[27] подсказывает мне что-то. Старинный английский обычай! Мы устроим ведьмовский шабаш.
— Замечательно — в квадрате и в кубе, — сказала Элеонора.
— Канун Дня Всех Святых? — спросила Анастасия сомневающимся тоном.
— Да, канун Дня Всех Святых, — подтвердила королева с энтузиазмом. — У нас будут и вёдьмы, и колдуны, и демоны, и дьяволы. У нас будут скелеты и девы, фейерверки и черная магия.
Потом, как будто что-то вспомнив, она добавила:
— Мы также пригласим палату общин, дипломатический корпус, корпус мира и главные гражданские службы. Список А, я думаю. Те, кто входит в список В, чертовски трудны в общении. И всем мы прикажем явиться с ракетными ранцами и на помелах. Ха, это будет отличный праздник, особенно если мы не пожалеем спиртного. — Она похлопала Анастасию по руке: — Будьте добры, нажмите кнопку вызова. Вы сидите ближе всех. Будет лучше сразу настроить слуг на что-то особенное.
Анастасия позвонила личному секретарю королевы. Индира, все еще слегка опечаленная тем, что Виктория отвергла идею с Тадж-Махалом, сказала немного обиженно:
— Но где же мы его проведем? Этот ведьмовский шабаш?
Виктория улыбнулась:
— Где же еще, как не в Стоунхендже[28], моя прекрасная коричневая бестия.
«В конце мира, — писал Дайон, — небо украло у розы кровавый цвет».
Он сомнамбулически посмотрел на свой старинный блокнот, пожевал кончик столетнего карандаша, затем рассеянно потянулся за бутылкой водки. Он не потрудился налить себе в стакан — просто поднес горлышко к губам и сделал большой глоток.
Через некоторое время он икнул и стал писать снова:
И там, где наступила тьма,
В пустом свете сумерек
Лежал белый остров,
Подобно шраму в темноте.
Он был неощутим,
Но обладал безмолвием
Последней болезни ночей.
Континенты мерцали.
Молчаливые берега разговаривали
Раздвоенными языками пламени
И подражали забытым птицам.
Последовала еще одна длительная пауза и еще одна консультация с бутылкой водки. Наконец на него снизошло вдохновение, и карандаш быстро зашуршал по страницам:
Ветер, задохнувшийся ветер
Слышал слишком много историй,
Чтобы сохранить их,
Оплаканных
И унесенных с планеты.
Поскольку только смерть
Торопится в каньоны,
Пещеры или долины,
Где не блеснет луч света
В конце, после некоторого раздумья, он приписал: «Дайон Кэрн. 31 октября 2071 г.». Потом бросил карандаш и вновь потянулся к бутылке.
Джуно сидела за шахматной доской, подключенной к локальному компьютеру Лондона-Семь, располагавшемуся двести четырнадцатью этажами ниже, в основании башни. Машина одновременно играла двести семнадцать партий в обычные шахматы, пять — в трехмерные, восемнадцать — в го и десять — в хокусан. Кроме того, она управляла кондиционерами и высокоскоростными лифтами, обслуживала рестораны и жилые комнаты и, наконец, составляла отчеты о приходе и расходе энергии и воды для главного лондонского компьютера.
Джуно только что отпечатала свой семнадцатый ход. Она уже проиграла две пешки, и компьютер, скорее всего, должен был поставить ей мат — как обычно, не позже, чем на двадцать пятом ходу.
Она увидела, что Дайон кончил писать.
— Ну, как дела, любимый?
— Ужасно.
— Что ты пишешь?
— Сам не знаю.
— Не знаешь?
— Если тебе обязательно нужен ярлык, — сказал он раздраженно, — назови это: «Подстрочные Примечания к Монографии о Возможных Последствиях Армагеддона».
Компьютер ответил на ход Джуно так, как она и ожидала. Клетка R5 на доске загорелась ярким светом — машина взяла слона своим конем. Джуно смиренно сняла коня пешкой. Компьютер сдвоил ладьи.
Джуно снова повернулась к Дайону.
— Никакого Армагеддона не будет, — сказала она самоуверенным тоном, — поскольку судьбы мира теперь по-настоящему зависят от женщин.
— Ты — безмозглая большегрудая сука.
Джуно поднялась с места, сообщив между делом компьютеру о своей сдаче, и встала перед Дайоном, уперев руки в бока:
— Никогда не говори мне таких слов, маленький трубадур. А не то я могу разорвать тебя пополам.
— Безмозглая большегрудая сука, — повторил он спокойно. — Стоупс побери, что понимаешь в судьбах мира ты, надменная корова?!
— Ты пытаешься уязвить меня?
— О, первый проблеск интеллекта в мастере секса… Никакого Армагеддона, сказала доминанта. И вот: ее изречение уже навеки занесено в скрижали. Темнота ты, моя дорогая, Армагеддон произошел давным-давно. Он начался голливудским мюзиклом под названием «Хиросима» и продолжался, когда узурпация женщинами мужских прав достигла кульминации. — Дайон снова икнул. — Да, в Хиросиме люди были сожжены. Но оставшихся, Стоупс побери, заморозили заживо, когда вы, бесплодные утробы, начали балдеть от пилюль.
— Мне кажется, я должна заказать для тебя немного кофе, — ответила Джуно с достоинством.
— Пожалуйста. Это только доказывает ограниченность твоего воображения.
Джуно потеряла терпение и бросилась на него через всю комнату. Дайон встретил ее тем, что, как он надеялся, было сокрушительным ударом в солнечное сплетение. С Джуно этот номер не проходил никогда. Она перехватила его руку и, добавив к ее движению свой рывок, одновременно с этим отступила на шаг в сторону. Дайон перекувырнулся через кровать.
— Давай, попробуй еще, плейбой, — сказала она насмешливо.
С яростным рычанием Дайон прыгнул через кровать.
Джуно достала его снова. Он упал. Его начало рвать.
— Малыш, — забормотала она, баюкая его голову, — о, мой маленький потерянный малыш, что с тобой?
— Жизнь, — ответил он, после того как смог свободно вздохнуть. — Жизнь и водка. Поэзия и безнадежность… Прости, бесплодная утроба, но это неотделимо от меня.
— Почитай мне свою поэму, пожалуйста.
— Для этого слишком мало времени. Кисмет[29], в лице королевских посланников, зовет нас в Стоунхендж.
— Виктория может подождать. К тому же я сомневаюсь, что мы должны быть ей представлены. Как-никак я всего лишь служащая второй категории. Почитай мне свою поэму.
Дайон взял лист бумаги:
— Она тебе не понравится.
— Почитай ее, пожалуйста.
— Ты не поймешь ее. Будь я проклят, если и сам ее понимаю.
— Прочти.
Когда он закончил, то с удивлением обнаружил, что Джуно плачет. Не было слышно ни звука, но слезы свободно стекали по ее лицу.
— Что это? — спросил он. — Конечно же не признание гения в период моего распада.
— Полюби меня, — взмолилась Джуно. — Ради Стоупса, полюби меня… Проклятье, как быстро уходит наше время.
Дайон потряс головой.
— Заруби себе на носу, амазонка, — сказал он. — Я буду делать это, когда сам захочу, а не когда захочешь ты.
С высоты пяти сотен футов Стоунхендж был похож на остатки некоего чудовищного рождественского торта. Всю его площадь покрывали высоченный прозрачный шатер, из вершины которого подымался в неподвижном воздухе мощный столб дыма — от сотен факелов и питаемого горючим газом костра. Мегалиты[30] были покрыты листами радужной фольги, облегающей их поверхности так плотно, что металл и камень казались одним целым. Внутри большого круга, подобно колонии растревоженных муравьев, кипела толпа колдунов и ведьм. Сама Виктория, по всей видимости, еще не прибыла, поскольку королевского штандарта нигде видно не было.
Дайон и Джуно летели на двух разных помел ах. На фоне проколотой звездами темноты их ночные летные комбинезоны слабо рдели зеленым светом. Ведьмовская шляпа Джуно съехала ей далеко на затылок, удерживаясь в этом положении только благодаря ленте, перекинутой через головной фонарь.
Притушив головные огни, чтобы не слишком слепить других гостей, доминанта и ее сквайр медленно летали по кругу над ареной празднества, и реактивные ранцы мягко посвистывали за их спинами.
— О чем ты думаешь? — закричала Джуно, перекрывая свист двигателей.
— Я не думаю, — ответил Дайон. — Думать — вредно для здоровья. — Он взглянул вверх. — Предлагаю устроить гонку к звездам.
Она засмеялась:
— Не этой ночью, малыш. Сегодня нами распоряжается королева.
— Трусиха, плоскопузая лизоблюдка, — закричал он. — Следуй за мной.
Он погасил головной фонарь и, включив на полную тягу вертикальный реактивный двигатель, понесся ввысь, как сошедший с ума камень, падающий наперекор направлению тяжести.
— Дайон! — закричала Джуно. Но он уже был далеко, сотней футов выше. Она тоже выключила фонарь и ринулась за ним.
Теперь они оба, отдавшись безумию, головокружительно падали навстречу танцующим звездам.
На высоте тысячи футов Джуно и Дайон ощутили, как холодный рвущийся навстречу воздух колет лица.
На высоте двух тысяч футов мороз прихватил их брови.
На высоте трех тысяч футов они оказались опять на одном уровне.
— Стабилизируйся! — задыхаясь, выкрикнула Джуно. — Ради Стоупс, стабилизируйся.
Морозный воздух распарывал легкие. Каждое слово причиняло нестерпимую боль.
Но Дайон не хотел или не мог ее услышать. При той скорости, с которой он падал вверх, звук проносящегося мимо воздуха заглушал даже свист перегруженного двигателя.
На высоте восьми тысяч футов Джуно почувствовала, что не в силах подняться выше. Боль в ушах, окоченение лица и холод, глубоко проникший сквозь резину задубевшего летного комбинезона, остановили ее.
— Стабилизируйся! — тщетно кричала Джуно. — Стабилизируйся!..
Но воздух был слишком разрежен, чтобы ее слова могли дойти до Дайона, который уже успел подняться высоко вверх. Сумасшедший трубадур был неудержим в своем падении вверх, навстречу смерти от холода на пороге звезд.