— Ах, вы истинный мессия! — в явном восторге воскликнула лидер оппозиции. — Вас надо выставить в качестве экспоната в Музее Естественной Истории.
— А я и выставлен, — ответил Дайон, — но только в Музее Неестественной Истории. Так оно и есть.
Чемпионка по десятиборью снова наполнила его рюмку, и он сделал большой глоток.
— Давайте устроим небольшой аукцион, дорогие доминанты. Я — пользующийся спросом товар. Кто хочет попробовать металл, из которого сделан мессия? Стартовая цена — сотня львов.
— Две сотни, — сказала подводная фермерша, чернокожая брюнетка, впервые за все время открывшая рот. — Я больше привыкла иметь дело с китами, но красноречивая морская свинья может быть забавна.
— Это скверная шутка, — резко сказала Юлалина.
Лидер оппозиции улыбнулась:
— Скажем, три сотни. Это все еще довольно забавно.
— Триста пятьдесят, — ответила победительница в десятиборье. — Плоть выглядит слабой, интересно, каков дух.
— Как странно, — сказала Виктория, незаметно подошедшая к торгующимся. — Как ужасно странно. Боюсь, дорогие, что моя ставка заключается только в моем королевском праве.
Сент-Джеймский парк был весь наполнен одинокой туманной магией ноябрьского утра. Дайон терпеливо стоял у самого края воды, держа в руках пару круассанов, стянутых из Ново-Букингемского дворца. Он хотел покормить уток.
Но нигде не было видно ни одной. Возможно, они все эмигрировали в какой-нибудь дальний уголок Елисейских грязей, где вечно извиваются черви в оргии самопожертвования. А может быть, бедные, пришедшие в замешательство утки все, как одна, добровольно вступили в Потерянный Легион и теперь снаряжались взрывчаткой, чтобы, когда доминанты придут их кормить, хотя бы угол парка поднялся на воздух вместе с утками.
Дайон был грустен и смущен; зол и нерешителен. Он пытался убедить себя, что ненавидит все на свете за исключением тонкого покрывала тумана, наподобие старинного неглиже, укрывавшего Лондон.
Дайон был ходячей бомбой. Мертвецом, которому не суждено покоя. Марионеткой на конце электронного поводка. Человеком, который хотел бы уничтожить мир суперженщин, при этом не испачкав рук. Помимо этого, он был сэром Дайоном Кэрном, сквайром отчасти скандальной известности и независимости — по милости Ее Величества. А если этого еще мало, то он был во власти извращенного влечения к незначительному офицеру порядка, чей плоский рассудок все мерил кратчайшими расстояниями от точки до точки.
Кроме того, Дайон был зол — потому что сам не знал, чего хотел. Он также был немного раздражен горьким сознанием того, что ужасно боится смерти. Испытав ее дважды, он твердо сказал себе, что настало время избегать подобных приключений.
Это рассуждение навело его на мысль о Леандере Смите.
Который появился тут же, будто его звали.
— Как дела, хмурый философ? — спросил Леандер весело. — Чтобы предаваться грустным размышлениям в таком нордическом тумане, надо быть или безмозглым идиотом, или исключительно плохим поэтом.
Дайон резко повернулся, чуть не упав при этом в воду:
— Черт тебя побери, ублюдок. Ты даже не оставишь меня потосковать в одиночестве? Как, Стоупс побери, ты узнал, где меня искать?
Леандер улыбнулся:
— Я забыл кое-что сказать тебе, парень. Наши электронные захваты имеют двадцатичетырехкаратные радарные устройства взаимоопознания. Твое поддельное сердце — говорящее сердце. Мы можем следить за каждым твоим движением, обнаружить тебя в любую данную наносекунду. Очень полезно, на случай если ты решишь слинять в Улан-Батор. Тогда мы просто нажмем ту самую красную кнопку и вполголоса пробормочем молитву… Как тебе понравилось твое краткое проживание в Букингемском дворце?
— Неплохо, ископаемое ты дерьмо. Все еще чешутся руки нажать на кнопку?
— Не сейчас, дружище. Не один я несу тяжелое бремя подготовки восстания. Кроме того, и это, возможно, послужит тебе маленьким утешением, я сам ношу бомбу, вшитую в аорту. Потерянный Легион держит мертвой хваткой, братец зомби.
Неожиданно Дайон бросился на Леандера. Тот, застигнутый врасплох, упал на мокрую траву. Пальцы Дайона сомкнулись на его горле. Он сжал их и почувствовал в себе божественную мощь уничтожения. Он душил Леандера до тех пор, пока вены не выступили у того на лбу и его ноги с шумом не забарабанили по траве. Он душил, не обращая внимания на пальцы, царапавшие ему лицо, и на колено, упершееся ему в промежность, — до тех пор, пока физиономия Леандера не посинела и его язык не высунулся изо рта с гротескно-непристойным выражением сексуального удовлетворения.
Тогда, полулежа поперек своей жертвы, повернув лицо в сторону, чтобы не смотреть в ее широко открытые глаза, Дайон заметил на листе клевера одинокую каплю росы. Она была чиста, совершенна и прекрасна, как витраж в соборе. Она была слишком чиста, чтобы находиться в такой близости от грязной сцены насильственной смерти. Дайон разжал пальцы. Леандер всхлипнул, издал болезненный свистящий звук, потом всхлипнул еще раз — и вскоре сел.
— Спасибо, — прохрипел он, — что не довел свое дело до конца. Почему ты, черт возьми, не сберегаешь свою прыть для доминант?
— Потому что доминанты меня не приговаривали к смерти, — сказал Дайон, все еще глядя на каплю росы. — Потому что я веду свою собственную войну, а ты украл ее у меня. Потому что я устал от людей, говорящих мне: «Люби то, ненавидь это, делай то-то и то-то». Потому что я глупый, не поддающийся внушению, неотесанный болван с гипертрофированной щитовидной железой.
Леандер стал массировать горло:
— Принято. А теперь слушай по всем каналам, дурачок. Скажу, зачем мы встретились, пока ты не начал новую драку. Ровно через семь дней, точно в одиннадцать сорок пять, ты бросишь атомную гранату в зал заседаний палаты общин.
— В противном случае?
— Какой-нибудь шутник нажмет обе наши кнопки. Потерянный Легион не очень любит тех, кто ставит не на ту лошадь.
— Тогда молись за нас обоих. Вечность, говорят, страшно увлекательная штука.
— Так ты не собираешься это сделать?
— Я этого не говорил.
— Ты собираешься это сделать?
— Я и этого не говорил.
Леандер поднялся:
— Дайон, что, черт побери, ты за штучка?
— Я не знаю.
— Ради Христа, ты хоть что-нибудь знаешь?
— Я знаю, что я мужчина, — сказал Дайон. — Я знаю, что если только какие-нибудь психованные клоуны не сделают что-то решительное, то я — один из вымирающей породы. Я знаю, что солнце все еще встает, а средние века уже позади. Я знаю, что какой-то ублюдок жульнически подстроил все так, что Дайон Кэрн должен выбирать между Сциллой и Харибдой… И еще я знаю, что мне холодно.
— Тогда пойдем выпьем кофе, — предложил Леандер.
— Иди один, падаль. Я не пью с провокаторами.
Дайон подождал, пока Леандер не исчезнет в сгустившемся тумане. Затем повернулся и снова стал терпеливо караулить несуществующих уток.
Через некоторое время Дайону надоело стоять на месте и он принялся бродить. Он не имел ни малейшего представления ни о том, куда направляется, ни о том, что собирается делать дальше. В его голове роились образы, похожие на собрание старинных дагерротипов. Квартира в Лондоне-Семь… Большая доминанта, на которой не было ничего, кроме лазерного пистолета в руках… Нечто без имени… Обрывки стихотворения…
Он шел сквозь туман, не зная куда. По кругу, вероятно. Это не имело значения. Да и было ли куда идти?
Оказывается, было.
Дайон неожиданно обнаружил, что находится на почти пустынной воздушной станции возле Парламентской площади. Никто кроме кретина или сумасшедшего не мог бы решиться лететь в такой туман. Но Дайон Кэрн был и тем и другим.
Служитель воздушной станции, маленький сморщенный жиган, который, очевидно, так и не смог наскрести достаточно денег на столь необходимые ему инъекции жизни, довольно энергично работал языком, но Дайон не слышал его слов.
Отмахнувшись от его жестикуляций, он дал автомату прочесть линии своего пальца и расписался таким образом за полученное снаряжение: летный комбинезон, шлем со встроенным в него аудиорадаром, реактивный ранец и страховочный парашют. Потом вставил кредитную карточку в приемную щель, надел снаряжение, пока увядший карлик трепетал рядом, подобно умирающему мотыльку.
Пока Дайон поднимался, аудиорадарное устройство успокоительно мурлыкало у него в ушах. Лишь когда он в опасной близости обогнул Биг-Бен и циферблат часов появился из тумана, как замороженное лицо безумного клоуна, радар издал короткую предупреждающую ноту, но потом снова продолжил свое довольное мурлыканье.
На высоте семисот футов Дайон вышел из тумана и пришел в восторг от ударившего в глаза яркого солнечного света. Под ним простирался ковер из подсвеченной золотом белоснежной ваты, простиравшийся до края вселенной. Дайон с безмерной любовью смотрел на эту антисептическую повязку, наброшенную поверх земного гнойника человечества. Или женской его части. Или женской и мужской одновременно. Это не имело значения, поскольку гниение было всеохватывающим. Оставь надежду всяк, входящий в эти влагалища…
Но хватит глядеть назад, под облачное покрывало. Здесь, наверху, простирается великолепная вселенная пустоты. Ничего кроме солнца, голубого неба и замороженного безмолвия.
Он полетел на восток, навстречу солнцу. На восток, потому что это направление было ничем не хуже всякого другого. Он летел, игриво перепрыгивая с одного облачного пика на другой, через миниатюрные долины и хребты, как будто пересекал бесконечную водную ширь, прыгая с валуна на валун, оброненные неизвестным божеством.
Время исчезло, вывернулось наизнанку, растянулось, сжалось, свалялось в шарик и разбилось на бесконечно малые кусочки. Он собирался лететь на восток двадцать одно столетие, воображая, что это путешествие никогда не кончится.
Его подвело любопытство.
Любопытство стало причиной его падения в буквальном смысле. Неожиданно Дайон почувствовал потребность узнать, где он находится. Он дотронулся до кнопки управления двигателем и мягко погрузился в ковер ваты. Солнце в отчаянии убежало куда-то, голубое небо съежилось, попыталось последовать за ним, но задохнулось в непроницаемо-серой завесе тумана.