— Тем не менее я желаю поговорить с ним. По лицу мадам Инносенти прошла тень.
— Как вам будет угодно.
Она пронзительно вскрикнула, запрокинула голову, задергалась в кресле, словно стиснутая невидимыми путами. Ее лицо исказилось, и вместо красивой женщины перед потрясенными адептами вдруг предстало умственно неполноценное чудовище. От прежнего красноречия псевдоиспанца не осталось и следа. На глазах у всех мадам Инносенти просто зарычала.
— Привет, — сказал Эдвард с беспечным видом. Как вы догадались, в действительности он себя таковым отнюдь не ощущал. — Помнишь меня?
— Мун, — пробормотала женщина-медиум дребезжащим гортанным голосом. — Мун.
— Откуда ты знаешь мое имя?
— Часть схемы.
— Схемы? Какой схемы?
— Сделал просто. Приятно было. Как горох давить. Раз — и за окно! Легко. Легко.
На самом деле, по-настоящему мистер Эдвард Мун удивлялся крайне редко. Так вот, спектакль мадам Инносенти его просто-таки ошарашил. Иллюзионист разинул рот, побледнел. Затем спросил:
— Кто ты?
— Пророк, — пробулькала мадам Инносенти. — Креститель. Делаю пути прямыми.
Эдвард взял себя в руки.
— Рассказывай дальше.
Инносенти осклабилась. Из-за тусклого освещения всем почудилось, будто количество ее зубов выросло в несколько раз.
— Предостережение.
— Предостережение? Для меня?
— Десять дней осталось, и ловушка захлопнется. Лондон сгорит, и город падет.
Иллюзионист вскочил.
— Объясни. Муха долго молчал.
— Пошел в… — Казалось, мадам Инносенти наслаждается произнесенным далее словом, катает его во рту, словно вкушая первый глоток немыслимо дорогого вина.
— Простите?
— Жопу! — нарочито ясно повторила женщина-медиум. — Сука. Говно. — Последнее слово она выплюнула с особым удовольствием.
Супруги Солсбери сидели с отвисшими челюстями, Долли Крид выглядела всего лишь несколько озадаченной, а мистер Листер сражался с рвущимся наружу нервным смехом.
— Мистер Мун! — раздался голос мужа мадам Инносенти. — Это заходит слишком далеко!
— Падла, — непринужденно бросила его супруга. — Говно, говно, говно!
— Разорвите круг! Пусть он уйдет.
Собравшиеся поспешно отпустили руки, и женщина-медиум резко выпрямилась. С ее губ упала большая капля густой слюны. Солсбери, спотыкаясь, повскакали на ноги, а миссис Эрскин сердито ткнула пальцем в Эдварда.
— Это вы виноваты! — воскликнула она. — Вас в тюрьму засадить мало!
Мадам Инносенти, открыв глаза, расплылась в лучезарной улыбке.
— Я вернулась, — произнесла женщина-медиум нормальным голосом, стирая слюну, все еще свисавшую с губ густыми нитями.
Все ошеломленно уставились на нее.
— Надеюсь, я ничем не оконфузилась? — мягко поинтересовалась она.
Следующим утром, едва они проснулись, к ним заявился альбинос.
— Есть о чем доложить? Мистер Мун зло посмотрел на него.
— Я вам не слуга.
— Просто расскажите мне, что случилось.
Слегка поумерив гнев, Эдвард рассказал ему о визите к медиуму. Скимпол нетерпеливо барабанил хрупкими пальчиками по столешнице, явно обеспокоенный новостями.
— Десять дней, — задумчиво пробормотал он. — Как думаете, она не врет?
— Если бы вы спросили меня вчера днем, — осторожно проговорил иллюзионист, — я бы твердо сказал: врет. Мой инстинкт подсказывал мне, что она шарлатанка, как и все остальные деятели подобного рода.
— А сейчас?
Сомнамбулист нацарапал на доске:
МУХА
— О чем это он? — поинтересовался Скимпол, раздраженный эдакой бесцеремонностью.
Мистер Мун объяснил.
— Я попросил вызвать дух Человека-Мухи.
— И вы с ним поговорили? Эдвард побледнел.
— Да, — признался он. — Нечто вроде этого. Скимпол приказал им наведаться на Тутинг-Бэк при первой же возможности, пробубнил некий эквивалент объявления благодарности за службу короне и пошаркал к дверям. Перед выходом он обернулся.
— Кстати, в холле вас ждет сюрприз. Эдвард и великан спустились на первый этаж.
— Мистер Мун!
Даже иллюзионист позволил себе коротко улыбнуться при виде старой знакомой.
— Привет, миссис Гроссмит.
Сомнамбулист же без всякой сдержанности бросился к экономке, и они крепко обнялись.
— Это мистер Скимпол нашел меня, — объяснила Гроссмит, выпуская великана из объятий. — Теперь я буду служить у вас.
— Вижу.
— Вы не рады?
— Просто слишком много забот.
Кто-то вежливо кашлянул. В десяти шагах позади миссис Гроссмит топтался на месте незнакомец. Нескладного вида джентльмен, на несколько лет старше экономки. Он обладал примечательным носом-картошкой и неестественно большими ушами, благодаря которым походил на большую пивную кружку. Мужчина неуклюже шагнул вперед, наступил на собственный шнурок и растянулся на полу. Поднявшись, он отряхнулся и спросил тихим нервным голосом:
— Ладно, Гро. Вы нас представите когда-нибудь? Миссис Гроссмит налилась краской.
— Простите, — смущенно произнесла она с какой-то доселе непривычной интонацией. Прямо по-девичьи. — Это Артур Бардж. Мой домовладелец. И… — Экономка хихикнула и продолжила еще более пронзительным от переживаний голосом. — Мой ближайший друг.
Воцарилась долгая неловкая пауза. Исполненным отвращения взглядом иллюзионист окинул джентльмена с ног до головы и неохотно пожал руку.
Артур Бардж сконфуженно расшаркался. К счастью для всех, примчался камердинер.
— Мистер Мун, — тихо и раболепно доложил он, как обычно. — У вас еще один посетитель. Боюсь, он настаивает на встрече.
— Кто?
Вместо ответа вслед за камердинером в холл ворвался человек. Он говорил не переставая. Слова его наталкивались друг на друга, торопясь достигнуть чужого слуха.
— Надеюсь, не помешал? Ненавижу прерывать встречу. Но с учетом того, что случилось, выглядите вы прекрасно. — Уродец протянул руку. — Эдвард, рад снова увидеть вас. Хотите прогуляться?
Да. Это был Томас Крибб.
ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ
Под городом спит старик.
Фразы всплывают из небытия и формируются в его сознании.
— Все поэты попадают в ад.
Странные слова, но он уверен, что уже где-то слышал их. Или, может, читал. Или даже сам придумал.
Ему снится, будто он снова в своей спальной в Хайгейте. Здесь доктор Джиллмен и кто-то еще, какой-то коротышка, прячущийся в тенях, что злобно клубятся по углам комнаты. Затем незнакомец выходит на свет, и старик смеется от облегчения. Перед ним ребенок десяти лет от роду, не более. Наконец спящий узнает его. У ребенка есть имя, и во сне оно четко всплывает в памяти. Нэд. Но фамилия ускользает, и видение снова меняется.
Он на берегу, босой, зарывается ногами в песок и внимает, как тот течет вокруг его пальцев, заполняя все выступы тела. Ветер игриво дергает за одежду, развевает пальто, почти как плащ, и едва не сдувает с головы шляпу. Он видит пожилую женщину на деревянной платформе, выкаченной в полосу прибоя. Женщина ковыляет на артритных ногах по мелководью, по-дамски взвизгивает от удовольствия, когда холодная вода в первый раз окатывает ее. Старик смеется, и внезапно рядом оказывается Нэд, его горячая ладошка зажата в его руке, и он тоже смеется, хотя оба не понимают, почему им смешно. Нэд крепче сжимает руку старика, и они уходят прочь.
Годы откатываются назад, но сцена остается той же самой. Старик снова на берегу, но он уже не старик. Мальчик исчез, конечно же, ведь он еще не родился, а рядом с ним стоит другой человек. Он чувствует, что этот человек важен. Важен для многих жизней помимо его собственной. Они вместе медленно гребут в лодке, штаны закатаны выше колен, обувь брошена на берегу под охраной встревоженной свиты. Вода жадно плещет им на ноги, и он улыбается своему спутнику. Внезапно его осеняет. Премьер-министр. Разве может быть такое? Старик решает, что это слишком уж фантастично, и неловко ворочается во сне. Неужели он когда-то в Рамсгейте греб по морю вместе с премьер-министром?
Рамсгейт? Откуда он помнит это слово?
Может, и не помнит. Сны лживы.
Снова комната в Хайгейте. Джиллмен и мальчик. Как всегда, старик бессвязно бормочет, рассказывает очередной бесконечный анекдот. Все поэты попадают в ад, говорит он. Ребенок внимательно слушает, но у Джиллмена вид тоскливый. Джиллмен уже слышал все это, и не один раз. Даже в своих снах старик осознает собственную репутацию болтуна.
Затем он вспоминает. «Все поэты попадают в ад». Что-то когда-то сказало ему эти слова. Что-то нечеловеческое, не совсем живое сказало шелестящим голосом, коварным, как ветер в сухих листьях.
А потом он снова молод. Снова студент. Один у себя в квартире с этим существом, что обещало ему раскрыть кое-какие секреты. Обещало отнюдь не задаром. Все поэты попадают в ад, говорит оно. Глаза его подобны пылающим углям, и, к своему раздражению, старик понимает, что это существо всегда будет говорить одно и то же, повторять до тошноты ту же самую загадочную фразу.
Через сорок лет он расскажет эту историю, и Джиллмен будет смеяться, словно это очередная выдумка, очередная чудовищно приукрашенная байка, но мальчик, этот странный, серьезный, особенный мальчик, даже не улыбается, и старик думает, нет, не думает — знает, что мальчик как раз тот, кого он искал.
Он спит, а над ним бежит и ревет город.
От мистера Крибба исходил тонкий запах, какого мистер Мун прежде не замечал. Вовсе не неприятный. И не запах пота, не вонь немытого тела. Нечто более необычное, уютное, дышащее веками, землей и сыростью. Листья в октябре, осознал Эдвард. Он пахнет осенью.
Они успели отойти на приличное расстояние от отеля, когда оба одновременно заметили слежку.
— Ваш приятель? — Уродец незаметно кивнул в направлении флегматичного джентльмена в сером пальто, тайком следовавшего за ними на расстоянии в половину улицы.
— Слуга, — пояснил Эдвард. — Или тюремщик. Скимпол не выпускает меня без него.
Крибб помахал левой, четырехпалой рукой, и человек смиренно коснулся котелка.