– Потому что Ирина Николаевна могла запачкаться в крови и попытаться вынести тело, чтобы спасти вас. Если бы вы убили горничную. Но вы провели ночь, исцеляя пациентку и готовясь к юбилею.
Профессор шмыгнул носом, в глазах его показались настоящие слезы. Он как-то сразу потерял лоск и состарился лет на десять, что делают с человеком безвольно поникшие плечи.
– Как вы жестоки, господин Родион Георгиевич, – проговорил он.
Обсуждать методы сыскной полиции Ванзаров не собирался. Особенно с этим господином.
– Ваша супруга ждала гостей вчера вечером или сегодня утром? – спросил он.
Промокнув глаза шелковым дамским платочком, наверняка – сердечный подарок, Тихомиров издал мучительный вздох.
– Могу повторить: моя жена – тяжело больной человек…
– Чем она страдает?
– А разве не видите, со всей вашей хваленой проницательностью? – вскрикнул профессор.
Ванзаров видел. Но лучше бы в этом сознался допрашиваемый.
– Следует сделать вывод, что Ирина Николаевна страдает от пьянства. Тяжелого пьянства. Почему не помогли ей?
Как перед клятвой, Тихомиров положил руку туда, где под пиджаком у него было сердце. Или что-то вроде того.
– Сделал все, что возможно… Пять или шесть сеансов гипноза – и все без толку…
Спрашивать: «А почему не обратились к другим гипнотистам, да хоть к Токарскому?» – не имело смысла. Что же за гений психиатрии, который не может вылечить свою жену от запоя? Нет, такому пятну не место на безупречном облике профессора… Допрос можно было считать оконченным.
– До психиатрического освидетельствования ваша супруга будет находиться под арестом, – сказал Ванзаров, вставая.
Профессор поторопился за ним.
– Да, да, конечно… Понимаю, это неизбежно… Главное, чтобы не навредить юбилейному торжеству…
Ванзаров обернулся:
– Горничную тоже лечили, как мадам Квицинскую?
Тихомиров выразил на слезливом лице праведное возмущение.
– Что вы… Как могли подумать… Есть же приличия… Наталья не в моем вкусе…
Пристав не мог дождаться, когда его освободят. Слушая мадам Тихомирову, ему казалось, что сам маленько уплывает умом. Ванзарова он встретил как спасение.
– Ну что, Родион, узнал все секреты?
– У господина профессора алиби, поэтому убийца ясен, – ответил Ванзаров. – Забирайте мадам Тихомирову в участок.
Такого оборота Вильчевский не ожидал: да куда же несчастную в камеру? Ей место в больнице. О чем со всей прямотой и высказался. Ванзаров был неприступен.
– Петр Людвигович, не желаете повторить эксперимент доктора Токарского? – тихо спросил он, чтобы не расслышал профессор, который держался вдалеке гостиной.
– Не желаю и не позволю тебе безобразить, – решительно ответил пристав.
– В таком случае подержите мадам Тихомирову в камере, – сказал Ванзаров. – Чтобы с ней не случилось худшего.
Зависть мирская, как известно, – грех. А зависть научная – стимул к действию. Аполлон Григорьевич за вчерашний день трижды наблюдал, как Токарский вводит в гипнотическое состояние и не менее успешно выводит из него. Со стороны казалось, что в действиях доктора нет ничего особенного, ну разве слова, которые Токарский шептал на ухо гипнотам. Лебедев напрямик спросил его: что за наущения? И получил исчерпывающий ответ: Токарский убеждал человека, что им овладевает сон и гипноз. Вроде бы просто, стадия сомнамбулизма достигалась за три-пять минут. Лебедев был уверен, что может повторить опыт: не только загипнотизировать, но и вывести из гипноза без больших жертв. Ну а малые не в счет, без жертв наука не развивается.
В поисках подопытного Лебедев привычно явился в канцелярию департамента, но встретил отпор. Директор Зволянский пригласил его в кабинет и вежливо приказал: больше никаких экспериментов над чиновниками. После известного случая Войтов слег с нервным расстройством, потребовав отпуск для поправки пошатнувшегося здоровья. Не хватало, чтобы еще запросил премию. Если Аполлон Григорьевич желает ставить опыты над живыми людьми, пусть ищет в полицейских участках. Городовым все равно. Попытки возражать были отвергнуты. Из кабинета директора Лебедев вышел проигравший и злой. Он так глянул на чиновников, которые копошились в приемной, что, если бы его взгляд обладал силой волшебника, служащие обратились бы в камень. Но им повезло.
Вернувшись в лабораторию, которую не счел нужным запирать, Лебедев обнаружил на высоком табурете доброго друга. Пробовать гипноз на нем было бесполезно, но и покуражиться не мешало. В раздражении Аполлон Григорьевич не сразу заметил, что Ванзаров выглядит необычно сумрачным.
– А, ваше благородие, изволили заглянуть к скромному старику-криминалисту, – буркнул он. – Такая честь… Даже не знаю, чем обязан…
– Вы ничего мне не обязаны, господин статский советник, – ответил Ванзаров так, что Лебедеву расхотелось куражиться. – Это я обязан был вчера просить вас осмотреть тело мадам Рейсторм, но посчитал излишним. О чем сожалею… Могу надеяться на милостивое одолжение с вашей стороны?
Без всякой психологики Лебедев достаточно изучил своего друга, чтобы понять: случилось нечто, с чем разум Ванзарова не справляется, что было из ряда вон. Не время для игрищ, когда друг в беде. В том, что чиновник сыска попал в беду, Аполлон Григорьевич не сомневался. Достал заветную бутыль и разлил прозрачную жидкость по мензуркам. Ванзаров выпил, глубоко вздохнул и оперся щекой о кулак. Взгляд его блуждал среди лабораторного стекла, пробирок, колб и реторт, густо уставленных на столе.
– Что случилось, друг мой? – спросил Лебедев с таким искренним участием, что барышня на месте Ванзарова немедленно упала бы ему на плечо и разрыдалась.
– Ничего из ряда вон, – ответил чиновник сыска, слезинки не уронив. – Сегодня утром жена профессора Тихомирова ударила ножом по горлу свою горничную, потом завернула в простыню и собиралась вместе с обескровленным трупом и чемоданами отправиться в путешествие, но не могла понять: куда же делась ее Наталья…
Лебедев присвистнул.
– Жена Тихомирова? – спросил он.
– Того самого знаменитого профессора.
– А я всегда говорил: опаснее жены зверя нет!
В ответ Аполлон Григорьевич получил взгляд, от которого барышня должна была бы покрыться бордовым румянцем. А он только хмыкнул.
– Простите, друг мой, не удержался. Что же получается: вчера горничная режет свою хозяйку, а сегодня хозяйка – горничную?
– Логическая связка подмечена верно, – сказал Ванзаров.
– Полагаете, опять гипнотическое внушение?
– Мадам Тихомирова страдала пороком пьянства, с которым ее муж, великий ученый, не смог справиться.
– Так может, объяснение – самое очевидное? – И Лебедев подмигнул.
– Был бы этому рад, – ответил Ванзаров. – Только мадам Тихомирова была трезва, а в доме не нашлось ни капли спиртного: ни пустых бутылок, ни полных. Простите, но я сам проверил. И пристав Вильчевский тоже осмотрел.
Аполлон Григорьевич вынужденно согласился.
– Какой смысл гипнотизировать даму, чтобы она убила горничную? – спросил он.
– Никакого очевидного… Ни мадам Тихомирова, ни профессор не имели никакого отношения к machina terroris.
– Понимаю вашу печаль, друг мой…
Ванзаров мотнул головой так, будто отгонял видение.
– Печали нет, Аполлон Григорьевич… Все произошедшее за последние дни имеет какой-то смысл, настолько простой и очевидный, что трудно его увидеть.
– То есть машина страха тут не главное?
– Теперь уже нет.
– А что же тогда? – спросил Лебедев и сильно пожалел: его друг не признавал вопросы, на которые у него не было ответа.
– Благодарю, что не забыли осмотреть тело мадам Рейсторм, – сказал Ванзаров, сворачивая с опасной тропинки. – Что-то нашли?
Сюрприз, который готовил криминалист, был несколько подпорчен. Но сейчас не время для пустых обид.
– Осмотр произведен в мертвецкой 3-го участка Казанской части, протокол составлен, – официальным тоном сообщил Лебедев. – Установлено, что у жертвы сломаны фаланги трех пальцев на правой руке, вырваны пучки волос на затылке. На шее имеется узкий странгуляционный след: медленно душили тонкой веревкой… Удары кортиком нанесены по фактически умирающему телу…
Спрыгнув с табурета, Ванзаров принялся ходить вдоль стола.
– Мадам перед смертью пытали.
– Вынужден признать, друг мой… Зверство над пожилой и беззащитной женщиной… Мадемуазель Муртазина, конечно, хорошенькая, но с нее станется устроить нечто подобное. Эти современные барышни только и думают об эмансипации. Добивалась от старушки, что ей было нужно, потом догадалась спрятать следы под множеством ударов, рассчитывая, что до причины смерти не будут доискиваться, а сама разыграла сумасшествие…
– Не верите в гипноз Токарского? – спросил Ванзаров, остановившись перед криминалистом.
– Не то чтобы не верю… – замявшись, ответил Лебедев. – Уж больно все зыбко и шатко… Токарский, конечно, уверен, что гипноз на Муртазину подействовал, но кто знает, что было на самом деле. Может, в больнице ее выведут на чистую воду?
– Благодарю за интересную идею, – сказал Ванзаров и чуть поклонился.
Аполлон Григорьевич не мог понять: над ним шутят или в самом деле?
– Рассмотрим ее подробно, – продолжил чиновник сыска, как будто этого и ждал. – Муртазина догадалась, что machina terroris может находиться у них в доме. Вероятно, старуха ее прячет. Что делать? Вытрясти из нее сведения любой ценой. Муртазина отводит мадам в спальню и там начинает ломать ей пальцы и душить. Старуха ничего не открывает и умирает. В бешенстве или из расчета, как вы считаете, Муртазина бьет ее кортиком… А потом ложится спать. Вероятно, надеясь, что завтра утром обыщет квартиру. Верно?
Еще не зная, где подвох, но уже предчувствуя его, Лебедев согласился.
– Благодарю. Итак, нам с вами известно, что Муртазина умная, хитрая и расчетливая барышня, которая могла водить вокруг пальца Квицинского и даже обманула доктора Токарского. Допустим, она убила, спрятала кортик в жестяной банке, открыла мне в сорочке, запачканной кровью, в которой легла спать, замазав кровать. Что выдает поведение неопытного убийцы: нервишки сдали…