– Бедная наша мадам Пират, – проговорил он со слезой в голосе. – Кто же мне теперь будет жизнь отравлять… Милая, добрая, славная Елизавета Марковна…
Кажется, Вильчевский окончательно расчувствовался. Как часто бывает с полковниками по армейской пехоте, и не только с полковниками, настроение его сделало резкий поворот. Пристав шмякнул кулаком по колену.
– Найду, кто это сделал, раздавлю гадину.
Обещанию следовало верить.
– Поищу орудие преступления, – сказал Ванзаров. – Не возражаете, Петр Людвигович?
Пристав был благодарен за такую помощь. Сейчас к следственным действиям он был не слишком пригоден. Приказал Можейко закрыть дверь в спальню и пошире распахнуть окна в гостиной, чтобы не страдать от запаха, который становился сильнее.
Ванзаров вернулся так скоро, будто знал где искать. Он держал большую жестяную банку, в каких с недавних пор стало модно хранить крупы, вместо того чтобы делать это по-старинке, в подвешенных мешках.
– Зачем притащил? – спросил Вильчевский.
Ванзаров предложил открыть. Убрав с колен кувшин, пристав водрузил на них короб. Откинув крышку, заглянул внутрь и отпрянул.
– Это что же, – проговорил он.
– Кортик капитана 1-го ранга Рейсторма, давно покойного.
– А в чем это… он…
– Господин пристав, служа в полиции, нельзя бояться крови, – ответил Ванзаров. – На лезвии подсохшие следы, остальное стекло на днище.
– Ой, ты… Как же догадался, Родион, заглянуть на кухню?
Правда ничего бы не изменила, только запутала картину и без того тяжкую. Ванзаров сказал, что, пока ждал участок, осмотрелся на кухне и заглянул в банки. На всякий случай. Одна показалась подозрительно легкой и гремящей. В ней нашлось оружие преступления.
– Каким же извергом надо быть, чтобы ночью проникнуть в квартиру, зарезать старушку, спрятать в банке кортик ее покойного мужа и преспокойно удалиться? – изумился Вильчевский. Помощник Можейко тяжким вздохом скорбел о временах и нравах.
– Зададим этот вопрос мадемуазель Муртазиной, – сказал Ванзаров.
С явным облегчением пристав избавился от банки.
– Полагаешь, она что-то слышала? – спросил он, вставая и поправляя портупею.
– Там видно будет…
В комнатке горничной не было окна. Она была настолько маленькой, что поместилась только железная кровать. Ванзаров протиснулся, а Вильчевский остался в дверном проеме. Муртазина сидела на скрипучем табурете, сжавшись и укутавшись в шаль. Переодеться не успела, осталась с босыми ногами.
– Госпожа Муртазина, сообщите, что делали вчера вечером, – сказал Ванзаров.
Она подняла посеревшее, выплаканное лицо.
– Что я делала? – переспросила. – Все, как обычно… Уложила мадам в постель, как она пожелала… Дала ей капли… Дождалась, когда Елизавета Марковна заснет, пошла к себе… Умылась и легла спать…
– Кто приходил ночью?
Муртазина резко помотала головой.
– Да вы что… Никто не приходил… Спала как убитая, вам утром открыла, господин Ванзаров…
– Значит, в доме гостей не было?
– Нет… Что вы…
– Кто же зарезал мадам Рейсторм?
Ответа не последовало. Горничная опустила голову и принялась покачиваться на табурете под мерзкий скрип.
– Вы никому не открывали, в доме никого не было, – продолжал Ванзаров. – В жестяной банке найден кортик со следами крови… Мадам зарезана… Какой вывод?
– Я не знаю… Я не знаю… Я не знаю… – бормотала Муртазина, как механическая кукла.
Сделав полшага к кровати, Ванзаров откинул одеяло и приподнял подушку. Там, где у спящего человека лежит рука, виднелось засохшее пурпурное пятно. Узкий мазок того же цвета украшал верхний край пододеяльника. Пристав издал угрожающий возглас.
– Госпожа Муртазина, извольте снять платок…
Уголки шали плотнее прижались к ее горлу.
– Что… Что вы от меня хотите… Я ничего не знаю. – Она глядела испуганно.
– Покажите правый рукав ночной сорочки.
– Зачем же так…
– Покажи рукав! – рявкнул пристав так, что ус Ванзарова закачался, как от ветра.
Муртазина медленно стала стягивать шаль с плеча, пока не показался рукав. Ванзаров приподнял ее руку. На простеньком кружеве виднелось пурпурное пятно. Мелкие точки засохших брызг украшали беленую ткань.
– Все ясно, Петр Людвигович?
– Яснее не бывает. Била кортиком, рукав забрызгала, кортик спрятала в банку, руки помыла, а про сорочку забыла. Так и легла спать.
Муртазина бросила на него взгляд, вырвала руку, прижав к себе.
– Что за глупости… Никого я не убивала…
Вильчевский недобро ухмыльнулся:
– От ведь… Ладно, барышня, собирайся, пойдем.
– Куда пойдем?
– Сначала в участок, потом в тюрьму.
– Я не хочу в тюрьму… Я не пойду…
– Там тебе самое место. Зачем только старую даму убила. Грех на душу взяла. Думала ограбить и скрыться? Эх, глупая, куда в России скроешься, всех поймаем… Одевайся… Чтоб через три минуты готова была.
Помотав головой, будто не согласна, Муртазина сложила руки на груди.
– Я не убивала мадам, – тихо проговорила она.
– На каторге будешь басни плести.
Она вскочила и крикнула прямо в лицо приставу:
– Я не убивала! Не убивала! Не убивала!
Порыв был столь силен, что Вильчевский подался назад. Но тут же схватился за кобуру.
– Упорствуешь? Я тебе сейчас покажу.
Пора было вмешаться. Ванзаров заслонил барышню, насколько было возможно в тесноте.
– Погодите, господин пристав. Убийца никуда не денется, – сказал он, ощущая спиной, как дрожь пробирает Муртазину. – Сейчас необходимо провести особое дознание по горячим следам. Согласны?
Только из дружеского уважения, которое Вильчевский испытывал к чиновнику сыска, он согласился не вязать злодейку, а приказал Можейко в точности исполнить инструкции, которые дал Ванзаров, чему Можейко обрадовался. Торчать в квартире, пропахшей кровью, – развлечение не для чиновника участка.
Директор гимназии, действительный статский советник Козенко, знал, что в обучении подрастающего поколения чудес не бывает. Если ученик туп, это навсегда. Сколько ни лупи ремнем, как ни заставляй зубрить, толку не будет. Запомнит правила математики, а ума не прибавится.
Однако вчера, проверяя классные журналы, директор лицезрел настоящее чудо. Шестой класс показал невероятный скачок в знаниях: пяти ученикам было поставлено «отлично». Не по географии или истории, а по самой страшной дисциплине для каждого гимназиста: латыни. Нельзя предположить, чтобы Горгона внезапно размягчился и ставил отличные оценки из хорошего настроения. Предположить, что Образцов был пьян, не могла даже самая безудержная фантазия. Латинист отличался строгим воздержанием от спиртного. На праздничных банкетах гимназии рюмки не выпивал.
Оставалось предположить невероятное: гимназисты взялись за ум. Да так, что любо-дорого посмотреть. Сверившись с расписанием, Козенко нашел, что сейчас латынь как раз у того самого класса. Отчего бы не убедиться лично.
Пригладив волосы, директор отправился к классной комнате. Подойдя к двери, входить не стал, а приложил ухо к раскрытой щели. Отвечал кто-то из учеников. Козенко слушал и не мог разобрать ни слова, какая-то белиберда. Однако после того, как ученик ответил, раздался твердый голос Горгоны:
– Очень хорошо, Владленский, показываете отличные знания. К доске прошу Михайловского.
Выжидая под дверью, директор стал внимать ответу ученика. И опять не смог ничего понять. Как будто забыл латынь. Нельзя представить, что перед Горгоной ученик болтает невесть что.
Немного расширив дверную щель, Козенко напряг барабанную перепонку, насколько был способен.
– Мадмазелись терялись ридукюлис, нагибались, юбкус поднимались, попус выпиралис, – нагло и уверенно отвечал гимназист.
– Великолепно. Завершайте высказывание Цицерона, – не дрогнув, заявил Образцов.
– Брюкус надевалюс задомус напередус, спотыкались, влужус упадались! – победно продолжил ученик.
Козенко показалось, что с ума сошел именно он. И никто другой. Не может такое издевательство над латынью и здравым смыслом твориться в стенах его гимназии. Не может. И не будет…
Распахнув дверь, директор вошел в класс и остался у порога.
– Прошу всем сидеть, – остановил он попытку класса встать. – Вы закончили ответ, Михайловский?
– Ему осталось третье предложение, – пояснил Образцов.
– Прошу, Михайловский, не стесняйтесь… Покажите ваши знания классической латыни…
Гимназист затравленно глянул на товарищей, будто ожидая помощи.
Класс безмолвствовал.
– Вот, чудом успел застать господина Лебедева, – шепотом доложил Можейко.
Пристав подумал, что лучше бы этого чуда не случилось.
Как ни уважал он Ванзарова, как ни отдавал дань его уму, происходящее было не по душе. Дело яснее некуда: горничная решила прибрать к рукам добро своей хозяйки. Прикинула, что одинокую даму никто не хватится, а горничной будет чем поживиться. Придумала толково: порешить старуху во сне, чтобы без криков и сопротивления. Зарежет и оставит в кровати под одеялом. С утра начнет ее вещички продавать, пока ценное не кончится. На это уйдет неделя, может, две. К этому времени у нее соберется капиталец приличный, включая драгоценности и наличные деньги, какие найдутся в квартире. После чего хитрая девка исчезнет, а может, сбежит из столицы. Ищи ветра в поле.
План толковый, если не струсить. Да только не учла душегубка мелочей. Во-первых, запашок. С каждым днем будет сильней, как ни проветривай. Соседи забеспокоятся. Но к запаху привыкнуть можно.
Есть беда похуже: убивать тяжело.
Вильчевский знал, сколько преступлений, задуманных умно и тонко, провалились в последний момент, когда надо нанести удар или затянуть петлю. Убить себе подобного – против этого восстает человеческая натура. Сильно мешает, удерживает. Те, у кого характер отчаянный, справляются. А новички часто делают осечку. Вот и Муртазина подошла к спящей с кинжалом, но не смогла сконцентрироваться: принялась бить куда попало, что есть мочи. Вместо того чтобы ударить в сердце – и конец. А что спать легла и ничего якобы не помнила, только подтверждало ее вину: нервишки сдают, убийцей овладевает сон. После пробуждения порой уверен, что ничего не совершал. Да и просто хитрая девка.