Солженицын. Прощание с мифом — страница 11 из 26

На пути к нобелевской премии

Незаметный поворот

А. И. Солженицын ожидал, что «Письмо» сразу же привлечет к себе внимание мировой печати. Но прошел после его рассылки день, второй, третий, закончился съезд писателей, а мировая печать безмолвствовала. Александр Исаевич «отсиживался в Переделкино», когда здесь появилась Н. И. Столярова. 28 мая она совершенно «случайно» позвонила ему с соседней дачи, предложила свою помощь, и «не без этой мысли» «привезла… французского искусствоведа Мориса Жардо», «через три дня письмо появилось в «Монд» (1). 5 июня его опубликовала «Нью-Йорк Таймс», 2 и 16 июня — «Посев», 18 июля — «Новое русское слово», 22 июля — «Русская мысль» (2). По сведениям КГБ, «письмо СОЛЖЕНИЦЫНА было напечатано большинством буржуазных и эмигрантских изданий и передано всеми крупнейшими радиостанциями Запада, специализирующимися на проведении антисоветской пропаганды, кроме того, текст письма был размножен антисоветской эмигрантской организацией НТС в виде листовки» (3).

В первых числах июня А. И. Солженицын перебрался в Борзовку и, желая отвлечься от общественных и литературных проблем, занялся хозяйственными делами (4). «Начиная со второго июня, — вспоминала Н. А. Решетовская, — западные радиостанции ежедневно говорят о письме Солженицына, а он в это время… красит дом!» (5).

5 июня 1967 г. началась знаменитая шестидневная война, в ходе которой израильские войска нанесли поражение Египту, вышли на Синайский полуостров и прорвались к Суэцкому каналу (6). Ловя по радио новости из-за рубежа, Александр Исаевич услышал и о своем письме. «…Чередуя с накаленными передачами о шестидневной арабо-израильской войне — вспоминал он, — несколько мировых радиостанций цитировали, излагали, читали слово в слово и комментировали… мое письмо… И так у меня сложилось ощущение неожиданной и даже разгромной победы!» (7).

Летом 1967 г. солженицынское письмо было обнародовано в Чехословакии. Его огласили на IV съезде писателей ЧССР, когда был поднят вопрос об отмене цензуры (8). Публикация письма готовилось на Кубе, однако Отделу ЦК КПСС по связям с коммунистическими и рабочими партиями социалистических стран и Отделу культуры ЦК КПСС удалось не допустить этого (9).

«Только много лет спустя, — признавался позднее А. И. Солженицын, — я понял, что это, правда, был за шаг: ведь Запад не с искаженного «Ивана Денисовича», а только с этого шумного письма выделил меня и стал напряженно следить» (10).

Между тем в связи с ближневосточным кризисом произошло обострение противоречий в правящих верхах Советского Союза и стран Восточной Европы. В этом отношении особого внимания заслуживает открывшийся 20 июня Пленум ЦК КПСС (11). По свидетельству бывшего тогда помощником заведующего Отделом пропаганды ЦК КПСС А. Н. Яковлева, на Пленуме ожидалось выступление партийной оппозиции (12). «Если свести все разговоры и намеки воедино», — пишет А. Н. Яковлев, — «планировалось… следующее: Шелепин — генсек, Косыгин — предсовмина, Егорычев — его первый заместитель, Степаков — секретарь ЦК по идеологии, Месяцев — председатель КГБ» (13). Однако все ограничилось только выступлением первого секретаря Московского горкома КПСС Н. Г. Егорычева. «Егорычев, — читаем мы в воспоминаниях А. Н. Яковлева, — произнес хорошую речь, острую, без оглядок. Он критиковал министра обороны Гречко за бездарное участие в арабо-израильской войне, за дорогостоящую и неэффективную противовоздушную оборону… Я сидел и переживал за Егорычева, ждал речей в его поддержку, но их не последовало. Его предали…» (14).

Тогда же произошло обострение борьбы внутри Коммунистической партии Чехословакии (КПЧ). Там уже с 1964 г. существовала «довольно широкая программа преобразований, направленных на развитие рыночных и товарно-денежных отношений, преодоление бюрократизма, повышение роли предприятий» (15). Среди сторонников подобной программы был уже упоминавшийся главный редактор словацкой «Правды» Александр Дубчек, который, по некоторым данным, с 1965 г. начинает готовиться к борьбе за изменения в руководстве партии (16). В 1967 г. борьба между сторонниками и противниками реформ вступила в свою завершающую стадию. Одним из ее проявлений стал IV съезд писателей ЧССР, который потом некоторые называли первой ласточкой «пражской весны» 1968 г.

«В начале лета 1967 г., — вспоминает М. С. Горбачев, который тогда занимал пост первого секретаря Ставропольского горкома КПСС, — я встретился со Зденеком Млынаржем, давним моим другом и сокурсником по МГУ… Он работал тогда в Институте государства и права Чехословацкой Академии наук и приезжал в Москву в связи с подготовкой предложений о проведении политической реформы» (17). Тогда же Москву посетил первый секретарь ЦК КПЧ А. Новотный (18).

Летом 1967 г. заговорили о необходимости перемен в Польше. 24 июня Кондратович, имея в виду Александра Трифоновича Твардовского, записал: «А.Т. сказал, что Гомулка распускает у себя комсомол» (19).

Именно в это время новый председатель КГБ Ю. В. Андропов, избранный, кстати, 21 июня 1967 г. кандидатом в члены Политбюро (20), направил в ЦК КПСС записку, в которой, обращая внимание на активизацию действий антисоветских сил, предложил «создать в центре и на местах подразделения, которые сосредоточились бы на борьбе с идеологическими диверсиями» (21). В связи с этим «работа с интеллигенцией» была выведена в КГБ «из контрразведки», а для руководства ею создано специальное Пятое управление (22). Возглавил его бывший секретарь Ставропольского крайкома КПСС А. Ф. Кадашев, заместителем которого стал Филипп Денисович Бобков. Через два года Ф. Д. Бобков заменил А. Ф. Кадашева (23).

Позднее один из работников этого управления так охарактеризовал его структуру: «Был отдел, который занимался творческой интеллигенцией. Отдел межнациональных отношений… Отдел студенческой и неорганизованной молодежи… Отдел религии… Отдел по розыску анонимов и лиц, вынашивающих террористические планы… Отдел по борьбе с сионизмом, который начальник управления курировал лично… Отдел, который занимался наиболее известными диссидентами, такими, как Солженицын, Сахаров… Отдел, который вел борьбу с радиостанцией “Свобода”, с Народно-трудовым союзом… Небольшой отдельчик ведал контактами с коллегами из социалистических стран”. Кроме того, существовало «подразделение, занимавшееся спортом и спортсменами» (24). Вначале штат Пятого управления насчитывал около 200 сотрудников, к 1980 г. их было в три раза больше (25).

13 июля 1967 г. Отдел культуры ЦК КПСС предложил направить в партийные комитеты информацию «О поведении и взглядах А. Солженицына» с осуждением его «Письма» (26). 18 июля данный вопрос был рассмотрен на заседании Секретариата ЦК КПСС, но решения принято не было (27). 14 августа 1967 г. КГБ (Ю. В. Андропов) и Генеральная прокуратура (Р. А. Руденко) поставили перед ЦК КПСС вопрос о необходимости публикации официального опровержения слухов о судьбе «литературного архива Солженицына» (28). В проекте сообщения предполагалось указать, что речь идет об обыске у В. Л. Теуша, который хранил у себя роман и несколько рассказов Солженицына без указания автора (29). Однако 23 августа 1967 г. на заседании Секретариата ЦК КПСС данный вопрос почему-то был снят с рассмотрения (30).

В это время Александр Исаевич продолжал жить в Борзовке, периодически наезжая в Москву (31). 12 июня, в понедельник, он встречался с А. Т. Твардовским (32), а затем с секретарями Союза писателей СССР (33). Из дневника А. И. Кондратовича: «А.Т. должен приехать к часу, но раньше я увидел Солженицына. Весел, доволен, только борода стала погуще и уж совсем похож на разночинца. Потом приехал А.Т. Они о чем-то говорили. Я увидел А.Т., когда они с Солженицыным уже уходили. Оба возбужденные. Веселые, но в возбуждении и веселье этом была и нервозность. «Еду, — сказал А.Т., — Сопровождаю государственного преступника» (34). И далее: «… Вернулись в середине пятого. А.Т. доволен: все вроде обходится хорошо. С{офья} Х{анаановна} перепечатывает написанное А.Т. от руки: «Ниже мы публикуем отрывок из романа А. Солженицына «Раковый корпус». Полностью роман будет опубликован в журнале «Новый мир» (отдали в «Л.Г.» предпоследнюю главу — выход Костоглотова из больницы)» (35). Это значит, что новый Секретариат Союза писателей СССР решил дать зеленый свет «Раковому корпусу». Факт сам по себе знаменательный.

Не позднее 14-го А. И. Солженицын вернулся в Борзовку (36). В этот день сюда приехала Наталья Алексеевна и застала мужа косящим траву и занимающимся корреспонденцией (37). 20-го вместе с женой Александр Исаевич опять отправился в Москву. Как явствует из дневника А. И. Кондратовича, здесь он посетил редакцию «Нового мира», обсуждался вопрос о публикации «Ракового корпуса» (38).

Вернувшись 22 июня на дачу, Александр Исаевич продолжил знакомиться с корреспонденцией (39), а 24 июня 1967 г. сделал попытку сесть за роман о революции (40). «Однако, — пишет Н. А. Решетовская, — на следующий день из Москвы приехали две знакомые женщины, привезя письма. Саня ответил на них. Повез женщин на станцию» и попал в аварию (41). В связи с этим он вынужден был отправиться «на подбитой машине» в Рязань, чтобы там отдавать ее в ремонт (42), который завершился лишь 1 июля (43). А пока шел ремонт, Александр Исаевич продолжал писать письма (44). 2 июля он взялся за киносценарий, который к этому времени приобрел новое название — «Тунеядец» (45), но тут неожиданно нагрянул гость. Из Воркуты приехал «познакомиться» бывший власовец Леонид Александрович Самутин. Во время этой встречи А. И. Солженицын предложил ему написать для него воспоминания о власовском движении (46).

3 июля 1967 г. «на починенной машине» Александр Исаевич отправился в Москву (47). 4-го он посетил редакцию «Нового мира» (48). «…Через несколько дней, — писала Н. А. Решетовская, — мы уехали путешествовать» (49). Путешествие началось 9 июля и продолжалось до 5 августа (50). Александр Исаевич и Наталья Алексеевна посетили Смоленск, Белоруссию, Вильнюс, Каунас, Кенигсберг, Куршскую косу, Палангу, Юрмалу, Ригу, Ленинград (51). «…Мы с женой, — вспоминает Александр Исаевич, — побывали на автомобиле в моем Укрывище, забрали пишущую машинку мою, простились в последний раз, того еще не зная, с Мартой Мартыновной и с Арнгольдом Юхановичем. А Хели ездила с нами посмотреть Ленинград» (52). В поездке участвовали Е. Г. Эткинд и его жена (53).

6-го К. И. Чуковский записал: «Вчера в Переделкино приехал А. И. Солженицын… Он сияет. Помолодел. Пополнел» (54).

Чем занимался Александр Исаевич после возвращения из путешествия? В схеме «Исторические даты» значится, что июль-август 1967 г. были посвящены работе над «Раковым корпусом» (55). Но, как мы знаем, в июле А. И. Солженицын не писал, а странствовал. Не занимался он повестью и после возвращения. «Набравшись впечатлений, — вспоминала Н. А. Решетовская, — Саня в Борзовке сосредотачивается на романе. Предстоит самое трудное — формирование сюжета» (56). В данном случае имеется в виду «Р-17».

«Всю оставшуюся часть лета, — вспоминала Наталья Алексеевна, — Александр Исаевич почти безвыездно провел на даче» (57). «Почти безвыездно» означает, что он все-таки покидал Борзовку: 15 августа ездил в Москву, затем был там с 24-го по 27-го (58). Обе поездки были связаны с подписанием договора на издание «Ракового корпуса» (59).

Последняя поездка нашла отражение в дневнике А. И. Кондратовича. 25 августа[32] он записал: «Заходил Солженицын. Борода стала гуще, и живот (он зашел без пиджака) выпирает побольше. Человек он нетолстый, на редкость подвижный, — и вот этот живот только и напоминает о болезни. Договор за «Круг» пока не списан, и я, хоть и делаю вид, что не понимаю, почему так, — знаю причину. 2700 р. списать нелегко… И дать сразу новый аванс после списания еще труднее» (60). 29 августа А. Т. Твардовский все-таки подписал акт на списание 2250 рублей аванса за так и ненапечатанный роман, после чего открылась возможность для предоставления ему нового аванса, уже второго — под «Раковый корпус» (61).

Из жизни отважного «копьеборца»

12 сентября 1967 Александр Исаевич и Наталья Алексеевна отправились из Борзовки в Москву (1). Этим же числом датировано письмо А. И. Солженицына в Секретариат Правления Союза писателей СССР, в котором он, отмечая факт изъятия его архива и распространения клеветы о его военном прошлом, напоминал Секретариату о данном ему обещании решить вопрос о публикации «Ракового корпуса», предостерегал относительно его «неконтролируемого появления на Западе» и заканчивал письмо словами: «Я настаиваю на опубликовании моей повести безотлагательно» (2).

Обсуждение его письма было вынесено на заседание Секретариата Правления Союза писателей СССР (3). В связи с этим 18-го и 19-го А. И. Солженицын снова был в Москве, встречался с А. Т. Твардовским (4). А в пятницу 22-го отправился на заседание Секретариата (5). Формулируя свою цель, Александр Исаевич пишет: «…прийти к врагам лицом к лицу, проявить непреклонность и составить протокол». Позднее он назовет это заседание «копьеборством» (6). И вот как он отважно «копьеборствовал», когда ему было предоставлено слово: «… я торжественно встал, раскрыл папку, достал отпечатанный лист и с лицом непроницаемым, а голосом декламирующим в историю, грянул им свое первое заявление, отводящее «Пир победителей», — но не покаянно, а обвинительно — их всех обвиняя в многолетнем предательстве народа… я дал в них залп из ста сорока четырех орудий, и в клубах дыма скромно сел (копию декларации отдав через плечо стенографисткам)» (7).

Что же «грянул» «в историю» «из ста сорока четырех орудий» «скромный» писатель, «грянул» «не покаянно», а обвинительно»? Послушаем его самого:

«Мне стало известно, что для суждения о повести «Раковый корпус» секретарям Правления предложено было читать пьесу «Пир победителей», от которой я давно отказался сам, лет десять даже не перечитывал, уничтожил все экземпляры, кроме захваченного, а теперь размноженного. Я уже не раз объяснял, что пьеса эта написана не членом Союза писателей Солженицыным, а бесфамильным арестантом Щ-232 в те далекие годы, когда арестованным по политической статье не было возврата на свободу, и никто из общественности, в том числе и писательской, ни словом, ни делом не выступил против репрессий даже целых народов. Я так же мало отвечаю сейчас за эту пьесу, как и многие литераторы не захотели бы повторить сейчас иных речей и книг, написанных в 1949 г. На этой пьесе отпечаталась безысходность лагеря тех лет, когда сознание определялось бытием и отнюдь не возносилось молитв за гонителей. Пьеса эта не имеет никакого отношения к моему сегодняшнему творчеству…» (8).

Где же здесь обвинение? Это самое обыкновенное самоотречение и «охаивание» «себя прежнего». После такого отважного «копьеборства» Секретариат Правления Союза писателей СССР мог с чистой совестью дать согласие на подписание нового договора с А. И. Солженицыным.

Своими воспоминаниями о том, как это происходило, поделилась заведующая редакцией «Нового мира» Наталья Бианки. По ее словам, однажды ее вызвал к себе А. Т. Твардовский. «Не говоря ни слова протягивает мне какую-то бумагу. Читаю. Постановление редколлегии (есть все подписи) на списание 6000, которые получены Солженицыным за роман «В круге первом». Смотрю на Твардовского с удивлением. Он-то ведь знает, что только с согласия Верховного Совета и то в конце года можно списать такую сумму…, «но это, как говорится, только полдела, — продолжает тем временем Александр Трифонович, — с ним тут же надо заключить договор на роман «В раковом корпусе» и снова выжать 6000. У него за душой ведь нет ни гроша» (9).

Далее Н. Бианки рассказывает, как она вела на эту тему переговоры в бухгалтерии, и ей было заявлено, что по существовавшим правилам автор, за которым в бухгалтерской карточке значился неотработанный аванс, не имеет права на получение нового гонорара. Однако, когда через некоторое время бухгалтер обратилась к своей картотеке, у А. И. Солженицына оказалась новая, на этот раз «чистая карточка» (10). Если бы редакция «Нового мира» имела собственную бухгалтерию, исчезновение старой карточки можно было бы объяснить вмешательством А. Т. Твардовского. Но журнал обслуживала бухгалтерия газеты «Известия», которая подчинялась Президиуму Верховного Совета СССР. Поэтому распоряжение об уничтожении старой карточки А. И. Солженицына было дано на более высоком уровне. Как бы там ни было, 27 сентября договор был подписан, и наш «копьеборец» победителем вернулся в Рязань (11).

В один из сентябрьских приездов в Москву на квартире «Царевны» (Натальи Владимировны Кинд) А. И. Солженицын снова встретился с О. Карлайл (12), которая прилетела из США, чтобы обговорить некоторые практические вопросы, связанные с изданием романа «В круге первом» (13). Она почему-то запомнила, что во время этой встречи Александр Исаевич был уже с рыжей бородой (14), а его, видимо, как очень большого знатока в этом деле, поразили «никем в Союзе невиданные ее какие-то особенные белые чулки с плетеными стрелками» (15). И так поразили, что даже через семь лет он не мог их забыть.

Тогда же, «осенью 1967 г., — пишет А. И. Солженицын, — под потолками городской квартиры Чуковских, где мы тогда еще не привыкли опасаться подслушивания, меня познакомили Копелевы с Лизой Маркштейн, о которой слышал я давно: родом из Австрии; дочь ни много ни мало вождя австрийской компартии Копленига[33], она всю юность и молодость провела в СССР, потом уехала в Австрию, но часто наезжала» (16).

Есть основания думать, что ее интерес к А. И. Солженицыну отражал определенные настроения, существовавшие в руководстве Коммунистической партии Австрии. Так, именно в это время заведующий отделом ЦК КПА Эрнст Фишер писал: «Тот, кто делает рентгеновский снимок проникающих в организм осколков, тот, кто осуществляет хирургическое вмешательство, — не копается в язвах, а помогает угрожаемому организму. Солженицын не только имеет право быть услышанным, но прислушаться к нему — это неотвратимый долг всех, кто ответственен за будущее социалистического лагеря» (17).

«Дальше, — вспоминала Н. А. Решетовская, — у Солженицына планы такие: сейчас он съездит на юг (Ростов и Новочеркасск), а может быть, и к своей тете Ире (Щербак) в Георгиевск, чтобы подсобрать материал для вожделенного исторического романа, потом какое-то время — дома, а зиму проведет под Рязанью, в деревне Давыдово, у Агафьи Ивановны, где будет работать скорее всего над историческим романом» (18).

8 октября Мария Константиновна, которая вела переписку с Л. А. Самутиным, направила ему письмо, в котором были такие слова: «На несколько дней в Рязань приезжал А.И. и просил Вам передать, что то, что Вы обещали ему — желательно иметь к марту месяцу» (19). Это значит, что в марте 1968 г. А. И. Солженицыну для его работы должны были понадобиться самутинские воспоминания о власовском движении.

«Уехал он на юг 2 октября, — вспоминала Наталья Алексеевна, — а спустя неделю получила письмо… из Москвы: «Представляешь, я уже устал и приехал». Александр Исаевич сообщил также, что «деньги по договору получил. Значит, дело с публикацией «Ракового корпуса» как будто утвердилось». Некоторое время Александр Исаевич пробыл в Москве, а затем приехал домой (20). «С месяц, — читаем мы в воспоминаниях Н. А. Решетовской далее, — Саня прожил в Рязани. Сначала занимался разбором привезенных материалов, потом решил продолжать «Теленка». Речь идет о так называемом «Первом дополнении» (21).

Во время этой работы в Рязань на гастроли приехал уже широко известный к тому времени виолончелист Ростислав Леопольдович Ростропович. Его концерт состоялся 3 ноября, 4-го ноября он посетил квартиру А. И. Солженицына, и здесь состоялось их знакомство (22).

«В середине ноября, — вспоминала Наталья Алексеевна, — «Первое дополнение» закончено. Александр Исаевич едет в Москву» (23). Здесь Александр Исаевич планировал встретиться с А. Т. Твардовским, чтобы окончательно решить вопрос с публикацией «Ракового корпуса» (24). Однако Александр Трифонович находился на даче (25), 24 ноября А. И. Солженицын отправился к нему в Пахру (26), но поездка оказалась безрезультатной (27).

25-го Александр Исаевич вернулся в Рязань (28), через день, 27-го, получил письмо первого секретаря Союза писателей РСФСР К. В. Воронкова: «зондирующая нота, — комментирует его А. И. Солженицын, — когда же, наконец, я отмежуюсь от западной пропаганды? Зашевелились» (29). По свидетельству Н. А. Решетовской, «Александр Исаевич тут же делает наброски для ответа» (30). Подобным же образом характеризует свою реакцию на это письмо и он сам: “Недолго думая, я тут же ответил… десятком контрвопросов” (31).

В действительности А. И. Солженицын размышлял над ответом три дня и только 1 декабря отослал его в Секретариат Союза писателей СССР (32). В нем он снова затрагивал вопрос о защите его чести от клеветы и продолжающейся издательской блокаде (33). Отправив письмо, Александр Исаевич в тот же день уехал вместе с Натальей Алексеевной в свою «берлогу» (34).

«…Облегченный, — пишет он, — поехал дальше, вглубь, в Солотчу (точнее, в Давыдово. — А.О.), в холодную темную избу Агафьи… По своему многомесячному плану я должен был теперь прожить здесь зиму. Обложился портретами самсоновских генералов и дерзал начать главную книгу своей жизни, но робость перед ним сковывала меня; сомневался я — допрыгну ли. Вялые строки повисали, рука опадала. А тут обнаружил, что и в «Архипелаге» упущено много, надо еще изучить и написать историю гласных судебных процессов, и это первее всего: неоконченная работа как бы и не начата, она поразима при всяком ударе» (35).

Это свидетельствует о том, что в начале декабря 1967 г. замысел уже написанного «Архипелага» начал меняться. Вряд ли А. И. Солженицын ни с того, ни сего, сидя в деревне, не имея под руками текста «Архипелага», мог додуматься до этого. Вероятнее всего, необходимость изменения замысла была ему кем-то подсказана.

Едва А. И. Солженицын уединился в Давыдово, как в Рязани появился посланец Б. А. Можаева. Оказывается, после того, как «интервью Личко было перепечатано в русском эмигрантском журнале “Грани”», оно привлекло внимание писателя Александра Дольберга, бежавшего в 1956 г. из Советского Союза, проживавшего в Лондоне и публиковавшегося под псевдонимом Давид Бург. А. Дольберг рассказал о нем своему другу англичанину Н. Бетеллу (36).

Узнав об этом, утверждает Н. Бетелл, он захотел познакомиться с П. Личко и отправился в Братиславу (37). Здесь он не только получил отрывок из «Ракового корпуса», опубликованный на страницах братиславской «Правды», но и познакомился с солженицынскими рукописями, которые были у П. Личко. Н. Бетелл не пишет об этом, но, по всей видимости, именно тогда возник вопрос о возможности издания «Ракового корпуса» в Англии. Во всяком случае, после знакомства с П. Личко Н. Бетелл отправился в Лондон, а П. Личко — в Москву (38).

«Я, — вспоминает Н. Бетелл, — привез в Лондон отрывок из «Ракового корпуса», переведенный Мартой Личковой для братиславской «Правды», и договорился о его публикации в «ТЛС» («Литературные страницы» газеты «Таймс» — А.О.), где прежде работал[34]… Затем Сесл Парротт, работавший в начале 60-х британским послом в Праге, перевел его со словацкого на английский» (39).

Точная дата приезда П. Личко в Москву неизвестна. Известно лишь, что здесь он появился в начале декабря (40). «Тогда же, в декабре 1967, — читаем мы в «Зернышке», — Личко кинулся опять в Москву. Он хотел получить мое согласие на английское издание и уверен был в том. Но разве найти меня в Москве? …Личко бросился к Борису Можаеву, с которым знаком был, потому что и его переводили на словацкий супруги Личко. И возбужденно теперь рассказывал Борису и в возбужденном письме открыто написал мне: что встречался с представителем «Бодли хэда» и уже обещал им продать «Корпус». И лишь последнего согласия моего спрашивал — то есть как еще довесок к уже несомненному решению (И — не просил 2-й части «Корпуса», что странно). От письма Личко, переданного Борей в мое убежище этой зимы, я взвился в солотчинской берлоге. Но, конечно, не поехал с партизаном встречаться, да никогда я не допускал лишних движений прочь от работы, однако написал ему ответ, полный проклятий и запрета — он разрушил мой план не прикасаться к движению «Корпуса», через какую-то неведомую цепочку взваливал всю ответственность на меня. Борис рассказывал потом — Личко изумился: «Но ведь какие деньги пропадают, какие деньги!» (Тогда я подумал: душа коммунистическая партизана уже обзолочена. А что? такие превращения происходят запросто. Сейчас думаю: да нет! провокация ГБ от начала до конца. Не на интервью и пропускали его в Рязань — а за рукописью, чтобы я сам дал на Запад? И что уж так часто свободно ездил Личко в Москву? И что же они 2-й части «Корпуса» от меня не добивались для полноты? сами имели? Им только и надо было, чтоб начальный коготок увяз: сам дал). На том Личко тогда и уехал из Москвы» (41).

Что здесь правда, что нет, сказать трудно. Однако, если принять во внимание, что Александр Исаевич сам передал на Запад свой роман «В круге первом», то подчеркиваемая в этом письме его осторожность представляется сомнительной. В тоже время, как утверждала Н. А. Решетовская, «письмо Личко, переданное Борей», до ее мужа не дошло, так как прибывший в Рязань курьер Б. А. Можаева не пожелал передать его Наталье Алексеевне, а та отказалась называть ему местопребывания мужа. Поэтому, если исходить из ее воспоминаний, получается, что в декабре 1967 г. П. Личко вернулся в Чехословакию ни с чем и содержание его письма стало известно А. И. Солженицыну «с опозданием» (42).

К 11 декабря Александр Исаевич, по всей видимости, вернулся в Рязань, чтобы здесь у домашнего очага отметить свой день рождения (43). В этот же день, «к вечеру», в редакцию «Нового мира» позвонил К. В. Воронков, его интересовал вопрос: заключен ли редакцией журнала договор с А. И. Солженицыным на публикацию «Ракового корпуса». Вечером того же дня около 8 часов он позвонил снова, на этот раз, на квартиру А. И. Кондратовича, и, уточнив некоторые детали, связанные с подписанием договора («когда заключили договор и получил ли он деньги»), одобрил этот шаг (44).

Вскоре А. И. Солженицына снова вызвали в Москву. 18-го рано утром он вернулся домой из Давыдово и в 11.00 дня уехал в столицу, где пробыл пять дней (45). В первый же день он обратился к «Мосфильму» с просьбой продлить ему срок на представление киносценария, а также посетил «Новый мир», встретился с А. Т. Твардовским и побывал у К. В. Воронкова (46). Визит в Секретариат Союза писателей был удачным, на следующий день Александр Исаевич передал А. Т. Твардовскому восемь глав «Ракового корпуса» (47), которые сразу же были сданы в набор, 21-го уже пришла верстка (48).

Вернувшись из Москвы, Александр Исаевич так охарактеризовал сложившуюся ситуацию: «Есть во всем, что произошло, какая-то странная призрачная условность. А так, в общем, там сейчас такой переполох идет, такой, как когда Ивана Денисовича печатали. Если будет все так, как они задумали, то это будет фантастично. Но может и ничего совсем не быть» (49).

«Прежде чем уехать в Давыдово и снова погрузиться в работу над «Архипелагом», — вспоминала Н. А. Решетовская, — нужно закончить правку «Ракового корпуса» (50). Этой правкой А. И. Солженицын занимался два дня: 23 и 24 декабря (51), 25-го он снова уединился в деревне (52), а 26-го по телеграмме А. Т. Твардовского отправился в Москву (53), но уехать не смог (54), после чего решил вообще отказаться от этой встречи: «как, — передает он в «Теленке» свои настроения, имея в виду А. Т. Твардовского, — объяснить забывчивому селянину, что под Новый год десять окружных голодных губерний едут в Москву покупать продукты, за билетами очереди, поездка трудна, не поеду я мучиться. Я телеграфировал отказ. Тогда иначе: приехать сразу после Нового года! Да не поеду я и после, когда же работать» (55).

И действительно, А. И. Солженицын не поехал в Москву, отправив, правда, в редакцию «Нового мира» на разведку сначала мужа Вероники Штейн Юрия (56), а сразу после праздника — Наталью Алексеевну (57), которая привезла письмо мужа. «Письмо, — отметил в своем дневнике А. И. Кондратович, — содержит отказ Солженицына приехать, потому что он ясно представляет, что от него будут требовать дополнительных обязательств, на которые он не может пойти», к тому же «он занят другой работой» (58).

Что же случилось? Почему в верхах возник переполох, напомнивший А. И. Солженицыну осень 1962 г.? И почему он отказался от забрезжившей возможности напечатать «Раковый корпус»?

Вторая редакция «Архипелага»

Что именно происходило в это время в тиши кремлевских кабинетов, мы пока не знаем. Но эта тишина была обманчивой.

К тому времени экономическая реформа уже стала давать сбои, и на горизонте появились первые симптомы кризиса советской экономики. Нужно было или более последовательно идти по намеченному пути дальше, или укреплять административно-командную систему. Возникшая альтернатива приобретала особое значение не только в связи с произошедшим после арабо-израильской войны обострением международной обстановки, но и в связи с теми процессами, которые происходили в так называемой «мировой системе социализма».

Прежде всего следует отметить, что отчуждение, начавшееся после XX съезда КПСС между СССР, с одной стороны, Албанией и Китаем, с другой, привело к тому, что весь 1967 г. прошел в обострении конфронтации между ними. Стало обнаруживаться, что и другие «страны социализма» не намерены слепо следовать за своим «старшим братом». Давно уже дрейфовала в сторону Запада Югославия. На путь расширения частного сектора встала Венгрия. Начала набирать силу оппозиция в Польше. Назревал бунт Фиделя Кастро, который удалось предотвратить только экономическими средствами. После прихода к власти в декабре 1967 г. Н. Чаушеску особую позицию заняла Румыния (1).

Но самая тревожная ситуация сложилась в Чехословакии. Здесь 4 декабря 1967 г. должен был состояться Пленум ЦК КПЧ, на котором оппозиция готовилась дать А. Новотному бой. В связи с этим 2 декабря в Праге появился Л. И. Брежнев, пробыл здесь он недолго (2). Имеются сведения, что А. Новотный обращался к нему за поддержкой, но Л. И. Брежнев отказал ему в ней и предложил чехословацким коммунистам самим разбираться в своих проблемах (3).

Пленум ЦК КПЧ был перенесен на две недели и состоялся 19–20 декабря 1967 г. На нем прежняя политика партии подверглась резкой критике (4), 5 января 1968 г. А. Новотный был освобожден от обязанностей первого секретаря КПЧ, его место занял Александр Дубчек (5).

И отказ Л. И. Брежнева поддержать А. Новотного, и хоровод вокруг А. И. Солженицына дают основания думать, что в декабре 1967 г. борьба в верхах КПСС достигла такого предела, когда на некоторое время открылась перспектива либерализации правительственного курса.

Почему же А. И. Солженицын не попытался воспользоваться забрезжившими перед ними возможностями? Объяснение этого, по всей видимости, нужно искать в том, что в середине декабря 1967 г. он вел переговоры не только с Секретариатом Правления Союза писателей.

«…В декабре 1967 г., — пишет Александр Исаевич, — рвалась в Москву на переговоры со мной Ольга Карлейль, ей визы не дали — и тогда она попросила съездить в Москву туристом (а между тем — встретиться со мной) Степана Николаевича Татищева, молодого парижского славяноведа» (6). «…Татищева пустили беспрепятственно, в Москве он сразу позвонил Еве», Н. И. Столяровой (7), а «…Ева привела его на встречу со мной к Царевне» (8).

Характеризуя в «Теленке» эту встречу, А. И. Солженицын ограничился общими фразами: «Сам предмет переговоров (вопросы наизусть, ответы на память) тогда казался важен, ничего важного из них не последовало» (9). В «Зернышке» он отмечает, что главная цель приезда С. Н. Татищева заключалась в получении доверенности для О. Карлайл на издание романа «В круге первом». Дать такой письменный документ А. И. Солженицын не решился. Одновременно С. Н. Татищев якобы передал, что Карлайла интересуются «Архипелагом» и готовы тоже взять на себя его издание за границей. Если верить Александру Исаевичу, он согласился передать Карлайлам «Архипелаг», когда он будет окончательно завершен (10).

По свидетельству О. В. Карлайл, ей было отказано в визе не в 1967, а в январе 1970 г. Что же касается 1967 г., то в декабре этого года для переговоров с А. И. Солженицыным она действительно использовала посредника, но им был не С. Н. Татищев, а ее брат Александр (11).

Встреча А. И. Солженицына с Александром Вадимовичем Андреевым состоялась не ранее 18 — не позднее 22 декабря (12). «Он, — пишет О. В. Карлайл о брате, — два с половиной часа беседовал в Москве с Солженицыным… Как сообщил наш посланец, выход книги придется сдвинуть на более ранний срок, а не переносить на январь 69 г., как мы предварительно предполагали (чтобы не печатать в конце года). Если потребуется, издавать хоть в июне… Затем последовало ошеломляющее известие. Мы передали Солженицыну просьбу: если это возможно, через какое-либо исключительно надежное лицо переслать нам письменное подтверждение нашей с ним договоренности. Солженицын ответил, что он в принципе не возражает, но в настоящий момент пускать в ход документ с его подписью исключается — это крайне опасно… А пока… он предлагает иной вариант. Он отправит нам рукопись еще одной своей книги, гораздо более серьезной по охвату материала и по политической значимости… Это подробное описание советской лагерной системы. В июне мы рукопись получим». Поэтому уже сейчас можно начать переговоры о ее издании с «Харпер энд Роу» (13).

После этой встречи А. И. Солженицын отодвинул в сторону «Раковый корпус» и вернулся к «Архипелагу». Правда, вместо того, чтобы «изучать историю гласных судебных процессов», он 26 декабря начал работу над второй редакцией «Архипелага» с чтения неопубликованных воспоминаний А. Адамовой-Слиозберг. Об этом свидетельствует письмо, которое он адресовал ей на следующий день (14). Затем[35] Александр Исаевич начал писать новую, шестую часть «Архипелага», посвященную ссылке. Работа шла интенсивно, и 9 января 1968 г. Наталья Алексеевна записала в дневнике: «С. кончил VI часть (у Агафьи Ивановны)». Пересмотрев написанное, А. И. Солженицын вернулся к тексту. Поэтому 11 января в дневнике Н. А. Решетовской появилась новая запись: «С. кончил VI часть. Хороший вечер» (15). Таким образом, шестая часть «Архипелага» была написана не ранее 27 декабря 1967 — не позднее 11 января 1968 г. Это 72 страницы типографского текста или 5,4 а.л. При средней скорости работы (0,3 а.л.), их можно было написать за 16 дней. Это значит, что за главы об открытых судебных процессах А. И. Солженицын мог взяться только после 11 января.

Сразу же по окончании шестой части Александр Исаевич передал ее для перепечатки Наталье Алексеевне, в дневнике которой мы читаем: «17 января. С. был огорчен, что я не кончила для него печатание». И далее: «Я встала 18-го в 6 утра и успела допечатать до ухода на экзамен» (16). Почему Александр Исаевич так торопил свою жену с перепечаткой «Ссылки»? Оказывается, 18-го он собирался в Москву (17), где у него уже были назначены встречи и куда он, вероятно, должен был явиться с готовым вариантом шестой части «Архипелага».

«В середине января, — вспоминала Н. А. Решетовская, — Александр Исаевич съездил в Москву» (18). С кем он там встречался и чем занимался, мы пока не знаем. Известно лишь, что в этот приезд он получил возможность ознакомиться с письмом А. Т. Твардовского к К. А. Федину, которое было посвящено литературной судьбе А. И. Солженицына (19), и, вероятно, тогда же впервые встретился с математиком Игорем Ростиславовичем Шафаревичем[36], который станет затем одним из его ближайших друзей и единомышленников (20).

В Москве А. И. Солженицын пробыл три дня (21), вернувшись домой, он сделал передышку: читал и писал письма, познакомился с присланными ему на отзыв рассказами трех студентов Литературного института, на два из них написал рецензии (22) и только после этого, 25-го, отправился в Давыдово, где вернулся к работе над «Архипелагом» (23). Правда, и там он продолжал заниматься корреспонденцией. 30 января 1968 г. датировано его новое письмо А. Адамовой-Слиозберг (24).

На этот раз в Давыдово Александр Исаевич пробыл менее месяца, 12-го числа он приехал в Рязань на два дня (25). 24-го к мужу отправилась Наталья Алексеевна, предполагая там отметить день своего рождения (26). Но, вспоминала она, «Саня приготовил подарок — предложил отпраздновать его дома — в тепле» (27). К тому же, пишет сам А. И. Солженицын, «к марту у меня начались сильные головные боли, багровые приливы» (28). Необходимо было отдохнуть. Проведя дома около недели, 2 марта Александр Исаевич уехал в Москву (29). Тогда же покинула Рязань и Наталья Алексеевна. «Теперь мы остались втроем…, — писала 3 марта Л. А. Самутину Мария Константиновна, — Дочура моя уехала в санаторий, до 6 апреля ее не будет» (30).

Проведя в Москве около недели, 8 марта Александр Исаевич направился в Ленинград (31). Здесь он посетил квартиру Томашевских (32), а также имел встречу с Л. А. Самутиным[37], который передал ему свои записки о власовцах и воркутинском восстании заключенных. Этот материал был использован в «Архипелаге» (33). По свидетельству Н. А. Решетовской, домой ее муж вернулся 14 марта (34).

Из этой поездки, по свидетельству Натальи Алексеевны, Александр Исаевич привез «фотографии и рисунки из книг, которые нужно скопировать» (35). «Всю вторую половину марта и начало апреля, — вспоминала Наталья Алексеевна, — муж напряженно работает. Кислорода, к которому всегда так тянется, ему явно не хватает: изводят головные боли. Как-то носом шла кровь. А в тот день, когда кончил писать о Соловках, было сильное головокружение» (36). Как явствует из дневника Н. А. Решетовской, по возвращении из Москвы и Ленинграда А. И. Солженицын занимался третьей частью «Архипелага»: 1 апреля 1968 г.: «С. работает над Соловками» (37), 3 апреля 1968 г.: «С. кончил писать о Соловках» (38). Есть основание думать, что это была последняя написанная им страница книги.

Исходя из этого, мы можем предполагать, что доработка первой части книги, в которую вошли материалы о судебных процессах, была произведена не ранее 25 января — не позднее 24 февраля. Насколько же велик был книжный материал, на основании которого «зимой 1967–1968 гг. в Солотче» происходила доработка Архипелага (39)?

Полностью или же почти полностью на книжном и архивном материале написаны: три главы первой части — восьмая «Закон ребенок», девятая «Закон мужает», десятая «Закон созрел»; пять глав третьей части: «Персты Авроры», «Архипелаг возникает из моря», «Архипелаг дает метастазы», «Архипелаг каменеет», «На чем стоит Архипелаг», глава четвертая «Почему терпели» из пятой части, глава первая «Ссылка первых лет свободы» из шестой части и глава первая из седьмой части. Фрагментарно книжный и архивный материал использован в первой части: главы вторая, третья, четвертая, одиннадцатая; в третьей части: главы десятая, одиннадцатая, двадцатая и двадцать вторая; в четвертой части: главах первая и третья; в седьмой части: главы вторая и третья.

Если суммировать все это вместе взятое, мы получим около 18 авторских листов. Кроме того, с конца декабря до начала апреля был написан основной текст части шестой «Ссылка» и седьмой части «Сталина нет». Это значит, что за 82 дня с 26 декабря 1967 по 3 апреля 1968 г. из под пера А. И. Солженицына вышло не менее 20 а.л.

Из этих 82 дней, как минимум 11 дней (22–24 января, 12–13 и 25–28 февраля, 1 марта) Александр Исаевич занимался другими делами, 16 (18–20 января, 2-14 марта) он провел в поездках. И за эти 16 дней (а сюда входит и дорога) сумел собрать архивный и книжный материал, на основании которого было написано около 18 авторских листов. Для любого исследователя очевидно, что выполнить такую работу за столь короткое время невозможно, даже если бы А. И. Солженицыну не требовалось тратить время на поиски, а необходимо было только читать и делать выписки. Но самое главное в другом. Из 16 дней, проведенных в поездках, для сбора материала об открытых судебных процессах в распоряжении Александра Исаевича было всего три дня: 18, 19 и 20 января. Из этого явствует, что его поездки были связаны не с поиском и сбором материалов, а с их получением из чьих-то рук.

Сомнительно и то, чтобы за остальные 55 дней он, чья средняя производительность составляла около 0,3 а.л. в день, мог написать и отредактировать текст объемом 25 а.л. Это дает основание думать, что на заключительном этапе Александр Исаевич использовал не только чужой фактический материал, но и чьи-то черновые заготовки, которые ему требовалось лишь подогнать к основному тексту.

Таким образом, у А. И. Солженицына были помощники и тогда, когда он работал над первой редакцией «Архипелага», и тогда, когда он занимался второй редакций. А значит, «Архипелаг» — это плод коллективного творчества.

Один из «помощников» или соавторов А. И. Солженицына известен. Это — А. В. Храбровицкий. Позднее, знакомясь с вышедшим «Архипелагом», он специально отмечал те фрагменты, к которым имел отношение. «Обрадовала меня сноска на с.576 о том, как журнал «Социалистическая законность», 1962, № 1, опубликовал отчет о суде в Тарту и приговор до того, как это произошло. Эту справку по просьбе Солженицына передал ему в письме от 3 февраля 1968 г. На с. 368 абзац о письмах Короленко Горькому в 1921 г., копии этих писем передал Солженицыну с письмом от 27 февраля 1968 г.» (40). Причастность А. В. Храбровицкого к работе над «Архипелагом» подтверждается и А. И. Солженицыным. 16 марта 1968 г. он обратился к нему с письмом, в котором писал: «Я сердечно Вас благодарю за все справки и думаю, что к осени Вы поймете, зачем они были мне нужны» (41).

После выхода первого издания этой книги было опубликовано интервью с Вячеславом Всеволодовичем Ивановым, из которого стало известно, что он тоже принимал участие в написании «Архипелага». По утверждению В. В. Иванова, «много кусков» этого произведения «написано разными людьми» (Саед-Шах. А Солженицын // Новая газета. 2005. № 63. 28–31 августа (интервью В. В. Иванова).

Кто же еще помогал А. И. Солженицыну писать «Архипелаг»?

В лучах «пражской весны»

В феврале 1968 г. к нам на исторический факультет Псковского педагогического института приехал известный американист Николай Николаевич Яковлев. Выступая перед студентами, он сделал заявление, значение которого я стал понимать только позднее. Н. Н. Яковлев сообщил, что в ближайшее время предстоит пересмотр многих сложившихся представлений о характере и пружинах развития исторических событий, что сейчас разрабатывается, скоро получит освещение в печати и будет внедряться в общественное сознание идея о действии тайных, закулисных сил — масонства, причем не только в прошлом, но и в настоящем. Позднее Н. Н. Яковлев поведал, что особый интерес к данной проблеме проявлял один из руководителей Пятого управления КГБ Д. Ф. Бобков (1).

Это заявление было сделано на пороге так называемой «Пражской весны».

5 марта в Чехословакии была отменена цензура (2). 22 марта А. Новотный подал в отставку с поста президента ЧССР, 30 марта его приемником стал Людвиг Свобода (3). 8 апреля премьер-министром был назначен Олдржих Черник. Начались кадровые перемены по всей стране (4). Поднимается вопрос о переориентации Чехословакии на Запад.

Именно в это время работа А. И. Солженицына над “Архипелагом” вступила в завершающую стадию. Тогда же Р. А. Медведев завершил переработку своей книги “К суду истории” (5). В том же 1968 г. на Западе закончил работу над книгой “Большой террор” Роберт Конквест (6). В 1968 г. на новый уровень поднимается диссидентское движение в СССР. Одним из показателей этого стало появление самиздатовского бюллетеня «Хроника текущих событий», первый номер которого вышел в свет 30 апреля (7). Первым редактором «Хроники», была поэтесса Наталья Горбаневская[38] (8). Не исключено, что к этому изданию имели отношение В.В. и Ю. Г. Штейны (9).

Именно весной 1968 г. в рядах советского диссидентства появился А. Д. Сахаров. По его словам, этому во многом способствовал сотрудник ФИАН Ю. Живлюк.

«Живлюк, — вспоминал Андрей Дмитриевич, — был еще одним моим новым знакомым в тот год. Я не помню, кто меня с ним познакомил — Медведев или кто-либо из ФИАНовцев, где он в то время работал. Живлюк был не вполне понятным для меня человеком тогда, а пожалуй, и сейчас» (10). И далее: «Во время одного из своих визитов (вероятно, в конце января или в начале февраля 1968 г.) Живлюк заметил, что очень полезной — он не конкретизировал, почему и для чего — была бы статья о роли интеллигенции в современном мире. Мысль показалась мне заслуживающей внимания, важной. Я взял бумагу и ручку и принялся (в начале февраля) за статью» (11).

«Свою статью, — отмечал А. Д. Сахаров, — я назвал «Размышления о прогрессе, мирном сосуществования и интеллектуальной свободе»…Основная мысль статьи — человечество подошло к критическому моменту своей истории, когда над ним нависли опасности термоядерного уничтожения, экологического самоотравления, голода и неуправляемого демографического взрыва, дегуманизации и догматической мифологизации. Эти опасности многократно усиливаются разделением мира, противостоянием социалистического и капиталистического лагеря. В статье защищается идея конвергенции (сближения) социалистической и капиталистической систем. Конвергенция должна, по моему убеждению, способствовать преодолению разделения мира и тем самым — устранить или уменьшить главные опасности угрожающие человечеству. В результате экономической, социальной и идеологической конвергенции должно возникнуть научно управляемое демократическое плюралистическое общество, свободное от нетерпимости и догматизма, проникнутое заботой о людях и будущем Земли и человечества, соединяющее в себе положительные черты обеих систем…» (12).

«Размышления»…, — писал далее А. Д. Сахаров, — были закончены в основном к середине апреля». «В последнюю пятницу апреля (26 апреля — А.О.) я прилетел в Москву на майские праздники, уже имея в портфеле перепечатанную рукопись. В тот же день вечером (неожиданно, вероятно, случайно) пришел Р. Медведев с папкой под мышкой, которую он мне оставил, а я ему дал на прочтение свою рукопись. В его папке были последние главы книги о Сталине — в новой редакции» (13).

«Через несколько дней, по словам А. Д. Сахарова, Рой Медведев пришел еще раз. Он сказал, что показывал рукопись своим друзьям», и «что все считают ее историческим событием». Более того, он передал их неподписанные письменные отзывы. И, хотя сам Р. А. Медведев не назвал ни одной фамилии, А. Д. Сахаров склонен был считать, что это были Э. Генри, Е. Гинзбург, Е. Гнедин и Ю. Живлюк (14).

Из записки КГБ от 22 мая 1968 г. в ЦК КПСС, «16 мая с.г., находясь в институте, Сахаров предложил одной из машинисток отпечатать пять экземпляров имевшихся у него материалов» (15). По тем же сведениям, «…в июне сего года Медведев получил от Сахарова исправленный экземпляр его статьи “Размышления о прогрессе, мирном сосуществовании и интеллектуальной свободе”, ознакомил с ней некоторых своих знакомых и размножил ее вместе с Петровским Л. П., членом КПСС, научным сотрудником музея В. И. Ленина» (16).

Обращает на себя внимание то, что инициатива Ю. Живлюка по времени совпала с появлением на рубеже 1967–1968 гг. записки австрийского ученого Эриха Яча «Попытки создания принципов мирового планирования с позиций общей теории систем». Она была составлена по инициативе итальянского менеджера и общественного деятеля Аурелио Печчеи и генерального директора по вопросам науки в Организации экономического сотрудничества и развития в Париже Александра Кинга (17). Выражая главную идею этой записки, А. Печчеи писал: «В настоящее время мы начинаем осознавать человеческое общество и окружающую его среду как единую систему, неконтролируемый рост которой служит причиной ее нестабильности» (18). На основе этого делался вывод о необходимости глобального управления обществом в масштабах всей планеты (19). Для обсуждения этих проблем весной 1968 г. в Риме была организована специальная встреча ученых и специалистов в области планирования, в результате которой возник так называемый Римский клуб (20).

Таким образом, получается, что Ю. Живлюк подтолкнул А. Д. Сахарова на разработку и осмысление тех же самых проблем, для решения которых в это же время создается Римский клуб.

Если статье А. Д. Сахарова было суждено уйти в Самиздат и затем увидеть свет за рубежом (21), то совершенно иначе обстояло дело с другой публикацией, появление которой на страницах советской печати еще совсем недавно даже трудно было представить. Речь идет о статье М. П. Лобанова «Просвещенное мещанство», опубликованной в апрельском номере журнала «Молодая гвардия» (22).

«Сказать, что появление статьи Лобанова в легальной прессе, да еще во влиятельной и популярной «Молодой гвардии» было явлением удивительным, — пишет А. Л. Янов, — значит, сказать очень мало. Оно было явлением потрясающим. Злость, яд и гнев, которые советская пресса обычно изливает на «империализм»…, на этот раз были направлены, так сказать, внутрь. Лобанов неожиданно обнаружил червоточину в самом сердце первого в мире социалистического государства, причем в разгар его триумфального перехода к коммунизму. Обнаружил в нем язву, ничуть не менее страшную, чем империализм. В действительности — куда более страшную. Язва эта состоит, оказывается, в «духовном вырождении «образованного» человека, в гниении в нем всего человеческого». И речь идет вовсе не о явлении психологическом, частном, но о явлении массовом, социальном, о «зараженной мещанством… сплошь дипломированной массе». О «разливе так называемой образованности», которая, «как короед… подтачивает здоровый ствол нации», которая «визгливо-активна в отрицании» и представляет собою поэтому «разлагающую угрозу» самим основам национальной культуры. Короче говоря, не предусмотренный классиками марксизма, не замеченный идеологами режима, в социалистической стране уже сложился социальный слой «образованного мещанства», представляющий собой врага № 1. Таково фундаментальное социологическое открытие Лобанова» (23). Далее в статье отмечалось, что ориентацией на «материальное благополучие», советское государство содействует «завоеванию России буржуазным духом», разлагающее действие которого «страшнее американских ракет» (24). Из этого делался вывод: «американизации духа в силах противостоять только русификация духа» (25).

Эти идеи получили развитие в сентябрьском номере «Молодой гвардии», на страницах которого была опубликована статья Виктора Чалмаева «Неизбежность» (26). Характеризуя содержание этой статьи, А. Л. Янов пишет: «…Чалмаев создавал историческое обоснование для лобановской концепции русификации духа… Русская история была для него по сути историей развития и созревания «национального духа», подготовкой его для последнего решительного боя с «американизмом», для нового, только более грандиозного Сталинграда, где «русскому духу» предстоит окончательная победа над дьяволом буржуазности. Поэтому для Чалмаева не существует пропасти между Россией советской и царской…, и что еще важнее — это громадная роль церкви и православия как организующей и воспитательной силы в триумфальном шествии русского духа» (27).

Поскольку советская печать находилась под жестким контролем цензуры, подобные публикации не могли не быть инспирированы ЦК КПСС. По свидетельству А. Н. Яковлева, «обе статьи (Лобанова и Чалмаева) перед публикацией просматривались в КГБ и были одобрены» (28).

И появление этих статей, и переделка «Архипелага», и завершение работы Р. А. Медведева над книгой «К суду истории», и составление А. Д. Сахаровым его «Размышлений о прогрессе, мирном сосуществовании и интеллектуальной свободе», и появление «Хроники событий», и прогноз Н. Н. Яковлева о масонстве представляются звеньями одной, пока трудно уловимой цепи событий.

Завершение «Архипелага»

6 апреля А. И. Солженицын отправился в Москву (1). Здесь он посетил Чуковских и передал Елене Цезаревне для перепечатки первый том «Архипелага» (2).

Поскольку при доработке из книги были почти полностью исключены читательские письма-отклики на «Один день Ивана Денисовича», возникла мысль пустить их в Самиздат под названием «Читают «Ивана Денисовича» (3).

Из Москвы 10 апреля Александр Исаевич отправился в Борзовку (4). «Шла Вербная неделя как раз, но холодная, — вспоминает он. — В субботу 13-го пошел даже снег, и обильный, и не таял. А в вечерней передаче Би-Би-Си я услышал: в литературном приложении к «Таймсу» напечатаны «пространные отрывки» из «Ракового корпуса» (речь идет о публикации, подготовленной Н. Бетеллом и П. Личко — А.О.). Удар! — громовой и радостный! Началось! Хожу и хожу по прогулочной тропке. Под весенним снегопадом, — началось! И ждал — и не ждал. Как ни жди, а такие события разражаются раньше жданного. Именно Корпуса я никогда на Запад не передавал (Словакия ведь не Запад — А.О.). Предлагали мне, и пути были — я почему-то отказывался, без всякого расчета. А уж сам попал — ну, значит, так надо, пришли Божьи сроки… За этой прогулкой под апрельским снегом застала меня жена, только что из Москвы. Взволнована… Твардовский уже четвертый день меня ищет, рвет и мечет» (5).

В Москву А. И. Солженицын отправился только на третий день, 16-го, в понедельник (6). В этот приезд он запустил в обращение материалы о его взаимоотношениях с Секретариатом Союза писателей СССР (7), а затем с литературоведом с А. В. Белинковым отправил их за границу (8). Через некоторое время они были опубликованы в Нью-Йорке на страницах «Нового журнала» (9).

Беспокойство А. Т. Твардовского было вызвано тем, что редакция «Нового мира» получила телеграмму, посланную на ее адрес 9 апреля из Франкфурта-на-Майне: «Ставим вас в известность, что Комитет госбезопасности через Виктора Луи переслал на Запад еще один экземпляр «Ракового корпуса», чтобы этим заблокировать его публикацию в «Новом мире». Поэтому мы решили это произведение публиковать сразу. Редакция журнала «Грани» (10).

Как утверждала Н. И. Столярова: «…Никакой он не Луи, а Виталий Левин, сел недоучившимся студентом, подторговывал валютой с иностранными туристами; в лагере был известным стукачем; после лагеря не только не лишен Москвы, но стал корреспондентом довольно «правых» английских газет, женат на дочери английского богача[39], свободно ездит за границу, имеет избыток валюты и сказочную дачу в генеральском поселке Бакове, по соседству с Фурцевой» (11).

А вот сведения из «Российской еврейской энциклопедии»: «Луи Виктор Евгеньевич (1928–1992) — журналист. В 1946-47 работал рассыльным в посольстве Бразилии в Москве. В 1947 г. репрессирован. Отбывал наказание около 10 лет, после чего вернулся в Москву. Работал московским корреспондентом английской газеты «Санди экспресс»… первым сообщил на Запад о снятии Н. С. Хрущева с должности первого секретаря ЦК КПСС… организовал издание на Западе книги С. И. Аллилуевой «Двадцать писем к другу» и мемуаров «Хрущев вспоминает», передал в «Бильд» снятый скрытой камерой фильм о пребывании А. Д. Сахарова в ссылке в Горьком» (12)[40].

17 и 18 апреля А. И. Солженицын был в «Новом мире», где ему предложили выступить с заявлением, что он ничего не передавал за границу и считает недопустимым публикацию там своих произведений без его разрешения (13). Однако Александр Исаевич на такой шаг не пошел, предложив первоначально выяснить, кто такой Виктор Луи и действительно ли телеграмма пришла из «Граней». После этого он вернулся на дачу встречать Пасху, которая в 1968 г. приходилась на воскресенье 21 апреля (14). А накануне, пишет А. И. Солженицын, 20 апреля в Страстную Субботу, в Борзовку, приехал Борис Можаев: «…Прикатил новую беду: словак Павел Личко самовольно продает из Чехословакии «Раковый корпус» англичанам… Час назад, день назад победительна была скачка моего коня — и вот сломана нога, и мы валимся в бездну… Что же мне делать?» (15).

Так весьма туманно писал Александр Исаевич в «Теленке». А вот как этот же эпизод нашел свое отражение в «Зернышке»: «И — опять погнал Личко в Москву, к Можаеву. И всучивал ему — через границу перевезенный — договор, чтоб я подписал. И Борис — того договора благоразумно в руки не взявши — вынужден был гнать ко мне в Рождество. И в мое ранневесеннее одиночество на Истье свалился с такой новостью: оказывается, Личко договор уже подписал от моего имени!.. Безотказный мой друг возвратился в Москву, встретился с Личко — и велел ему тут же в ресторанной уборной близ Новодевичьего изорвать договор в клочки» (16).

Такова версия А. И. Солженицына. Совершенно иначе эта история отразилась в воспоминания Н. Бетелла: «К тому времени лондонское издательство «Бодли хед» созрело для того, чтобы предложить мне и Дольбергу взяться за перевод романа и пьесы «Олень и шалашовка» на английский язык… Издательство подготовило контракт, который я привез в Братиславу, и 22 марта в ресторане «Захова хата», что в 20 милях от города, Личко подписал его при мне и в присутствии моего друга романиста Алана Уильямса, уверяя нас в том, что он действует с согласия автора и в соответствии с его указаниями. Позднее Личко подписал еще один документ, разрешавший издательству «Бодли хед» продавать права на издание книги на других иностранных языках. Затем я перевез рукопись «Ракового корпуса» и контракт через границу и из Вены улетел домой…» (17).

И далее: «В апреле 1968 года Личко поехал в Москву прояснить ситуацию и получить от автора подтверждение контракта от 22 марта. Они не встретились. Солженицын находился в Рязани и не мог приехать в Москву. Однако они обменялись посланиями через их общего друга писателя Бориса Можаева и обсудили дела, в том числе и публикацию в литературном приложении к «Таймс», о которой Солженицыну уже было известно. В отправленном из Вены письме от 12 мая Личко писал мне: “Я пытался связаться с Александром (Солженицыным — прим. Авт.)…Я сообщил ему в точности, как обстоят дела. Кроме того, я просил его дать письменную доверенность, которая была нужна Максу Райнхардту из издательства «Бодли хед»… Александр не хочет открыто обнаруживать свои связи со мной и «Бодли хед», однако он полностью одобряет все сделанное мной. Он доволен тем, что его книга вот-вот будет напечатана в Англии…». Это подстегнуло меня и Дольберга к нашей работе, а издательство «Бодли хед» начало с определенным успехом продавать права на издание романа в другие страны…» (18).

Как развивались события дальше?

«…Прошло недели три, — пишет А. И. Солженицын, — и вдруг приносят мне вырезку из “Монд”: между “Мондадори” и “Бодли хэдом” происходит публичный спор о копирайте на “Раковый корпус”» (19). После этого Александр Исаевич взялся за перо, в результате чего появилось его письмо, опубликованное затем в «Литературной газете» (20). «…И вот, — читаем мы в Теленке, — уже (25.4) с напечатанным письмом… я шагаю в редакцию «Литературной газеты»… Кинулись, наперебой читают: “А в «Монд» уже послали?” “Вот сейчас иду посылать”… “Еще в «ЛитРоссию»“ (21). Письмо было послано также в газету «Унита» (22).

В нем говорилось: «Из сообщения газеты “Монд” от 13 апреля мне стало известно, что на Западе в разных местах происходит печатание отрывков и частей из моей повести “Раковый корпус”, а между издателями Мондадори (Италия) и Бодли Хэд (Англия) уже начат спор о праве «копирайт» на эту повесть. Заявляю, что никто из зарубежных издателей не получал от меня рукописи этой повести или доверенности печатать ее. Поэтому ничью состоявшуюся или будущую (без моего разрешения) публикацию я не признаю законной, ни за кем не признаю издательских прав: всякое искажение текста (неизбежное при бесконтрольном размножении и распространении рукописи) наносит мне ущерб; всякую самовольную экранизацию и инсценировку решительно порицаю и запрещаю» (23).

Действительно, никому из зарубежных издателей Александр Исаевич рукопись «Ракового корпуса» не передавал. Ведь Павел Личко — не был издателем. Не передавал он никому и доверенности на ее печатание, даже через Павла Личко. Что же касается запрета на издание повести, то он был обставлен одним условием: «без моего разрешения». Но, если верить Н. Бетеллу, то, отказавшись подписать письменную доверенность П. Личко, устное разрешение на издание повести Александр Исаевич ему все-таки дал (24).

«Весной 1968 г…, — пишет А. И. Солженицын, характеризуя завершение работы над «Архипелагом», — мы для ускорения решили собраться в Рождестве с тремя машинистками (Люша, Кью и жена Наташа) на двух машинках и кончить штурмом. Так и сделали: за 35 дней, до первых чисел июня… мы сделали окончательную отпечатку “Архипелага”» (25). Е. Д. Воронянская, Н. А. Решетовская, А. И. Солженицын и Е. Ц. Чуковская собрались вместе 29 апреля (26). Елена Цезаревна за май перепечатала второй том (27), затем помогла Е. Д. Воронянской и Н. А. Решетовской с третьим (28)

«А в Рождестве, — читаем мы в Теленке, — нежная зелень, первые соловьи, перед утрами туманец от Истьи. От рассвета до темени правится и печатается «Архипелаг», я еле управляюсь подавать листы помощницам на две машинки, а тут еще одна машинка каждый день портится, то сам ее паяю, то вожу на починку. Самый страшный момент — с нами единственный подлинник, с нами — все отпечатки «Архипелага». Нагрянь сейчас ГБ — и слитный стон, предсмертный шепот миллионов, все невысказанные завещания погибших — все в их руках, этого мне уже не восстановить, голова не сработает больше. Сколько десятилетий им везло, каждый раз перед ними уходила вода из Сиваша — неужели попустит Бог и теперь? Неужели совсем невозможна справедливость на русской земле?» (29).

Когда текст «Архипелага» был отпечатан (получилось 1500 страниц, по всей видимости, в полтора интервала), Н. А. Решетовская произвела его фотографирование (30), в воскресенье 2 июня работа была завершена. И в этот день в Борзовке, опять «случайно», появилась Н. И. Столярова. «…2 июня, — пишет А. И. Солженицын, — приехали в Рождество Столярова и Угримов… с такой новостью: “Вышел на Западе «Круг первый» — пока малый русский тираж, заявочный на копирайт, английское издание может появиться через месяц — два”. И такое предлагают они мне: будет на днях возможность отправить «Архипелаг»! Только потянулись сладко, что работу об угол, — как уже в колокол! в колокол! — и в тот же день и почти в тот же час! Никакой человеческой планировкой так не подгонишь. Бьет колокол! бьет колокол судьбы и событий — оглушительно! — и никому еще неслышно, в июньском нежном зеленом лесу» (31).

Такому совпадению действительно можно было бы удивиться, если бы мы не знали, что оно было «спланировано» еще в декабре 1967 г. во время встречи А. И. Солженицына и А. В. Андреева. Потому и потребовалась такая спешка.

Характеризуя свою работу над «Архипелагом», Александр Исаевич любит отмечать, что начал её в 1958 г., а закончил в 1968-м. «Так что 10 лет я над ним работал» (32). Между тем, как мы знаем, в 1958 г. работа захлебнулась в самом начале, столь же кратковременным было обращение к ней и в 1960 г. А далее работа была выполнена в четыре приема: февраль-сентябрь 1965 г. (не более 110 дней), декабрь 1965 — февраль 1966 гг. (максимум 55 дней), декабрь 1966 — февраль 1967 гг. (73 дня) и декабрь 1967 — апрель 1968 гг. (71 день). Итого немногим более 300 дней, т. е. около 10 месяцев. Согласитесь есть разница: 10 лет или 10 месяцев. И за эти десять месяцев А. И. Солженицын написал, отредактировал и отпечатал на машинке 90 авторских листов.

Одним своим знакомым А. И. Солженицын заявлял, что эта книга будет опубликована через тридцать лет (33), другим — только после его смерти (34). Однако, отправляя «Архипелаг» летом 1968 г. за границу, он изъявил желание увидеть его опубликованным в самое ближайшее время. В журнальном варианте «Теленка» мы читаем: «Сперва я намечал его печатание на Рождество 1971 г.» (35). В первом издании эта же мысль была выражена несколько иначе: «В конце 69-го года я отодвинул его печатание до Рождества 71-го» (36). И далее: «Так откладывался «Архипелаг» — от января 70-го, своего первого срока, и все дальше» (37). Таким образом, летом 1968 г. Александр Исаевич планировал опубликовать «Архипелаг» не после своей смерти и не через 30 лет, а через полтора года.

«Пятого июня, — вспоминала Наталья Алексеевна, — первый теплый, безветренный день. Александр Исаевич садится за «Круг». Перед ним два варианта: созданный летом шестьдесят четвертого года на прибалтийском хуторе и новомировский, выходящий на Западе. Из них должен родиться окончательный вариант… Однако начатая работа была прервана: приехали сказать, что пленка улетит в ближайшие дни, но есть какие — то опасения. Муж на всякий случай покидает дачу, пережидая несколько дней в московской квартире. А в случае провала постарается исчезнуть в «укрывище» и хоть что-то еще успеть сделать» (38).

Этой «московской квартирой» была квартира уже упоминавшейся Анны Ивановны Яковлевой. «И снова, — пишет Александр Исаевич, — пригодился остро ее приют на Троицу 1968…мой укрыв в ту ночь» (39). 11 июня стало известно, что капсула с фотопленкой «Архипелага» покинула Москву и вскоре без всяких осложнений пересекла советскую границу (40).

Вернувшись в Борзовку, Александр Исаевич снова сел за письменной стол. Передавая свои мысли того времени, он пишет: «Сейчас за три месяца сделать “Круг”— 96, потом исполнить несколько небольших долгов — и сброшено все, что годами меня огрузняло, нарастая на движущемся клубке, и распахивается простор в главную вещь моей жизни — “Р-17”» (41).

На пороге мировой славы

Итак, летом 1968 г. А. И. Солженицын в очередной, уже 7-й раз взялся за переделку своего романа “В круге первом” (1). Поскольку его черновики нам неизвестны, в чем именно она заключалась, мы не знаем. Некоторое представление о работе над ним летом 1968 г. дают воспоминания Н. А. Решетовской.

Из них явствует, что 23 июня Александр Исаевич закончил “первую сталинскую главу”, 24 июня начал писать «Этюд о великой жизни» (“на этот раз без иронии, совсем иначе”), 26 июля работал над новой главой об Иннокентии и Кларе, 19 августа был занят новой 61-й главой, которую закончил 24 августа (Иннокентий у дяди в Калинине). Тогда же он обдумывал переделку прокурорских глав, 27 и 30 августа переписывал полемику Сологдина с Рубиным (2).

А пока А. И. Солженицын трудился над перелицовкой своего романа, в ночь с 20 на 21 августа 1968 г. советские танки вошли в Прагу. Так завершилась «Пражская весна» (3). «Пражская весна» показала, что начавшаяся демократизация общества идет по линии неизбежного отстранения КПЧ от власти, что создавало угрозу не только утраты Советским Союзом одного из военно-политических плацдармов в Восточной Европе, но и его вытеснения с чехословацкого рынка. Это в значительной степени предопределило силовое решение проблемы.

Можно было ожидать, что произошедшие события заставят А. И. Солженицына на время отложить перо и броситься в столицу хотя бы за новостями. Однако он продолжал оставаться в Борзовке. Только 25-го по его приглашению к нему приехали Л. З. Копелев и Р. Д. Орлова (4). Но что они обсуждали, мы не знаем. А на следующий день Александр Исаевич встретился с А. Д. Сахаровым. Встреча произошла в московской квартире академика Файнберга на Зоологической улице, причем поскольку Андрей Дмитриевич был «засекреченным», а значит, передвигался под негласным наблюдением, то А. И. Солженицын пришел на квартиру до него, и ушел после него (5).

В этот день произошло еще одно важное знакомство. «Летом 1968, — пишет Александр Исаевич, — настаивала Ева: «Вы тратите силы, где могли бы не тратить. У вас не хватает молодых энергичных помощников. Давайте я вас познакомлю?». Я согласился». Около 28 августа Н. И. Столярова пригласила его в Москву в дом на Васильевской улице, где познакомила с Натальей Дмитриевной Светловой (6).

По матери Наталья Дмитриевна была внучкой Фердинанда Юрьевича Светлова, от которого и унаследовала его партийную фамилию. Настоящая фамилия Ф. Ю. Светлова — Шенфельдт. Он родился в 1884 г. и до революции состоял в партии эсеров, в 1918 г. стал большевиком, причем революционный стаж был зачтен ему с 1904 г. Работал в редакциях «Экономической газеты» и «Известий», занимал пост заместителя директора ТАСС. В 1938 г. его арестовали и приговорили к 8 годам заключения, где он и умер. После смерти И. В. Сталина был реабилитирован.

Наталья Дмитриевна родилась в 1939 г. (7), с 1956 по 1961 г. училась на механико-математическом факультете МГУ, среди ее друзей были Алексей Сосинский, Андрей Тюрин, его сестра Галина, Дмитрий Фукс, Максим Хомяков. Кроме всего прочего, их объединяла любовь к туристическим походам. Вместе с ними с этих походах бывал и преподававший тогда в университете Игорь Ростиславович Шафаревич. После университета Наталья Дмитриевна некоторое время работала, а с 1967 г. училась в аспирантуре МГУ (8). К моменту знакомства с А. И. Солженицыным она уже успела побывать замужем за А. Н. Тюриным, но находилась в разводе и имела шестилетнего сына Диму (9).

Называя «Наташу Светлову» своей близкой знакомой тех лет, жена А. Д. Синявского М. В. Розанова пишет: «Это была такая московская секс-бомба, матерщинница страшная» (10). По свидетельству однокурсника Натальи Дмитриевны А. Б. Сосинского, приведенная характеристика лишена всяких оснований (11).

Наталья Дмитриевна произвела на Александра Исаевича впечатление, и он согласился взять ее к себе в помощницы. «В этот ли раз или в следующий, — пишет А. И. Солженицын, — я… предложил ей для начала печатать мой “Круг-96”» (12).

Если верить Александру Исаевичу, проблем с помощницами у него не было.

Тогда же он передал текст этого же романа Люше. «И уже осенью, — пишет он, — Люша подхватила у меня «96-й» — и закончила перепечатку залпом. И в одну из зимних проходок по переделкинскому лесу предложила план: чтобы «нашим друзьям в Америке» (мы считали тогда Карляйлей друзьями…) не переводить заново весь роман и не выискивать разночтений — перепечатать для них еще раз всю книгу таким особым способом, чтоб они видели все изменения и переводили только их (это мы назвали «косметический» экземпляр). И эту изнурительную многотерпную работу Люша выполнила за несколько зимних месяцев… летом 1975, все оставшееся сжигая, — сожгла и это. Так уходили в прорву целые годы работы» (13).

Вернувшись из Москвы на дачу, А. И. Солженицын 1 сентября отправился в Обнинск. Здесь он встречался с Ж. А. Медведевым и Н. В. Тимофеевым-Ресовским. Во время этой встречи обнаружились серьезные разногласия между ними и Н. В. Тимофеевым-Ресовским, который считал введение советских войск в Чехословакию оправданной мерой (14).

В 1968 г. у Александра Исаевича появился новый знакомый, который фигурирует в его воспоминаниях как «обаятельный отец Александр Мень» (15). Александр Владимирович (Вольфович) Мень (1935–1990) в 1953–1955 гг. учился в Московском пушно-меховом институте, в 1955–1958 гг. — в Иркутском сельскохозяйственном институте, в 1958 г. был рукоположен в дьяконы, в 1960 г. закончил Ленинградскую духовную семинарию, в 1965 г. — заочно Московскую духовную академию (16).

Летом 1968 г. у А. И. Солженицына возникла идея возведения храма Троицы. Кроме А. Меня, он привлек к ее обсуждению известного в диссидентских кругах художника Ю. В. Титова, того самого, который участвовал в подготовке транспарантов для манифестации 5 декабря 1965 г. на Пушкинской площади. Теперь он взял на себя изготовление эскизов будущего храма и его внутреннего убранства (17). Александр Исаевич уже подыскивал для церкви место и с этой целью 2 сентября ездил в Звенигород. Но дальше разговоров дело не пошло (18).

В 1968 г. сразу же после того, как «Архипелаг» ушел за границу, Александр Исаевич был назван за рубежом в числе кандидатов на Нобелевскую премию (19). К этому времени его имя уже было известно за границей. Однако все его собрание сочинений, изданное к этому времени во Франкфурте-на-Майне, пока умещалось в одном небольшом томике. И хотя это были неординарные произведения с разной степенью талантливости, однако назвать их выдающимися было бы большим преувеличением.

В связи с этим борьба за Нобелевскую премию во многом зависела от того залпа, который должны были произвести американское издательство «Харпер энд Роу» и английское «Бодли хэд», обеспечив почти одновременное издание на всех основных языках мира романа «В круге первом» и повести «Раковой корпус». Поэтому летние месяцы 1968 г. в жизни А. И. Солженицына были заполнены не только работой над «Кругом-96», но и ожиданием (20). Именно в этот момент Союз писателей СССР счел своевременной опубликовать его апрельское письмо, в котором он заявлял, что никому не передавал своих прав на издание «Ракового корпуса» (21).

Издательство «Бодли хэд» забило тревогу и срочно вызвало П. Личко для обсуждения сложившегося положения.

«В июле 1968 г., — пишет Н. Бетелл, — Личко приехал в Лондон и 1 августа в присутствии нашего адвоката Питера Картера-Рука дал письменные показания под присягой о том, что он действовал по поручению и от имени Солженицына». После этого подготовка повести к изданию была продолжена (22).

«Счастливей того лета, — вспоминает Александр Исаевич, — придумать было нельзя — с такой легкой душой, так быстро доделывал я роман… в сентябре я закончил, и значит спас, “Круг”-96. И в тех же неделях, подмененный, куцый “Круг”-87 стал выходить на европейских языках” (23). На английском языке в издательстве «Харпер энд Роу» он появился 11 сентября (24).

Роман был посвящен той самой марфинской шарашке, в которой с 1947 по 1950 г находился А. И. Солженицын. Но замысел автора не ограничивался только показом жизни заключенных. В центре романа — история с ученым, который изобрел лекарство, необходимое всему человечеству. Однако у него нет уверенности, что оно будет использовано за пределами его страны. Поэтому он передает его за границу (25).

Роман ставил перед читателем важную этическую проблему. Можно ли рассматривать данный шаг как преступление? И что выше: интересы страны или интересы человечества? Автор романа подводил читателей к мысли, что интересы человечества выше и важнее интересов любой страны. С этим нельзя не согласиться. Единственно, что при этом нужно иметь в виду: до сих пор человечество — это лишь абстракция, обозначающая сложный конгломерат отдельных стран и народов, находящихся друг с другом не только в состоянии сотрудничества, но и ожесточенной борьбы.

В 1968 г. роман «В круге первом» появился за границей на русском языке (Белград, Лондон, Нью-Йорк, Франкфурт-на-Майне). В том же году в Лондоне, Милане, Париже и во Франкфурте-на-Майне на русском языке был издан «Раковый корпус». Одновременно с этим последовали публикации обоих произведений на иностранных языках: в Милане — на итальянском языке, в Нью-Йорке — на английском, в Париже — на французском, в 1968–1969 гг. во Франкфурте на Майне — на немецком, в 1969 г. — в Нидерландах на голландском, в Токио — на японском. В Лондоне на английском языке в 1968 г. смогли издать только роман «В круге первом», «Раковый корпус» увидел здесь свет в 1968–1969 гг. Именно в это время он был издан на шведском языке в Стокгольме, в 1969 г. на датском в Копенгагене и на норвежском в Осло, в 1969 г. роман «В круге первом» появился на испанском языке и на шведском. В 1968–1969 гг. оба романа увидели свет в Югославии. Тогда же во Франкфурте-на-Майне «Посев» переиздал однотомник «Сочинений» А. И. Солженицына (26).

Все эти публикации были осуществлены примерно в течение одного года, что свидетельствует о хорошо спланированной и организованной издательской акции, которая требовала значительного первоначального капитала. По замыслу ее организаторов, она должна была оказать определенное влияние на решение комитета по присуждению Нобелевских премий. Позднее Ольга Карлайл прямо писала, что рассматривала издание романа «В круге первом» как средство помочь А. И. Солженицыну получить Нобелевскую премию (27) Однако в 1968 г. этот издательский залп оказался холостым.

К середине сентября работа над «Кругом-96» была завершена, и Александр Исаевич отправился с его рукописью в Москву. 13 сентября А. И. Кондратович записал в дневнике: «В середине дня пришел Солженицын. Вид бодрый. Но жалуется на усталость, головные боли, давление. Я спросил: «Сколько?» «180–190 верхнее». Да, это уже прилично. Солженицын сам сказал, что переработался и надо отдохнуть». С А.Т. они беседовали полтора часа. «Как сказал А.Т, — читаем мы далее в дневнике Кондратовича, — Солженицын в тревоге и панике. Оказывается, в его сторожку неожиданно нагрянул Виктор Луи. Солженицын не ожидал его приезда и вместо того, чтобы сразу же выгнать этого типа, повел с ним какой-то разговор. Но больше всего его беспокоит, что сторожку знают (наивный человек). Он боится ареста, провокации и убийства и решил жить у К. Чуковского» (28).

Однако если А. И. Солженицын и уединился в Переделкино, то ненадолго. 20 сентября «веселый» и «оживленный» он снова появился в редакции «Нового мира» (29). 21-го мы видим его в Борзовке (30), 23-го — в Обнинске (31), 24-го вместе с приехавшей к нему Натальей Алексеевной он отправился домой (32).

О том, чем он занимался в эти осенние дни после завершения «Круга-96», мы имеем очень скупые сведения. Тем ценнее для нас запись в «Хронографе», из которой явствует, что с 25 сентября по 7 октября Александр Исаевич работал с отзывами на «Один день Ивана Денисовича» — «Читают Ивана Денисовича» (33). Эта запись приобретает особое значение, если учесть, что в «Пятом дополнении» к «Теленку» А. И. Солженицын пишет: «За эту работу взялись Аничкова и Левитская (Энэны). «Читают «Ивана Денисовича» от начала и до конца все Энэны сделали весной 1968 г. — и напечатали, и распустили по рукам» (34).

Неискренность приведенных слов становится очевидной, если вспомнить, что первый вариант этой работы был сделан Александром Исаевичем еще весной 1965 г. и учесть, что во «Втором дополнении» к «Теленку» он не только прямо называет себя «составителем» этого обзора, но утверждает, что именно он «пустил» его в самиздат (35). Для чего же ему понадобилось отрекаться от своего детища и скрывать свою причастность к его появлению на свет? К этому вопросу мы еще вернемся.

8 октября А. И. Солженицын снова отправился в Москву и провел здесь почти две недели (36), а 21-го вместе с приехавшей к нему Натальей Алексеевной уехал в Борзовку (37), которую 24-го они покинули теперь уже до следующей весны (38). Сделав небольшую остановку в столице, 28 октября Александр Исаевич вернулся в Рязань (39) и 30-го сел за «Тунеядца» (40).

В первых числах ноября его неожиданно вызвали в Москву: из США прилетел Генри Карлайл. «Генри, — пишет О. В. Карлайл, — вылетел в Москву в самом начале ноября 1968 г.», сначала он посетил К. И. Чуковского, затем Н. И. Столярову, потом — на четвертый день своего пребывания — имел встречу с А. И. Солженицыным. Речь шла о некоторых практических вопросах, связанных с изданием «Архипелага» (41).

Закончив киносценарий, Александр Исаевич отправился в столицу. «22 ноября, — вспоминала Н. А. Решетовская, — муж повез «Тунеядца» в Москву. Режиссер Алов от сценария в восторге» (42). Однако его мнение не получило поддержки, и 9 декабря Мосфильм отклонил сценарий, правда, «с оставлением аванса» (43).

29 ноября Александр Исаевич посетил в редакции «Нового мира» А. Т. Твардовского. Во время этой встречи, тревожась по поводу его материальной необеспеченности, Александр Трифонович уже не в первый раз предложил ему помощь: «…Денег опять мне предлагал, — пишет А. И. Солженицын, — «Тысячу? Две тысячи? Три тысячи?»… Я снова отклонил. Мне бы вот — за «Раковый» 60 % получить, а не 25 %. Мне нужны официальные поступления по годам, на какие средства живу». И хотя было очевидно, что «Раковый корпус» не будет напечатан в «Новом мире», хотя его уже публиковали за рубежом, А. Т. Твардовский устроил ему «и эту последнюю выплату»: «семь бед — один ответ» (44). Тогда же он попросил сценарий «Тунеядца», а ознакомившись с ним, вернул его, сказав с добродушной улыбкой: «Нет, сажать вас надо, и как можно быстрей!» (45).

В преддверии эпопеи

1968 г. был знаменательным для А. И. Солженицына не только потому, что он завершил и отослал за границу «Архипелаг», не только потому, что к зарубежному читателю пошли два его главных произведения, не только потому, что его фамилия оказалась в списках кандидатов на Нобелевскую премию, но и потому что у него появилась новая помощница — Н. Д. Светлова.

Как мы знаем, для начала он предложил ей взять на себя перепечатку романа «Круг-96». «Наташа, — пишет он, — взялась охотно (хотя — кончала математическую аспирантуру, вела практикум со студентами, времени льготного было у нее — два вечерних часа, когда 6-летний сын уже спать ляжет. Но напечатала за 4 месяца», т. е. за сентябрь-декабрь 1968 г. «И встречу на 4-5-ю я, в благодарности и доверии, положил ей руки на плечи… И… стала она, Алей, моей второй женой» (1).

Наталью Дмитриевну отличало от Натальи Алексеевны и то, что она вращалась среди столичной интеллигенции, и то, что у нее было много знакомых в диссидентских кругах, и то, что она имела связи с иностранцами.

Случайно или нет, но именно в 1968 г. происходит расширение связей с зарубежьем и у самого Александра Исаевича. До этого, если верить ему, единственным человеком, через которого он имел выход за границу, являлась Н. И. Столярова. Не ранее лета — не позднее осени 1968 г. у него появился новый канал связи, который он условно обозначает «Барабанов-Дурова» и связывает его появление с именем А.В. Меня (2).

«Отец Александр, — вспоминает А. И. Солженицын, — был духовным руководителем тогда еще небольшого ищущего направления в подсоветском православии, вел неофициальные семинары и направлял группу молодежи» (3). «Главным организатором» это группы был Евгений Викторович Барабанов, о котором нам известно, что он родился в Ленинграде в 1943 г., являлся сыном директора военного завода в Москве, закончил МГУ по специальности искусствоведение и работал в Музее А. С. Пушкина (4).

«…Мы, — пишет Александр Исаевич, — познакомились («закоротились») непосредственно с ним у о. Александра Меня, уговорились о передачах канала — и дальше, для большей безопасности канала и всей их группы, не только я сам почти никогда не встречался с ним, всего три раза в четыре года, но мало встречалась и Аля: надо было опять найти множитель, затрудняющий поиск, — еще одно промежуточное звено, чьи встречи и с Алей, и с Барабановым были бы естественны. На эту роль она избрала одного из своих друзей и крестного отца своего старшего сына, Диму Борисова» (5). Вадим Михайлович Борисов родился в 1945 г. и происходил из семьи «крупного советского чиновника». Закончив исторический факультет МГУ, он в рассматриваемое время учился в аспирантуре Института истории АН СССР (6).

Так, констатирует А. И. Солженицын, возникла «цепочка: Дима Борисов — Женя Барабанов — и дальше кто-то во французском посольстве, кого мы не знали и условно называли «Вася» (с опозданием открыл мне Барабанов, что «Вася» — это она и притом монахиня)». Имеется в виду Анастасия Борисовна Дурова, или Ася (7).

Тогда же Александр Исаевич заочно познакомился с преподавателем Сорбонского университета Никитой Алексеевичем Струве. В рассматриваемое время он был одним из редакторов небольшого журнала «Вестник Русского студенческого христианского движения», который печатался парижским издательством ИМКА-Пресс (8). Характеризуя Н. А. Струве, А. И. Солженицын отмечает особую его роль в установлении связей между редакцией «Вестника РСХД» и пробуждавшимся религиозно-православным движением в СССР (9).

В 1968 г. свои услуги в качестве связной предложила Элизабетта Маркштейн, которую Александр Исаевич на русский манер стал называть Лизой. «Той осенью Лиза, — читаем мы в «Теленке», — дерзко приехала на мою дачу в Рождество, а я — жег осенние листья. Сели у костра — невероятно — вот тут мы недавно кончали “Архипелаг”, и вот человек из-за границы, искренний и умный доброжелатель, который готов все двигать» (10).

Так А. И. Солженицын подошел к своему 50-летию.

8 декабря А. И. Кондратович записал в дневнике: «11-го — 50-летие Солженицына. Уже начинается кампания, которая вряд ли принесет пользу Александру Исаевичу… К Лакшину пришли два каких-то студента. Принесли два перепечатанных на машинке тома «Солженицын в советской критике». Отлично переплетено, с виньетками и заставками. Везут Солженицыну» (11).

«Вечером 10 декабря», вспоминала Н. А. Решетовская, «наш скромный праздник» (12). В день рождения «утром, — писала Л. А. Самутину ее мать Мария Константиновна, имея в виду своего зятя, — поехали к его комнате со столиком, на котором были установлены все подарки» (13). Упомянутый столик на колесиках тоже был подарком. Впервые на такое чудо Александр Исаевич обратил внимание весной 1968 г. на ленинградской квартире Л. А. Самутина. Тогда же Александру Исаевичу приглянулся у Л. А. Самутина и старый дубовый письменный стол размером полтора на три метра. Понравился настолько, что Леонид Александрович тоже решил подарить его писателю вместе со столиком на колесиках (14).

10 декабря на имя А. И. Солженицына пришло 107 поздравлений (15). 11-го — еще 207 (16). «…Отказали чумные кордоны, прорвало запретную зону! — пишет Александр Исаевич. — И — к опальному, к проклятому, за неделю вперед, понеслись в Рязань телеграммы, потом и письма, и меньше «левых», больше по почте, и мало анонимных, а все подписанное. Последние сутки телеграфные разносчики приносили разом по 50, по 70 штук — на дню-то несколько раз! Всего телеграмм было больше пятисот, писем до двухсот, и полторы тысячи отдельных личных бесстрашных подписей» (17). Об этом сообщала Л. А. Самутину и Мария Константиновна: «…вот уже второй день после 11-го, а телеграммы текут и текут — уже подбирается к числу 500… А ведь во многих телеграммах не одна подпись — в одной, например, 50 подписей» (18).

Можно было бы ожидать паломничества и на квартиру опального писателя. Однако, как констатировала Мария Константиновна, этот «день провели в основном в кругу близких» (19). Не было даже самых ближайших друзей. На это обстоятельство обратила внимание А. М. Гарасева: «Очень показательно, что когда ему исполнилось пятьдесят лет, когда шли бесконечные поздравительные телеграммы или когда ему присудили Нобелевскую премию и опять шел поток телеграмм, за праздничным столом собралось всего пять-шесть человек и, что характерно, это были одни женщины, мужчин в его доме мы почти никогда не встречали» (20).

А. М. Гарасева не указала персонально присутствовавших 11 декабря 1968 г. за праздничным столом в квартире Солженицына (21), но определить их нетрудно. Эти «пять-шесть человек» были: Александр Исаевич, Наталья Алексеевна, Мария Константиновна, сестры Мария Николаевна и Нина Николаевна, и Вероника Штейн, которая специально приехал из Москвы (22).

12 декабря А. И. Кондратович записал в дневнике: «Ужасно огорчило письмо Солженицына (в «Литературную газету» — А.О.), которое показал А.Т… Выясняется, что он до юбилея (иначе А.Т. не получил бы письмо сегодня, на второй день после 50-летия) разослал под копирку это письмо. У А.Т. тоже письмо из-под копирки, без подписи. Мог бы и подписать! А смысл письма в «ЛГ» сводится к тому, что, конечно, вы, «ЛГ», не опубликуете мое нижеследующее послание, однако я его вам предлагаю. А послание такое: он благодарит всех, почтивших его юбилей и готов отдать себя “служению читающей России”. АТ и всем мы удивлены и обескуражены… Солженицын, умный человек, выглядит во всем этом смешным. Разослать до юбилея? Значит, быть уверенным, что последует поток поздравлений? А если его не будет?» (23).

Значит, знал, что будет. Потому, что весь этот поток телеграмм был хорошо организован. В частности, подготовкой к юбилею писателя за границей, откуда тоже пришли телеграммы, занималась О. Карлайл (24).

Одновременно с этим она продолжала готовить почву для издания «Архипелага». Однако, как ей стало известно потом, именно в это время в книге были обнаружены серьезные недоделки. В результате потребовалась ее дальнейшая доработка (25). В чем именно она заключалась, мы можем узнать из «Теленка». «Аля, — пишет А. И. Солженицын, — настояла сделать и успела провести в уже оконченном «Архипелаге» большую работу по проверке и правке цитат, особенно ленинских, которые я впопыхах работы брал из разных изданий, а вернее — вторично перехватывал из коммунистических книг, сам не имея времени на библиотечную проверку, получался ералаш (подпольный писатель, считал я себя несколько свободным от обычных библиотечных требований — зря и ошибочно)» (26).

Отношения между Александром Исаевичем и Натальей Дмитриевной развивались настолько стремительно, что уже через три месяца она стала для него самым близким ему человеком. «К 1969, — пишет он в «Теленке», — я решил передавать ей все свое наследие, все написанное и окончательные редакции и промежуточные, заготовки, заметки, сбросы, подсобные материалы, — все, что жечь было жаль, а хранить, переносить, помнить, вести конспирацию не было больше головы, сил, времени, объемов. Я как раз перешел тогда через пятьдесят лет… И весь 1969 мы занимались передачей дел» (27).

Если исходить из буквального смысла приведенного свидетельства, получается, что решение о передаче архива Н. Д. Светловой созрело у А. И. Солженицына не ранее 11 — не позднее 31 декабря 1968 г. К этому времени Наталья Дмитриевна выполнила первую крупную работу для Александра Исаевича — завершила перепечатку последней редакции романа «В круге первом».

Получив перепечатанную рукопись, А. И. Солженицын отправился в Обнинск и здесь микрофильмировал ее на квартире Ж. А. Медведева (28). Известно также, что в конце года он совершил еще одну поездку — побывал в Таллине, посетив здесь могилы умерших к тому времени Арнгольда Сузи и Георгия Тэнно (29). Таким образом, уехав в Москву после своего дня рождения, Александр Исаевич вернулся в Рязань только под Новый год, а, встретив его, 1 января отвез свое «добро» в Давыдово и там решил взяться за исторический роман (30).

«Зимой 1968-69, — пишет он, — снова в солотчинской темной избе, я несколько месяцев мялся, робел приступать к «Р-17», очень уж высок казался прыжок, да и холодно было, не раскутаешься, не разложишься — так часами по лесу гулял и на проходке читал «Новый мир», прочел досконально целую сплотку, более двадцати номеров подряд, пропущенных из-за моей густой работы, — и сложилось у меня цельное впечатление о журнале» (31).

О том, что, уединившись в январе 1969 г. в Давыдове, Александр Исаевич настраивался на роман, писала и Н. А. Решетовская: «Приезжая в сильные морозы домой, Александр Исаевич продолжал разборку и раскладку материалов для романа, одновременно обдумывая, как лучше осуществить давний замысел» (32).

Что представлял он тогда, мы не знаем. Можно лишь отметить две детали. А. И. Солженицын предполагал, что роман будет охватывать целую историческую эпоху от 1917 до 1956 г. Причем, автор видел его состоящим из четырех частей, в связи с чем «родилось решение дать четыре эпилога: 22 г., 37 г., 41 г. и 56 г.» (33).

Показательно и то, что, прежде чем сесть за роман-эпопею, Александр Исаевич вернулся к своей статье «Евреи в СССР и будущей России», которая в сентябре-декабре 1968 г. была переработана и приобрела современный вид (34). Не была ли она тем камертоном, на который Александр Исаевич собирался тогда настраивать свою историческую эпопею?

В январе-феврале 1969 г. А. И. Солженицын несколько раз отвлекался от своей работы, которая продолжала еще сохранять подготовительный характер. В частности, в эти зимние дни произошло его знакомство с известным диссидентом, бывшим генералом Петром Григорьевичем Григоренко. К этому времени П. Г. Григоренко имел широкие связи с диссидентском движении. Среди его друзей и знакомых были Людмила Алексеева, Лариса Богораз, Александр Гинзбург, Наталья Горбаневская, Сергей Ковалев, Лев Копелев, Александр Лавут, Павел и Татьяна Литвиновы, Анатолий Марченко, Раиса Орлова, Анатолий Якобсон и другие (35).

По приглашению Александра Исаевича, переданному Ю. Г. Штейном[41], бывший генерал навестил писателя в деревне Давыдово и провел там около суток. Насколько можно судить по воспоминаниям П. Г. Григоренко, А. И. Солженицын пытался отговорить его от диссидентской деятельности: «Преступно, — заявлял он, — допускать, чтобы такой человек бегал по судам и писал воззвания в защиту арестованных, воззвания, на которые власти не обращают внимания». Александр Исаевич предлагал П. Г. Григоренко взяться за перо и внести свой вклад в создание правдивой истории Великой Отечественной войны (36). Но переубедить бывшего генерала ему не удалось.

В феврале Александр Исаевич несколько раз покидал Давыдово. Известно, что он ездил в Москву и занимался в Ленинке (37). Но работа не шла, и в середине февраля он вернулся домой. На 21-е его пригласили в военкомат, где вручили медаль «50-летие Советской армии» (38). К концу февраля А. И. Солженицын решил сменить обстановку. «Александр Исаевич — читаем мы в воспоминаниях Н. А. Решетовской, — намерен пожить в Крыму в надежде, что там-то начнет писать роман» (39). 1 марта Наталья Алексеевна уехала отдыхать в Цхалтубо, а 4-го Александр Исаевич — работать в Гурзуф (40).

В эти самые дни произошло событие, которые еще совсем недавно многим казалось немыслимым. Конфронтация между Китаем и Советским Союзом достигла такой остроты, что 2 марта 1969 г. китайские войска сделали попытку перейти советскую границу на Амуре в районе острова Даманский (41). Произошедший конфликт привел к распространению в обществе опасений насчет возможной в ближайшем будущем войны между двумя странами.

В этих условиях в верхах партии явно активизировались консервативные элементы.

Начало эпопеи

“…В марте 1969 г., я поехал к И.Н. начинать “Красное колесо”, — вспоминает А. И. Солженицын, имея в виду Ирину Николаевну Томашевскую. — …Привыкнуть я там не мог, ничего не сделал, в три дня и уехал” (1). Действительно, выехав из Рязани 4 марта, он уже 7-го был дома (2). Получается, что в Крыму Александр Исаевич пробыл не более суток. Поэтому о привыкании не может быть и речи. В Гурзуфе что-то произошло. Но что, мы не знаем.

Только после возвращении из Крыма работа над романом, наконец, пошла. Относя рождение его замысла к 1936 г., а первые его строки к 1937 г., А. И. Солженицын констатирует: «Итак, я начал писать в 1937”, но только “в 1969 г. пробился к своему главному замыслу” (3). И далее: “с марта 1969 г. начинается непрерывная работа над “Красным колесом» (4). Воспоминания Н. А. Решетовской позволяют назвать и этот исторический день. «В воскресенье 9 марта, — пишет она о своем муже, имея в виду 1969 г., — он приступает к «Р-17» (5). «Муж встает рано, делает во дворе гимнастику, потом душ, завтрак и работа за столом часов шесть подряд. Перед обедом гуляет в сквере. После обеда стал отдыхать. А вечером занимается подготовительной работой к завтрашнему дню. Снова гуляет, обдумывая» (6).

К этому времени замысел романа претерпел существенные изменения. Прежде всего они коснулись его хронологических рамок. «Муж…, — вспоминала Наталья Алексеевна, — собирается закончить «Р-17» 22-м годом. Всего будет 4 тома: Февральская и Октябрьская революции, гражданская война и выбор путей. Архитектурно все готово» (7). Однако есть основания думать, что и к весне 1969 г. архитектура будущего романа не определилась, так как со временем замысел четырехтомной эпопеи уступил месту замыслу эпопеи, состоящей из 20-ти томов или «узлов» (8). С чего же Александр Исаевич начал писать? Оказывается, весной 1969 г. он взялся за «главы поздних узлов (1919–1920 годы), особенно тамбовские и ленинские главы» (9).

Весна в 1969 г. была ранняя. Поэтому, когда потеплело, А. И. Солженицын поехал на разведку в Борзовку, к 27 апреля — день бракосочетания, он снова появился в Рязани (10), а 29-го вместе с женой на все лето отправился на дачу (11). Это был последний рабочий день Натальи Алексеевны, которая оставила свой институт и с 30 апреля стала «безработной» (12). По ее словам, это был сказочный день. «Погода, казалось, ликовала вместе со мной. На голубом небе ни одного облачка, легкий ветерок и теплынь… Среди дня Александр Исаевич даже окунулся в нашу речушку. Он сейчас отвлекся от основной работы. Повозившись на участке с утра, с восхищением читает за столиком у Истьи сборник “Вехи”» (13).

Характеризуя работу мужа над эпопеей, Н. А. Решетовская писала: «Александр Исаевич то принимается за роман, написав главу о своем дяде Ромаше — брате матери, то разбирает материалы, которыми в изобилии снабжают его почитатели». А «еще необходимо поработать в Историческом музее». «В Москве он обычно проводил день-два. Возвращался неизменно уставшим, обычно к обеду» (14). Тот, кто работал в архивах, знает, что «день — два» там делать нечего, за это время можно сделать лишь небольшие уточнения, конечно, если в архиве тебя не ждут специально подобранные материалы.

Вернувшись после одной из таких поездок, А. И. Солженицын привез новость: «Арестовали П. Григоренко» (15). П. Г. Григоренко арестовали в Ташкенте 7 мая 1969 г. (16). Следовательно, Александр Исаевич мог привезти эту новость не ранее 8 мая. В этот приезд в Москву он побывал в редакции «Нового мира» (17) и узнал, что над ним начали сгущаться тучи. Наступление на журнал велось давно, но именно в 1969 г. борьба вокруг него достигала особой остроты. Масла в огонь подлила статья А. Г. Дементьева “О традициях и народности”, которая была помещена в апрельском номере журнала и направлена против публикаций М. П. Лобанова и В. А. Чалмаева (18). 7 мая А. И. Кондратович записал: “Не наступают ли последние наши дни?” (19).

В начале лета работа над романом приостановилась. 16–17 июня Александр Исаевич и Наталья Алексеевна «совершили двухдневную поездку по Подмосковью, назвав ее поездкой по гениям» (20), посетили К. И. Чуковского, М. Л. Ростроповича, академика П. Л. Капицу (21). «Вернувшись в Борзовку из феерической поездки, — вспоминала Н. А. Решетовская, — читаем привезенные от Чуковского отзывы на «Круг» и «Корпус» на русском, английском и немецком языках… Прозанимавшись три дня рецензиями, он (т. е. Александр Исаевич. — А.О.) под конец почувствовал пустоту, даже — скуку. Ведь все это время он не писал «Р-17». И уж не скоро возьмется за него: вместе с Борисом Можаевым должен поездить по местам, примыкающим к Тамбовской области» (22).

Путешествие по Тамбовской губернии продолжалось с 27 июня по 3 июля (23). «Из путешествия по скверным дорогам, — читаем мы в воспоминаниях Н. А. Решетовской, — Александр Исаевич вернулся разбитым. Пришлось ставить ему то банки, то горчичники… Но это не мешало мужу тотчас идти к своему столу над Истьей. Наконец-то, вернулся к писанию романа. Похоже у него впервые начались «муки творчества». Работая над главой о Ленине, все продолжает находить у себя общее с ним» (24).

«Наряду с писанием романа, работой в архивах и библиотеках, — вспоминала Наталья Алексеевна, — Александр Исаевич постоянно стремится отыскать очевидцев тех событий». И «гости не забывали про нас». «Время от времени нас наведывает на “Волге” Е. Ф. Светлова. Александр Исаевич настолько проникся доверием к Екатерине Фердинандовне, что хочет переписать на нее наш дачный домик» (25). Екатерина Фердинандовна, бывшая ровесницей Натальи Алексеевны — это мать Н.Д Светловой, о существовании которой тогда Н. А. Решетовская, если верить ей, даже не догадывалась.

15 июля 1969 г., А. И. Солженицын побывал в Москве, посетил “Новый мир” и подарил А. Т. Твардовскому изданный за границей “Круг” (26), после чего совершил еще одну поездку, на этот раз на север. “Собираясь в северное путешествие на Пинегу, — писала Наталья Алексеевна, — муж с горечью признался, что на сей раз начинает сборы с лекарств” (27). Если по Тамбовской области его сопровождал Б. А. Можаев, на этот раз — Н. Д. Светлова (28).

«Как в насмешку, — пишет А. И. Солженицын в «Теленке», — именно в эти дни бежал на Запад Анатолий Кузнецов, мы на Пинеге слушали по транзистору» (29).

Анатолий Васильевич Кузнецов (р.1929) был секретарем Тульского отделения Союза писателей РСФСР, заместителем секретаря партийной организации Отделения, с 1969 г. — членом редколлегии журнала «Юность». 24 июля 1969 г. он выехал в Лондон с целью сбора материалов для книги о В. И. Ленине и там обратился к правительству Англии «с ходатайством разрешить ему остаться в стране» (30).

Имеются сведения, что сообщение о побеге А. В. Кузнецова Александр Исаевич услышал 30 июля (31), а домой вернулся 1 августа (32).

Александр Исаевич, читаем мы в воспоминаниях Н. А. Решетовской, «отбыл всего полсрока» — «прижал радикулит», поэтому дома он, «отлеживаясь, читает свежие письма» (33).

Возвратившись из северной поездки и уединившись в Борзовке, А. И. Солженицын снова сосредоточился на романе. Как мы знаем, первоначально он пытался писать его не с начала, а с конца. Затем его внимание сместилось к предреволюционным событиям и стало концентрироваться на знаменитой самсоновской катастрофе августа 1914 г. «Тем временем, — отмечала Н. А. Решетовская, — “катастрофа” неожиданно катастрофически разрастается» (34). Небольшое введение стало превращаться в самостоятельное произведение, роман о Февральской революции — в роман о начале Первой мировой войны, получивший название «Август Четырнадцатого». А поскольку над самсоновскими главами Александр Исаевич стал работать после возращения из северной поездки, из этого явствует, что замысел первого романа из цикла «Р-17» радикально изменился только летом 1969 г. Из воспоминаний Н. А. Решетовской явствует, что это произошло между 7 и 28 августа (35).

Именно в этот очень важный для него момент он должен был снова оторваться от работы. Его отвлекла начавшаяся в печати полемика вокруг журнала «Новый мир». В субботу 26 июля очередной номер журнала «Огонек» вышел со статьей «Против чего выступает “Новый мир”» (36). Ее авторы обвинили журнал в искаженном отображении социалистической действительности. По сути дела это был ответ на упоминавшуюся статью А. Г. Дементьева. «Я, — пишет Александр Исаевич, — у себя на истьенской даче прочел с большим опозданием статью Дементьева — и ахнул, и завыл, и рассердился на “Новый мир”». Более того, А. И. Солженицын, стоявший до этого в стороне от публицистических баталий, загорелся желанием принять в них участие и составил даже «анализ» этой статьи «на бумажке», с которой и появился 2-го сентября в редакции (37).

К сожалению, в дневнике А. И. Кондратовича этот визит Александра Исаевича в «Новый мир» не зафиксирован, поэтому мы можем судить о характере его возражений только на основании того, что он пишет сам в своих воспоминаниях. А они свидетельствуют, что с главными идеями М. П. Лобанова и В. А. Чалмаева А. И. Солженицын был согласен (38).

Вскоре после этого в его жизни произошла важная перемена. Еще ранее он получил предложение М. Л. Ростроповича переселиться к нему на дачу в подмосковный поселок Жуковка (39).

В начале сентября Мстислав Леопольдович приехал в Борзовку и забрал к себе некоторые вещи Александра Исаевича и Натальи Алексеевны, 19-го они поехали туда сами (40) и поселились там. Причем Г. П. Вишневская подчеркивает: Н. А. Решетовская «жила у нас только первую зиму» (41).

В сентябре 1969 г. в Москву приехала Эльза Маркштейн. «…Встретились, — пишет А. И. Солженицын, — …у Али на Васильевской улице. Лиза привезла немецкий юридический типографский текст доверенности и советовала мне взять адвоката на Западе, а именно: она может порекомендовать хорошего адвоката в Швейцарии — доктора Фрица Хееба, на которого и выписать бы мне основную доверенность на ведение моих дел… Мы с Алей согласились сразу, постеснялись даже расспрашивать что-либо о том Хеебе» (42).

«К концу сентября новая помощница, — читаем мы в воспоминаниях Н. А. Решетовской, — (та, что оставалась неизвестной мне) закончила печатать для Александра Исаевича отрывок в 12 глав из “Августа 14-го”, посвященный “Самсоновской катастрофе”. Раздав читать тем, кого считал авторитетами по затронутой теме, он сделал небольшой перерыв в работе» и решил уединиться в Борзовке, но вскоре из-за испортившейся погоды вернулся домой (43).

А затем работа остановилась. Как позднее признавался сам А. И. Солженицын, у него начался творческий кризис, который продолжался до конца года (44). Понять этот кризис не трудно. Поскольку изменился замысел романа, его воплощение столкнулось с отсутствием или же недостатком необходимого фактического материала, поскольку до этого главное внимание автора было сосредоточено на советском периоде.

Можно было бы ожидать, что осенью 1969 г. Александр Исаевич снова отправится в библиотеки и продолжит сбор материала. Однако никаких сведений на этот счет обнаружить не удалось. Зато известно, что именно в 1969 г. он перечитал «Размышления» А. Д. Сахарова и решил написать ответ. Так появилась его статья «На возврате дыхания и сознания (по поводу трактата А. Д. Сахарова “Размышления о прогрессе, мирном сосуществовании и интеллектуальной свободе”» (45).

Поддерживая содержавшуюся в «Размышлениях» критику советского строя, А. И. Солженицын прежде всего поставил под сомнение тезис А. Д. Сахарова о том, что сталинизм — это искажение первоначального духа революции. По мнению Александра Исаевича, И. В. Сталин был лишь верным продолжателем дела В. И. Ленина. Исходя из этого, А. И. Солженицын делал заключение, что все беды не в искажении социализма, а в самой его сути, и речь должна идти не об отказе от сталинизма, а об отказе от социализма. Критиковал он А. Д. Сахарова за идеализацию прогресса, за нежелание видеть губительность стирания национальных границ, за призыв к конвергенции (46). Упрекая Андрея Дмитриевича в фетишизации демократии, Александр Исаевич ставил под сомнение общепринятые представления об интеллектуальной свободе: «Уж Запад-то захлебнулся от всех видов свобод, в том числе и от интеллектуальной. И что же, спасло его это? Вот мы видим его сегодня: на оползнях, в немощной воле, в темноте о будущем, с раздерганной и сниженной душой» (47). Подчеркивая, что свобода — это не цель, а средство, А. И. Солженицын высказывался в пользу разумного авторитаризма (48). И, хотя все затрагиваемые им вопросы имели злободневный характер, он ограничился только тем, что познакомил со своими возражениями самого А. Д. Сахарова: ни публиковать, ни распространять в Самиздате свою статью он не решился.

В конце сентября 1969 г. О. Карлайл получила анонимное письмо на французском языке, отпечатанное на машинке. Письмо касалось «Архипелага» и представляло собою инструкцию из 8 пунктов: «Надо было — пишет О. Карлайл, — в Москве получить поправки к тексту “ГУЛАГа”, до весны не входить в контакт ни с одним издательством (кроме американского)», авторские права передавались издательству «ИМКА-Пресс» (49). Как мы знаем, именно это парижское издательство выпускало под редакцией Н. А. Струве журнал «Вестник русского студенческого христианского движения». Не менее важно было и то, что А. И. Солженицын решил отодвинуть срок издания «Архипелага» «до Рождества 71-го» года (50).

В середине октября 1969 г. Александр Исаевич сделал попытку вернуться к роману. «19 октября, — отмечала в своих воспоминаниях Н. А. Решетовская, — Александр Исаевич впервые начал писать на новом месте» (51). Однако буквально через несколько дней было получено известие, которое выбило его из рабочего ритма. «…В четвертый четверг октября (23 октября — А.О.), — пишет Александр Исаевич в “Теленке”, — объявили Нобелевскую премию по литературе — и не мне» (52). Из этого явствует, что он ждал премии и был расстроен тем, что и в этом году его опять постигла неудача.

Через некоторое время после этого Александр Исаевич и Наталья Алексеевна покинули Жуковку и вернулись в Рязань, а дома узнали о смерти К. И. Чуковского, которого не стало 28 октября 1969 г. (53).

А. И. Солженицына был своим человеком в семье Чуковских. Об этом свидетельствует и то, что осенью 1965 г. именно у них в Переделкино он скрывался от не грозившего ему ареста, и то, что внучка Корнея Ивановича Елена Цезаревна принимала самое непосредственное участие в подготовке «Архипелага», и то, что у Александра Исаевича был ключ от московской квартиры Чуковских, где он мог появляться в любое время, даже в отсутствие хозяев, и то, что, умирая, Корней Иванович завещал ему часть своих денег (54).

Похороны К. И. Чуковского состоялись 31 октября. На них было много народа. Проститься с известным писателем пришли даже те, кто никогда с ним не встречался и знал его только по литературным произведениям.

А. И. Солженицын на похороны не поехал. Объясняя этот шаг, Н. А. Решетовская писала, что Александр Исаевич готов был принять участие в панихиде, если бы она состоялась в Переделкино и в узком кругу, но не желал присутствовать на казенной церемонии в Москве в Доме литераторов (55). Подобным же образом мотивировал свой шаг и сам Александр Исаевич в письме Л.К. и Е. Ц. Чуковским, подчеркивая: «страшно умирать неопальным» (56).

«Свободный художник»

«…В ночь на 4 ноября проснулся, — пишет А. И. Солженицын, — а мысли сами текут, скорее записывай, утром их не поймаешь. С утра навалился работать — с наслаждением, и чувствую: получается!! Наконец-то! — ведь 33 года замыслу, треть столетия — и вот лишь когда…» (1).

Но не успел Александр Исаевич войти в работу. «В 11 часов — читаем мы в «Теленке», — звонок, прибежала секретарша из СП (Союза писателей — А.О.), очень поспешная, глаза как-то прячет и суетливо сует мне отпечатанную бумажку, что сегодня в 3 часа дня совещание об идейном воспитании писателей» (2).

И надо же так случиться, что Александр Исаевич, который до этого полностью игнорировал свою местную писательскую братию и все ее мероприятия, на этот раз, несмотря на то, что на него впервые за долгое время нахлынуло писательское вдохновение, вдруг отложил перо и отправился на совещание. И на какое? «Об идейном воспитании писателей». А совещание оказалось заседанием Рязанского отделения Союза писателей РСФСР, на которое был вынесен один единственный вопрос — о писателе Солженицыне (3).

Заседание продолжалось около трех часов и завершилось исключением А. И. Солженицына из Союза писателей (4). Первой, кому он сразу же позвонил, была Наталья Дмитриевна, но ее «не оказалось дома» (5). А в 18.00 из Москвы позвонила Наталья Алексеевна и, узнав об исключении мужа, сразу решила вернуться в Рязань (6).

По сведениям КГБ, «по окончании собрания Рязанского отделения Союза писателей 4 ноября 1969 года СОЛЖЕНИЦЫН связался по телефону с редактором отдела прозы журнала “Новый мир” БОРИСОВОЙ И.П. и, сообщив о произошедшем, просил позвонить ТВАРДОВСКОМУ, но не для того, чтобы он сейчас что-нибудь предпринимал. На приглашение приехать в Москву 5 ноября в Союз писателей РСФСР СОЛЖЕНИЦЫН заявил, что торопиться с выездом не намерен»(7).

В этот же день, 4 ноября 1969 г., А. И. Кондратович записал в дневнике: «А.Т. зашел ко мне, встревоженный, весь напрягшийся. “Вы знаете, что Солженицына исключили из Союза?”. “То есть как?” — спросил я. Еще ничего не знал. “А вот так. Исключили в Рязани. Он мне только что сам звонил об этом… Говорил спокойно. В детали не вдавался» (8).

Ночь с 4-го на 5-е ноября Александр Исаевич почти не спал. Может быть, он переживал случившееся? Нет, он делал запись заседания Рязанской организации СП (9). Лег запоздно, а «в 6 утра, — читаем мы в «Теленке», — проснулся, включил по обычаю “Голос Америки”, безо всякой задней мысли, и как укололо: “По частным сведениям из Москвы, вчера в Рязани, в своем родном городе, исключен из писательской организации Александр Солженицын”… Четыре раза в кратких известиях передали. Четыре раза в подробных. Хор-рошо!» (10). По свидетельству А. М. Гарасевой, она услышала об этом по радио еще раньше, в два часа ночи (11).

5 ноября решение рязанской писательской организации было утверждено Секретариатом Союза писателей Правления РСФСР (12). Желая предпринять ответные действия, сторонники А. И. Солженицын ждали его приезда в Москву, но он целую неделю оставался в Рязани. За это время им было подготовлено «Открытое письмо Секретариату Союза писателей СССР». С ним 11 ноября он и появился в столице (13). В этот день А. И. Кондратович записал: «Приехал Солженицын. На лице огорчения особого не видно. Напротив» (14).

К этому времени в Москве уже кипели страсти. Был поднят вопрос о необходимости срочного созыва Пленума Правления Союза писателей, раздавались голоса, что инициативу в данном деле должен взять на себя «Новый мир». Однако, когда с таким предложением обратились в А. Т. Твардовскому, он на такой шаг не решился, заявив, что кое-кто желает выманить медведя из берлоги, чтобы разделаться ним. Александр Трифонович имел в виду то, что подобная акция могла быть использована как повод для разгона редакции журнала (15).

Понять А. Т. Твардовского можно, но, как показало развитие событий, его осторожность не спасла «Новый мир» от разгрома (16).

Повидавшись с Александром Трифоновичем, Александр Исаевич отправился к Н. Д. Светловой, а, уезжая в Жуковку, оставил у нее «ленинские главы разных узлов — в расчете, что это дальше нормально переправится на хранение» (17).

На следующий день, 12 ноября, Секретариат Союза писателей обнародовал свое решение об исключении А. И. Солженицына из Союза писателей, после чего Александр Исаевич сразу же пустил в обращение «Открытое письмо» (18), которое было адресовано не столько Секретариату Союза писателей, сколько руководству государства и партии. В нем в частности говорилось: «Протрите циферблаты — ваши часы отстали от века. Откиньте дорогие тяжелые занавеси — вы даже не подозреваете, что на дворе уже рассветает» (19). И далее: «Слепые поводыри слепых! Вы даже не замечаете, что бредете в сторону, противоположную той, которую объявили» (20).

«А через день утром ко мне, — пишет А. И. Солженицын, — в Жуковку приехал люшин двоюродный брат с просьбой от Люши абсолютно срочно приехать. Что же еще могло случиться? Укололо меня: провал! после моего ухода пришли к Але с обыском! Да как же мог я опять, так неосмотрительно сам все провалить?.. Криминальнее ленинских глав, да еще XIV Узла уже советского времени, глава с Дзержинским, — вряд ли что могло и быть, только «Архипелаг»… А оказалось: какая-то статья в «Литгазете», на которую, по мнению Люши и новомировского круга, надо немедленно отвечать… Мелочь какая!» (21).

Исключение А. И. Солженицына из Союза писателей и его «Открытое письмо» вызывали широкий общественный резонанс как в нашей стране (22), так и за рубежом (23). Его имя, итак получившее особую известность после «Письма к съезду», теперь стало символом бескомпромиссной борьбы с советским режимом.

«Двадцать четвертое ноября, — вспоминала Н. А. Решетовская, — Александр Исаевич провел в Москве. Был у врача, виделся с друзьями… Вечером мы — в Большом зале консерватории, на концерте Ростроповича». После концерта к А. И. Солженицыну подошла троюродная сестра Ростроповича и познакомила его с мужем. «Он, — отмечает Наталья Алексеевна, — был министром» (24). Кто была троюродная сестра М. Л. Ростроповича и какое министерство возглавлял ее муж, Н. А. Решетовская не уточняла. Но вот что на эту же тему пишет Р. А. Медведев: «В начале 70-х годов Н. Щелоков (министр внутренних дел. — А.О.) дружил с Мстиславом Ростроповичем, жена которого Галина Вишневская была родственницей жены Щелокова. Их дачи находились в поселке Жуковка рядом» (25).

На следующий день, 25 ноября, А. И. Солженицын вернулся в Жуковку. «После довольно большого перерыва, — констатировала Наталья Алексеевна, — Александр Исаевич начал работать, хотя по-прежнему нездоровится» (26).

Не успел А. И. Солженицын взяться за перо, как снова был выбит из рабочего состояния. «…Вечером 25 ноября 1969 г., — вспоминает он, — включаю «Голос Америки» и слышу: «Писатель Солженицын высылается из Советского Союза»…Это было на даче Ростроповича, первые месяцы там, только устроился. Я встал. Чуть прошли мурашки под волосами. Может быть, через какой час за мной уже и приедут. О рукописях, о заготовках, о книгах — сразу много надо было сообразить, чересчур много! Хоть всю жизнь готовься, а застает всегда не во время. Вышел погулять по лесным аллейкам. Стоял не по времени теплый грозно-ветренный, сырой, темный вечер. Я гулял, захватывал воздух грудью. И не находил в себе ни борения, ни сомнения: все шло по предначертанному» (27).

26 ноября 1969 г. на страницах «Литературной газеты» было опубликовано заявление Секретариата Союза писателей РСФСР, в котором осуждалось «Открытое письмо» А. И. Солженицына (28) и говорилось, что никто не будет его задерживать, если он «пожелает отправиться туда, где всякий раз с таким восторгом встречаются его антисоветские произведения» (29). Вряд ли руководящий орган Союза писателей РСФСР мог сделать, а центральный орган Союза писателей СССР обнародовать такое заявление, не согласовав его с компетентными органами.

Продолжая жить в Жуковке, Александр Исаевич изредка наведывался в Москву: 10 декабря он отметил свой день рождения у Туркиных (30), 23-го мы опять видим его в консерватории (31). Как утверждает А. И. Солженицын, к этому времени «осенний кризис» миновал, и он снова стал сосредоточиваться на эпопее (32). «В канун Нового года, — писала Н. А. Решетовская, — Александру Исаевичу хорошо работалось: закончив одну главу «Августа», сразу начал другую» (33).

Подводя итоги прошедшего года, А. И. Солженицын отмечал: «Получил французскую премию “за лучшую книгу года” (дубль и за “Раковый”, и за “Круг”) — наши ни звука.

Избран в американскую академию, “Artsand Letters” — наши ни ухом. В другую американскую академию, “Artsand Sciences» (Бостон), и ответил им согласием, — наши и хвостом не ударили…, с весны скорость набирал на “Р-17” и даже в Историческом музее, в двух шагах от Кремля, работал, — дали официальное разрешение, и только приходили чекисты своими глазами меня обсмотреть, как я тут. И по стране поездил — никаких помех. Так долго тихо, что даже задыхаешься» (34).

2 января 1970 г. Н. А. Решетовская поехала в Рязань (35) и здесь получила письмо мужа, который предложил ей пожить «январек в Рязани» — не мешать ему работать (36). «Весь январек, — пишет Наталья Алексеевна, — я все-таки не продержалась», а когда приехала в Жуковку, застала «мужа запойно работающим» (37). «И в феврале, и в марте мужу хорошо работалось. Иногда писал даже после обеда. Но чаще всего по вечерам мы слушали передачи западного радио» (38).

А в это время над «Новым миром» собрались грозовые тучи и, наконец, грянул гром. 3 февраля 1970 г. состоялось заседание Бюро Секретариата Правления Союза писателей СССР, которое постановило ввести в редколлегию журнала и назначить его первым заместителем главного редактора литературного чиновника Д. Г. Большова, а также «укрепить редколлегию и аппарат редакции «Нового мира» (39). 9 февраля Бюро Секретариата Правления Союза писателей СССР, утвердило кадровые перемены в составе редакции «Нового мира» (40). Все это было сделано за спиной А. Т. Твардовского.

И сам А. Т. Твардовский, и вся редакция были возмущены. «10 февраля, — пишет Александр Исаевич, — когда уже решено было снятие Лакшина-Кондратовича-Виноградова, пришел и я в это столпотворение» (41). Из дневника А. И. Кондратовича явствует, что был он в редакции «Нового мира» и на следующий день (42). Если верить А. И. Солженицыну, он пытался убедить А. Т. Твардовского не поддаваться эмоциям (43). Однако сам А. Т. Твардовский в этот же день на вопрос А. И. Кондратовича о цели визита А. И. Солженицына ответил совершенно иначе: «Занят своими делами. Мы его не интересуем» (44). 12-го Александр Трифонович подал в отставку (45). 13-го Бюро Секретариата Правления СП СССР приняло ее и назначило новым главным редактором журнала другого литературного чиновника Валерия Алексеевича Косолапова (46). В редакции «Нового мира» об этом стало известно 19 февраля (47), А. Т. Твардовскому официально объявили о его отставке еще позже, 25-го (48).

Можно по — разному оценивать «Новый мир», однако по истечении времени даже А. И. Солженицын вынужден был признать, что редактируемый А. Т. Твардовским журнал являлся лучшим советским литературным журналом того времени (49). К этому необходимо добавить, что тогда он представлял собою один из духовных центров либеральной оппозиции в СССР.

Разгромив его, руководство партии не решилось открыто встать под знамена консерватизма. Более того, началась кампания против «Молодой гвардии» (50). Правда, борьба с ним велась иначе с «Новым миром». Хотя в ноябре 1970 г. состоялось специальное заседание Секретариата ЦК, посвященное «Молодой гвардии» (51), и ее главный редактор А. В. Никонов тоже был отправлен в отставку (52), однако новым редактором стал его заместитель А. Иванов (53). Был отправлен в отставку и выведен из ЦК КПСС директор издательства «Молодая гвардия» Ю. Мелентьев (54). Прошло немного времени, и его назначили сначала заместителем министра культуры Российской Федерации, а затем и министром (55).

15 ноября 1972 г. в «Литературной газете» появилась статья исполнявшего обязанности заведующего Отдела пропаганды ЦК КПСС А. Н. Яковлева «Против антиисторизма» (56). Характеризуя ее, А. Л. Янов пишет: «Яковлев развернул огромную, поистине устрашающую панораму проникновения русофильства во все области литературы и общественных наук, начиная от «истерических писаний Шевцова» до Советской энциклопедии. Он обнаружил русофильство в историографии, в беллетристике, в поэзии, в литературоведении — всюду. Очень осторожно, но, тем не менее, настойчиво старался он создать впечатление невиданной — со времен разгрома всех партийных оппозиций — диверсии враждебной идеологии, особенно опасной тем, что она практически помогает буржуазной пропаганде разжигать национальные противоречия в СССР» (57).

На публикацию «Литературной газеты» самиздатовский журнал «Вече» ответил статьей «Борьба с так называемым русофильством, или путь государственного самоубийства» (58). Прошло еще некоторое время, и А. Н. Яковлев был отправлен послом в Канаду (59). Это свидетельствует, что сторонники консервативно-патриотического направления продолжали пользоваться влиятельной поддержкой в партийных верхах.

На финишной прямой

Несмотря на то, что зимой 1969–1970 гг. вдохновение снова вернулось к Александру Исаевичу, время от времени ему приходилось отвлекаться от работы.

«В начале 1970» года, пишет А. И. Солженицын, приехала Э. Маркштейн, «привезла окончательную и всеохватывающую форму доверенности на Хееба, которую я опять-таки подписал, да второпях… Лиза (от Элизабетт, названная нами Беттой), Фриц Хееб (“Юра” — от юриста) и Никита Струве (Никита — Николай — Коля) составили… желаемый заграничный треугольник. В эти три точки и направлялись теперь все мои нелегальные письма и от них троих получались» (1).

5 марта 1970 г. Фриц Хееб опубликовал за границей заявление о том, что запрещает без разрешения А. И. Солженицына публикацию его произведений (2). Чтобы оценить значение этого заявления, нужно вспомнить дело Ю. М. Даниэля и А. Д. Синявского. Характеризуя этот шаг, О. Карлайл пишет: «Тот беспрецедентный факт, что Солженицын позволил открыто огласить свое решение доверить дело западному юристу, произвел огромный переполох. То был первый случай, когда советский писатель переходил все границы дозволенного в своих взаимоотношениях с Западом. Официальное сообщение Хееба вызвало шок за пределами СССР и одновременно чувство страха за дальнейшую судьбу Солженицына. В Советском Союзе тоже наблюдалось смятение. Но тем не менее что-то удержало советскую власть от расправы над писателем» (3).

В конце 1969 г. О. Карлайл собралась в Москву, но в январе 1970 г. совершенно неожиданно ей было отказано в визе. Тогда она и обратилась за помощью к своему другу Степану Николаевичу Татищеву («Марсель»). Он дал согласие и весной 1970 г. под видом туриста отправился в Москву (4). По возвращении, вспоминала О. Карлайл, первым делом он сообщил, «что публикацию «Архипелага ГУЛАГ» придется отложить и надолго» (5). «Своим представителем на Западе Солженицын назначил… швейцарского адвоката доктора Фрица Хееба, наделив его полномочиями официально и открыто охранять его интересы, подписывать контракты… и надзирать за качеством переводов… Вместе с тем доставшийся нам «Архипелаг ГУЛАГ» по-прежнему сохраняется за нами и полномочия доктора Хееба на эту книгу не распространяются». Новая распределение ролей выглядело следующим образом: Хееб — Карлайл, Хееб — ИМКА. Связующее звено между Карлайл и ИМКА — С. Н. Татищев (6).

Одновременно Ф. Хееб начал переговоры и с английским издательством «Бодли хэд». «И, — пишет А. И. Солженицын, не состязаясь в достоинстве, сам же… поехал в Лондон» (7). Этот эпизод нашел отражение и в воспоминаниях Н. Бетелла: «Хееб, — говорится в них, — появился в издательстве «Бодли хед» и, после предъявления письменной доверенности, получил копии всех наших контрактов и счетов, а также обещание чеков на значительную сумму. Мы сотрудничали с ним всеми возможными способами» (8).

А «в июне 1970 г., — читаем мы в воспоминаниях Н. Бетелла далее, — я посетил его офис в Цюрихе и там впервые добросовестность Личко была подвергнута сомнению. Хееб показал мне собственноручное письмо Солженицына, в котором говорилось о том, что Личко бессовестным образом злоупотребил доверием писателя. Это был удар. Я не мог в это поверить. Мысль о том, что Личко кого-то обманул, казалось дикой… Наше хорошее отношение к Личко только укрепилось после того, как… я узнал, что 1 сентября он был арестован и обвинен в распространении антисоциалистической и антисоветской пропаганды. Казалось, ничто из перечисленного выше не омрачило желание Хееба сотрудничать с нами. 9 сентября он писал мне: “Я очень благодарен Вам за быструю и четко выполненную публикацию этих произведений. Вот почему я не хочу отменять существующие на сей день договоренности…”» (9).

В конце 1970 г., вспоминает А. И. Солженицын, Ф. Хееб подписал с издательством «Бодли хэд» договор, в котором «признал действия Бетелла и «Бодли хэда» абсолютно законными… и утверждал за ними вечные права на два моих произведения», «при таких дружеских отношениях передал он «Бодли хэду» и «Август». По понятиям западных издательств появление у «Бодли хэда» теперь еще и «Августа» — косвенно подтверждало, что и отдача им «Ракового корпуса» была авторизована…» (10).

Так в 1970 г. Ф. Хееб взял в свои руки все издательские дела А. И. Солженицына за границей и стал его доверенным лицом по всем другим вопросам.

Тем временем А. И. Солженицын продолжал трудиться над “Августом”.

То ли для того, чтобы сэкономить время, то ли для того, чтобы быть свободнее, весной (не позднее 7 апреля) Александр Исаевич отправил жену в Ростов для сбора необходимых ему материалов (11), 18 апреля, когда Наталья Алексеевна еще была в отъезде, перебрался из Жуковки в Борзовку, а в «20-х числах» поехал в Рязань, Здесь ему нужно было пройти медицинскую комиссию и провести технический осмотр машины (12). 24-го из Ростова в Рязань отправилась и Наталья Алексеевна. Там они вместе собирались 26-го встретить Пасху, а 27-го отметить 30 лет своего брака. Однако А. И. Солженицын, никогда, по словам его жены, не отличавшийся теплотой, на этот раз встретил ее вообще «прохладно» (13). Причина этого станет ей понятна только осенью. Несколько забегая вперед, можно лишь отметить, что около 30 марта произошла встреча Александра Исаевича с Натальей Дмитриевной, сыгравшая в их жизни поворотную роль (14).

На майские праздники бывший ученик А. И. Солженицына С. Я. Гродзенский встретил в Рязани своего бывшего учителя и что его поразило? «…На прощание, — пишет он, — Александр Исаевич обнял меня и я увидел, что по его щекам катятся слезы» (15). Александр Исаевич не принадлежит к сентиментальным людям, поэтому накануне описанной встречи должно было произойти какое-то неординарное событие, так взволновавшее его. О том, что в эти дни он находился в необычном состоянии, свидетельствует и дневник Н. А. Решетовской. 3 мая уже в Борзовке (16) Наталья Алексеевна записала: “У С. состояние близкое к предынсультному” (17).

В этот же день их посетил Жорес Медведев (18). Не исключено, что он привез Александру Исаевичу предложение А. Д. Сахарова о встрече. Такая встреча состоялась «в начале мая». Как пишет Р. А. Медведев, «они обсуждали новый большой меморандум Сахарова — письмо руководителям Советского Союза Л. И. Брежневу, А. Н. Косыгину и Н. В. Подгорному по проблемам демократизации советского общества» (19). По всей видимости, речь идет о письме, с которым 18 марта 1970 г. Р. А. Медведев, А. Д. Сахаров и В. Ф. Турчин обратились в ЦК КПСС (20). Во время этой же встречи А. Д. Сахаров предложил А. И. Солженицыну принять участие в кампании, которая была организована в защиту Петра Григоренко и Анатолия Марченко. Однако Александр Исаевич отказался, заявив: «…они избрали свою судьбу сами» (21).

По возвращении в Борзовку А. И. Солженицын возобновил работу над романом (22) и, по свидетельству Н. А. Решетовской, еще не закончив первую редакцию, приступил к работе над второй (23).

Но плохое самочувствие заставило его снова отложить перо. 15 мая в «Хронографе» отмечено: «С. у доктора… в Боткинской больнице. Серьезная гипертония с повышенным нижним давлением. Меньше есть, обходиться без соли». И далее 24 мая: «С. сказал… Бог дал мне сигнал. Буду работать не спеша, сколько сделаю — столько сделаю» (24).

Вскоре после этого произошло событие, которое получило широкий отклик как среди столичной интеллигенции, так и за рубежом. 29 мая опубликовавший к тому времени за рубежом свою книгу о Т. Д. Лысенко и уволенный за это с работы Ж. А. Медведев был отправлен в психиатрическую больницу (25). Об этом его брат Рой сразу же поставил в известность А. Д. Сахарова (26), А. И. Солженицына (27) и некоторых других лиц, на чью поддержку рассчитывал.

2 июня, прервав работу над романом, Александр Исаевич сел за письмо в защиту Ж. Медведева (28), но завершил работу над ним только 11-го и, как признается сам, пустил его в обращение только «на Духов день, в середине июня» (29). Может быть, Александр Исаевич был настолько погружен в работу, что на протяжении почти двух недель не мог оторваться от нее? Нет, 12 июня мы видим его вместе с Натальей Алексеевной в Большом театре на премьере оперы «Война и мир», а 13 июня — в Донском монастыре (30). Следовательно, придержав свое письмо, он чего-то выжидал. В результате этого на решение судьбы Ж. А. Медведева, который был освобожден уже 17-го, оно никак не повлияло (31).

21 июня, А. Т. Твардовскому исполнилось 60 лет. В связи с этим Александр Исаевич направил ему поздравление, получил ответ и в своем новом письме сообщил ему о работе над «Августом»: «Я кончил первую редакцию «Августа Четырнадцатого», теперь уже начал вторую. Очень велика получилась вещь — больше «Ракового корпуса», — и это меня смущает. Таких только военных глав, как Вы читали, получилось 46, да еще «мирных» 18» (32).

Если учесть, что первый вариант романа состоял из 64 глав, из которых к началу нового 1970 г. были готовы только 14, получается, что с января по середину июня Александр Исаевич написал 50 глав. Это 8 глав в месяц или же две главы в неделю. Если бы речь шла об обычном художественном произведении, за полгода такой объем работы выполнить было можно. Однако А. И. Солженицын писал исторический роман, работа над которой требовала сбора и обработки фактического материала. А поскольку роман о революции совершенно неожиданно для автора стал превращаться в роман о начале Первой мировой войны только в августе 1969 г., то до этого времени сбором и изучением материалов о начале Первой мировой войны он не занимался. Нет никаких сведений о том, что он занимался этим и во второй половине 1969 г. Следовательно, за первую половину 1970 г. ему необходимо было завершить сбор нового материала, обработать его и на основании этого написать 50 глав. Без посторонней помощи в данном случае обойтись было невозможно.

В 1970 г. кандидатура А. И. Солженицына в третий раз была выдвинута на соискание Нобелевской премии (33). “Для меня, — утверждает А. И. Солженицын, — 1970 был последний год, когда Нобелевская премия еще нужна мне была, еще могла мне помочь. Дальше уже — я начал бы битву без нее. Приходила пора взрывать на Западе “Архипелаг”. Уже я начал исподволь готовить публичное к тому заявление» (34). Если до 1968 г. фамилия А. И. Солженицына была мало кому известна, то в 1968–1969 гг. благодаря тому залпу, который был произведен издательствами «Харпер энд Роу» и «Бодли хэд», его произведения разошлись по всему миру. Его популярность за границей еще более увеличилась после того, как он был исключен из Союза писателей.

Наталья Алексеевна уже строила планы, что она будет делать, если мужу дадут Нобелевскую премию, как вдруг Александр Исаевич без всяких объяснений предложил разойтись (35). Можно представить шок, который испытала Н. А. Решетовская.

26 августа между супругами произошло бурное объяснение, после которого Наталья Алексеевна записала в своему дневнике: «…расстались в слезах… весь день почти беспрестанно плакала и просто выла… Утром проснулась с готовым решением — уходить» (36). Прошло полторы недели, и 5 сентября Наталья Алексеевна получила от мужа письмо, из которого ей стало известно, что скрываемая им помощница, оказавшаяся дочерью Екатерины Фердинандовны, ждет от него ребенка (37).

7 октября Александр Исаевич собрался ехать в Рязань, чтобы там официально подать заявление на развод, но не сделал этого (38). А на следующий день произошло событие, которое коренным образом изменило всю его последующую судьбу.

Глава 4