, что если это с тобой случится, тоже знай, что это не безумие. Это главное… (Гибарян испуганно оглянулся и торопливо продолжал). Что касается… дальнейших исследований, я склоняюсь к предложению Сарториуса подвергнуть плазму океана жесткому рентгеновскому излучению. Я знаю, что это запрещено, но другого выхода нет — мы… вы только завязнете. Сарториус в курсе дела, Снаут тоже. Может быть это сдвинет все с мертвой точки. Не брыкайся — другого выхода нет, Крис. Если…
Вдруг в коридоре раздался звон. Будто кто-то споткнулся о пустую жестянку. Кельвин выключил проектор. Вспыхнул свет. Из коридора отчетливо слышался звук шагов. В два прыжка Кельвин оказался у двери. Шаги замедлились. Тот, кто шел, остановился у дверей. Ручка тихонько повернулась. Не раздумывая, инстинктивно, Кельвин схватил ее и задержал. Нажим не усиливался, но и не ослабевал. Тот, с другой стороны, старался делать все так же бесшумно, как и Кельвин. Потом Кельвин почувствовал, что ручка ослабла, и услышал легкий шорох — тот уходил.
Он поспешно подошел к столу и вынул из проектора подающую кассету с недосмотренной записью. Пленку пришлось оборвать.
Крис вышел в коридор и стал подниматься на второй этаж. На ступеньках алюминиевой лесенки лежали пятна света.
В широком низком коридоре наверху дул слабый ветерок. Дверь главной лаборатории представляла собой толстую плиту шероховатого стекла, вставленного в металлическую раму. Изнутри стекло было заслонено чем-то темным.
Крис постучал. Внутри царила тишина.
— Доктор Сарториус! — крикнул Крис. — Я Кельвин, я прилетел два часа назад…
Несколько раз что-то лязгнуло, будто кто-то укладывал металлические инструменты на стеклянный стол. Вдруг раздался звук мелких шагов, будто бегал ребенок, и одновременно несколько быстрых, размашистых шагов.
— Доктор Сарториус, — преодолевая слабость и взяв себя в руки, сказал Крис, — поймите мое положение. Я попал в какое-то дурацкое положение. И поэтому вынужден действовать не совсем обычными средствами. Если вы не откроете, я применю взрывчатку.
За дверью послышался шум борьбы.
Гибкая тень упала на матовую плиту.
— Я открою, — сказал изнутри Сарториус, — но вы должны обещать мне, что не войдете. Я сам выйду.
— Хорошо, — сказал Крис.
Дверь приоткрылась, и Сарториус протиснулся в коридор. У него было измученное лицо, напряженный лоб. Умные глаза смотрели на Криса с какой-то печальной снисходительностью.
— Снаут сообщил мне о вашем прибытии, — сказал Сарториус. — Здравствуйте.
Он протянул руку, и Крис ощутил твердое пожатие его костлявой ладони.
— Откровенно говоря, — сказал Сарториус, — я не очень обрадовался вашему появлению. Новый человек в подобной ситуации внесет дополнительные трудности. Впрочем, по профессии вы — психолог. Это несколько обнадеживает. Психологи, как правило, лишены болезненного воображения. Вы знаете эту историю с Гибаряном?
— Это ужасно, — сказал Крис, — я еще не знаю подробностей. Он умер.
— Дело не в том, — сказал Сарториус, — умереть может каждый из нас, но он завещал отправить себя на Землю, чтобы быть похороненным там. Это достойно поэта-романтика, но не ученого. Разве космос — плохая могила для него? И Гибаряну захотелось в чернозем… к червям… Я хотел пренебречь этим, но Снаут настоял… Он — талантливый кибернетик, но в нем слишком много сентиментального малодушия.
— Доктор Сарториус, — сказал Крис, — я не хотел этого касаться, но, мне кажется, я действительно буду вам мешать. Не знаю, почему, вы пока не сделали мне ничего дурного, но вы мне неприятны.
— Это неважно, мы связаны общей судьбой, — сказал Сарториус, — вот о чем надо думать здесь, на станции. Нас было трое с Гибаряном. Теперь нас снова трое.
Крис внимательно посмотрел ему в лицо.
— Вы когда-нибудь слыхали о Бертоне? — спросил вдруг Крис.
— Это пилот, который…
— Да. Он участвовал в поисках Фехнера.
— Фехнер умер великолепно, — сказал Сарториус, — а Гибарян струсил.
— Не надо плохо говорить об этом человеке, — сказал Крис. — Не надо вообще плохо говорить о мертвых.
— Вы не о том думаете, — сказал Сарториус, — надо думать лишь о долге.
— Перед кем? — спросил Крис.
— Перед истиной.
— Значит, перед людьми.
— Вы не там ищете истину, — сказал Сарториус.
— Понятно, — сказал Крис, — мне будет скучно с вами встречаться.
— Вы ошибаетесь, — мягко сказал Сарториус.
Неожиданно Крис заметил, что дверь за спиной Сарториуса вздрагивает, а тот прижимает ее спиной.
— Вас… вас… ваша поза нелепа! — чувствуя растущий испуг и поглядывая на вздрагивающую дверь, крикнул вдруг Крис. — Ваше так называемое мужество бесчеловечно, слышите, вы?! — Крис сам не понял, как потерял самообладание. Все пережитое разом навалилось на него.
В это мгновение дверь приоткрылась и, как показалось Крису, кто-то маленький выглянул оттуда.
Сарториус нагнулся, и в лице его не было ни страха, ни злобы. Это было твердое лицо исследователя. Он сильно толкнул этого маленького внутрь и сухо сказал:
— Уходите. Я забочусь исключительно о вашей психике. Вы, как я понял, излишне поэтичны… Вам надо привыкнуть. Свяжемся по радио.
Он вежливо поклонился и захлопнул дверь.
Крис спустился вниз. Розовая занавеска в конце коридора пылала, как будто бы подожженная сверху. Пламя гигантского пожара занимало треть горизонта. Волны длинных густых теней стремительно неслись к станции. Это был рассвет. После двухчасовой ночи всходило второе, голубое, солнце планеты. Все изменилось вокруг. Все, что имело красный оттенок, поблекло; все белые, желтые, зеленые предметы, наоборот, стали резче и, казалось, излучали собственный свет.
Неожиданно в глубине коридора послышались шаги. Кто-то шел босиком, как ему показалось. Крис замер. Это была девочка лет 12-ти, в короткой юбочке, рыжеволосая, стройная…
C похолодевшей грудью смотрел на нее Крис.
Она прошла совсем рядом, так что Крису пришлось прижаться к стене. Лишь когда она скрылась за углом, Крис ощутил твердость в ногах. Он пошел, покачиваясь и держась за обшивку.
Дверь радиорубки была распахнута. Снаут сидел в кресле, закрыв глаза. Крис подошел и уселся рядом.
— Попробуйте позавтракать, — сказал Снаут, — иногда это успокаивает.
Он подошел к холодильнику и достал холодное консервированное мясо.
Крис съел все мясо, потом отдельно начал есть хлеб, запивая все это вином и консервированным молоком. Насытившись, он также сел, откинувшись в кресле и вытянув ноги.
— Я разговаривал с Сарториусом, — сказал Крис после некоторой паузы. — По-моему, это паршивый тип.
— Он очень талантливый ученый, — сказал Снаут, — пожалуй, последний из больших соляристов.
— Вы знаете, я немного болен, — вдруг сказал Крис и посмотрел на Снаута.
— Вы абсолютно здоровы, — сказал Снаут. — Вы просто невнимательны к советам и переутомлены. Примите снотворное и лягте пораньше.
— Вы добрый человек, Снаут, — сказал Крис, — для кибернетика это еще большее неудобство, чем для психолога. Доброта — это, все-таки, хлябь, зыбкость.
— Не говорите глупостей, — сказал Снаут.
— Все-таки, жаль — сказал Крис, — что мы не встретились с вами раньше. Там, на Земле.
— Идите спать, — сказал Снаут. — С