В литературе можно встретить мнение, что «после 1978 г.» произошел «отказ Солженицына и его стороннников от сотрудничества с правозащитным движением» в СССР (22). С этим мнение трудно согласиться полностью, так как продолжавший действовать в Советском Союзе РОФ поддерживал самые разнообразные течения внутри диссидентского движения, в том числе и правозащитное.
Но нельзя не обратить внимание на то, что с середины 70-х годов Александр Исаевич отказывается сотрудничать с «Континентом», а затем вступает в конфронтацию с некоторыми эмигрантскими кружками, в частности с тем из них, который сложился вокруг редакции начавшего выходить в 1978 г. в Париже под редакцией А. Д. Синявского и его жены М. В. Розановой нового журнала «Синтаксис». Среди непримиримых оппонетов А. И. Солженицына оказался Е. Г. Эткинд, который был близок к «Синтаксису» и являлся заместителем главного редактора нью-йоркского журнала «Время и мы».
Таким образом, если появление «фальшивых документов» в 1976 г. совпадает по времени с бегством А. И. Солженицын из Цюриха и его уединиемся в Вермонте, то с последовавшими после этого публикациями Ф. Арнау, Т. Ржезача и Г. Тюрка совпадает постепенное нарастание конфронтации писателя с эмигрантскими кругами.
Свое 60-летие А. И. Солженицын встретил в вермонтском уединении.
К этому дню он сам сделал себе подарок — начал публикацию в издательстве «ИМКА-Пресс» нового Собрания своих сочинений, два первых тома которого составил второй вариант романа «В круге первом» («Круг-96») (1), третий — рассказы (2).
«Круг-96» существенно отличался от «Круга-87». Если в первом варианте в центре романа находилась история с передачей за границу секрета нового лекарства, позволявшего спасать жизни людей не одной страны, а всей планеты, то в основе новой редакции романа лежала история с разоблачением советского дипломата Иннокентия Володина, который пытался предотвратить получение советскими разведчиками секрета производства американской атомной бомбы. В свое время А. И. Солженицын не только осуждал данный поступок, но и, как мы знаем, принимал участие в разоблачении предателя. В данном случае позиция автора была совершенно иной: дипломат изображался как герой, не желающий укрепления советской тоталитарной системы.
Этим самым автор поднимал очень важную проблему. Можно ли ставить знак равенства между Родиной и политическим режимом? И означает ли борьба с существующим в твоей стране политическим режимом борьбу с Родиной. Иначе говоря, что мы в имеем в лице Иннокентия Володина предателя или гражданина?
Борьба с существующим политическим режимом может быть высшим проявлением гражданственности и патриотизма. Но не всегда. Она оправдана только в том случае, если способна привести к утверждению более разумного и справедливого режима. Если же борьба с одним антинародным режимом расчищает дорогу для другого, подобного же режима, участие в ней — это по меньшей мере глупость. Если смена режима несет народу лишь новый беды и страдания, такая борьба заслуживает осуждения.
Как же с этой точки зрения следует подходить к данному роману? Прежде всего нельзя забывать, что получив в свои руки ядерное оружие, США с самого же начала использовали его варварским образом. Вспомним Нагасаки и Хиросиму. Уже осенью 1945 г. они начали разрабатывать планы третьей мировой войны с использованием этого оружия, направленного против советского народа (3). Таким образом, независимо от того, как оценивать советскую тоталитарную систему, приходится констатировать, что если бы американской разведке удалось не допустить утечки информации и задержать создание советской ядерной бомбы, то сейчас не было бы ни нашей страны, ни самого нобелевского лауреата.
О том, что цель противостояния между США и СССР не имела никакого отношения к облагодетельствованию совесткого народа свидетельствуют события последних лет. Тоталитарная система в нашей стране рухнула. И что же мы видим? Спад производства, разрушающуюся культуру, разгул преступности, полное крушение нравов, криминальное обогащение одних (очень немногих) и обнищание других (подавляющего большинства).
С учетом этого приходится констатировать, что изображая Иннокентия Володина героем и призывая читателей своего романа следовать его примеру, А. И. Солженицын тем самым пытался героизировать образ предателя. Страна действительно нуждалась в борцах с тоталирарной системой, но в борцах за другие цели и другие идеалы.
Оказавшись в эмиграции, А. И. Солженицын не только издал новый вариант «Круга», но и перелицевал «Архипелаг». Именно 1979 г. датировано дополнение к послесловию «И еще через десять лет»: «Ныне в изгнании все же выпала мне спокойная доработка этой книги, хоть и после того, как прочел ее мир. Еще новых два десятка свидетелей из бывших зэков исправили или дополнили меня. Тут, на Западе, я имел несравненные с прежним возможности использовать печатную литературу, новые иллюстрации» (4).
«За границей, — пишет А. И. Солженицын, — продолжался поток писем и личных свидетельств, и это, вместе с некоторыми печатными материалами, известными на Западе, побудило автора местами к добавлениям и доработке. Окончательная редакция книги была предложена читателю в 5–7 томах Собрания сочинений А. Солженицына» (5), которые вышли к 14 января 1980 г. (6).
Знакомство со вторым изданием «Архипелага» показывает, что за время, прошедшее после выхода в свет первого издания, книга действительно подверглась правке. Как явствует из датируемых примечаний, они были внесены на протяжении 1975–1980 гг. (7). Но произошло не только некоторое увеличение объема книги (8), самое главное — изменилась авторская философия.
Вот несколько примеров:
Делая историческое отступление, А. И. Солженицын писал в первом издании: «Уже семь столетий, зная азиатское рабство, Россия по большей части не знала голода» (9). Семь столетий — это с XIII в., т. е. с татаро-монгольского нашествия.
Во втором издании эти слова стали звучать несколько иначе: «Большую часть своей истории Россия не знала голода» (10). Выпало не только указание на «семь столетий», но и упоминание «азиатского рабства», существовавшего на протяжении этих «семи столетий».
Подобная правка не была случайной. Касаясь в своей книги жизненной философии, которую можно выразить словами «победителей не судят», А. И. Солженицын вопрошал в первом издании: «Откуда это к нам пришло?» и давал на него следующий ответ: «Сперва от славы наших знамен и так называемой „чести нашей родины“. Мы душили, секли и резали всех наших соседей, расширялись — и в отечестве утверждалось — важен результат» (11).
А вот эта же мысль, сформулированная во втором издании: «Откуда это к нам пришло? Отступя на 300 лет назад — разве в Руси старообрядческой могло такое быть? Это пришло к нам с Петра, от славы наших знамен и так называемой „чести нашей родины“. Мы придавливали наших соседей, расширялись и в отечестве утвердилось — важен результат» (12).
Вот оказывается в чем дело. Вот почему исчезли «семь столетий» «азиатского рабства». Его не могло быть в допетровской «старообрядческой» Руси. Не могла «старообрядческая Русь» голодать, не могла она «душить», «сечь» и «резать» своих соседей. Но оказывается и послепетровская Россия не делала со своими соседями ничего подобного. Она только «придавливала» их.
Здесь мы видим не только принципиальную переоценку характера внешней и национальной политики дореволюционной России, но и изменение самой философии истории. В первом издании «Архипелага» нетрудно заметить влияние либеральных, западнических настроений, во втором нашла отражение уже славянофильская философия. В результате в новом издании А. И. Солженицын вступил в открытую полемику с теми, кто продолжал думать так, как до этого думал он сам.
«По принятой кадетской (уже не говорю — социалистической) интерпретации, вся русская история есть череда тираний. Тирания татар. Тирания московских князей. Пять столетий отечественной деспотии восточного образца и укоренившегося искреннего рабства (ни Земских соборов, ни — сельского мира, ни вольного казачества или северного крестьянства). Иван ли Грозный, Алексей Тишайший, Петр Крутой или Екатерина Бархатная или даже Александр Второй — вплоть до Великой Февральской революции все цари знали дескать одно: давить. Давить своих подданных как жуков, как гусениц» (13). А они, как мы теперь знаем, оказывается, не давили, а только «придавливали» и не подданных, а лишь соседей, да и то не всех.
В соответствии со своей первоначальной концепцией в первом издании «Архипелага» А. И. Солженицын проводил мысль о том, что положительное значение для России имели не успехи, а неудачи ее внешней политики. «Поражения, — писал он в первом издании, — нужны народам, как страдания и беды нужны отдельным людям: они заставляют углубить внутреннюю жизнь, возвыситься духовно». Поэтому «Полтавская победа (способствовавшая укреплению петровской тирании — А.О.) была несчастьем для России», а неудачные войны — благом (14), благом, так как (и «крымская», и «японская», и «германкая») «все приносили нам свободы и революции» (15).
Получается, что в момент написания «Архипелага» свобода и революция еще рассматривались А. И. Солженицыным как благо. Во втором издании последние слова были отредактированы таким образом, что осталось только следующее предложение: «А Крымская война принесла нам свободы» (16).
Говоря о социалистах в ГУЛАГе, А. И. Солженицын в первом издании писал: «Их одинокий тюремный бунт был, по сути, за всех нас будущих арестантов (хотя сами они могли и не думать так, не понимать этого), за то, как будем мы потом сидеть и содержаться. И если б они победили, что, пожалуй, не было бы ничего того, что потом с нами будет, о чем эта книга, все семь ее частей. Но были разбиты, не отстояв ни себя, ни нас» (17). Во втором издании приведенные выше слова были исключены (18).