Призрак не смотрел эту вещь и даже не слышал о ней. Он был слишком занят в своей комнате, в пригороде, изучая топливную статистику, траекторию свободного полета и силу ускорения. Но теперь появился шанс подружиться с Кэйти и разрушить изнуряющее одиночество. Он предложил достать билеты на представление.
Он не следил за представлением, да и почти не слышал популярных песен. Он смотрел на Кэйти и слушал то, что она иногда шептала ему, а ее шепот усиливался в каком-то странном, полом измерении. И он уже знал, что женится на ней и никогда не полетит на Луну.
Сейчас его тело лежало на каталке в комнате, температура в которой повышалась бесконечно медленно в течение многих дней. Волосы, брови и небритый подбородок все еще были покрыты густым инеем; замерзшую одежду, превратившуюся в панцирь и покрытую кристаллами льда, аккуратно срезали. И возможность возвращения жизни этому неподвижному обнаженному телу казалась фантастической, но была вполне реальной.
Сначала он был трупом, над грудью которого, прямо над сердцем, светился луч белого света, и сердце этого трупа стало слабо шевелиться; труп начал грезить. Его оживили и безжалостно протащили по длинным коридорам боли.
Кэйти… медовый месяц… Дешевый меблированный коттедж на побережье Восточной Англии, где они могли позволить себе роскошь иметь собственный дом целых две недели до возвращения в городскую гостиную-спальню.
Берег моря. Купание. Кэйти возле скалы снимает мокрый купальник. Тело у нее стройное, загорелое и крепкое, а мягкие линии грудей подчеркивают женственность фигуры.
Кэйти гордилась своим телом. По вечерам, перед сном, она любила стоять перед высоким зеркалом, медленно поворачиваясь и любуясь игрой света и тени на плечах, руках и слегка округлом животе.
Он, призрак, тоже гордился ее телом. Когда он смотрел на нее, его желание перерастало в нечто большее, чем просто страсть, и это чувство редко проходило, даже если их силы были истощены.
Наконец появился ребенок — малыш Джонни, толстощекий, шумный, неугомонный. Малыш Джонни, на которого уходили почти все свободные деньги и чье появление превратило покупку машины в исчезающий на глазах мираж.
Призраку нравилось чувствовать себя отцом. В этом было что-то положительное, что-то значимое, целенаправленное. Это было важнее космического полета, потому что малыш Джонни принадлежал Кэйти, а Кэйти принадлежала ему…
Следующая волна темноты в сознании под лучом света. Чередующиеся волны забытья и боли.
Тем не менее температура ползла вверх, иней таял час за часом. Чьи-то силуэты склонились над неподвижным телом. Полуосязаемые инъекции, полуосязаемая боль…
Детство! Призрак с удивлением осознал, что он и сам был ребенком… Дождь и солнце в долинах Йоркшира. Форель в ручьях летом. Катанье на тобоггане на пустынных холмах в декабре. Школа.
— Маркхэм!
— Да, сэр?
— Сколько будет пятьдесят процентов от 0,5?
— Одна четвертая, сэр.
— В десятичных дробях?
— Ноль целых двадцать пять сотых, сэр.
— В процентах?
— Двадцать пять процентов, сэр.
— Будь старательным в учебе, Маркхэм.
— Да, сэр.
Со школьными годами пришел мир, который был шире детского мира.
— Вот я и спрашиваю, Маркхэм, что ты собираешься делать, когда покончишь с этим занудством?
— Еще не думал об этом, Стрингер. А ты?
— Мой отец говорит, что может меня устроить в Международную Холодильную Компанию. Хочешь я спрошу его, нельзя ли и тебе туда?
— Не знаю.
— Давай, не будь размазней. Были бы вместе.
Тело на каталке проявило признаки жизни. Это было первое движение. Еще инъекции. Боли больше не было — только неясное чувство отторжения. Образы стали ярче, замелькали быстрее, беспорядочней.
Малыш Джонни в зоопарке. Слоны. Маленькая рука сжимает монету.
— Я хочу прокатиться на большом, папа. С этим черным человеком.
Голос Кэйти: «Нельзя ему одному, Джон».
— Тогда давай ты с ним, дорогая. — Призрак засмеялся.
Зоопарк исчез… Кэйти раздевалась, она опять была беременна. Призрак смотрел на нее, по-прежнему считая, что она красива даже по прошествии шести лет. Как призрак мог знать, что прошло шесть лет, даже во сне? Как вообще призрак может что-то знать?
— Нам следовало бы подождать, Кэйти, я имею в виду второго ребенка.
Кэйти улыбнулась:
— Вас никто не спрашивает, сэр.
— У нас никогда не будет денег, чтобы купить дом.
— Будет! — Кэйти всегда все знала лучше, чем призрак. — И вообще, если мы уделим больше времени семье, пока молоды, у нас потом будет больше времени друг для друга.
— Я жадный, — сказал призрак, — я хочу сейчас.
— Тогда забирай своего ребенка назад.
— Я найду работу получше. Будет побольше денег.
Международная Холодильная Компания, Лимитед.
Оффис Чизбоди. Сигарный дым. Почему никто не посоветует Чизбоди сменить имя? Это стоит всего пятерку.
— Это большое дело, мистер Маркхэм. Большое дело!
Чизбоди кивал головой, — сигара зажата в зубах, лысый череп, пузо мешком, полное отсутствие души. Лапал всех своих секретарш, пока они от него не сбегали.
— Мне это известно, сэр. — Призрак выглядел свежим, полным сил. Для него это был важный момент.
— Большая ответственность для молодого человека, мистер Маркхэм. Нельзя валять дурака, когда имеешь дело с государственными контрактами, сами понимаете. Раз сказано: декабрь 1967 года, — значит, декабрь 1967 года.
— Я справлюсь, сэр.
— Вы бы лучше… Знаете что, Маркхэм? Мы делаем пятьдесят подземных хранилищ по всей стране. Знаете, почему они должны быть такими глубокими?
— Защита от бомб, — предположил призрак.
— Защита от радиации, — поправил Чизбоди. — Армагеддон. Рано или поздно это произойдет, мистер Маркхэм, так ведь? Тогда-то откроем глубокие морозильники и достанем незараженную пищу.
— Да, сэр.
— Нет никакого смысла выигрывать войну, если придется обедать радиоактивными сосисками, так? — Живот Чизбоди затрясся от смеха.
— Никакого, сэр. — Призрак натянуто улыбнулся.
— Большая ответственность, Маркхэм. Будущее нации, понимаете ли?
— Да, сэр.
— Ладно. А теперь лучше поезжайте в Эппинг-Форест и познакомьтесь с проектом на месте. Я понимаю так, что первая камера будет готова к концу месяца.
Эппинг-Форест. Пятнадцать миль к северу от Города. Эппинг осенью — золотые и красные листья; шуршание под ногами, цветные волны на бетонном шоссе. Удивительная неподвижность листьев, а затем порыв ветра возвращает их к жизни и тут же разбрасывает в последней пляске смерти.
Осень и падающие листья, и рядом — бульдозеры, экскаваторы, тракторы, грузовики. Мужчины, взмокшие от пота в осенних лучах солнца, злобно и шумно вгрызались в землю, как кроты, роя туннели, камеры, и еще туннели, и еще камеры.
— Камера «В» готова, мистер Маркхэм.
— Хорошо. Проверьте питание.
— Да, сэр.
— Камера «С» готова, мистер Маркхэм.
— К черту все! Сорвите изоляцию и начинайте снова.
— Камера «Д» теперь о’кей, мистер Маркхэм.
— Дайте ей неделю поработать. Представьте мне график.
— С камерой «Е» закончено, сэр.
— Поставьте ее в автоматический режим. Загрузка начнется через неделю. Вот таблицы.
В ледяных камерах отдавались шаги живых, теплых людей.
Вереницы грузовиков везли продукты, которые должны были спасти английских Чизбоди от диеты из зараженных сосисок. Пшеница, сухое молоко, мясо, сахар, обезвоженные фрукты. Сотни тонн, тысячи тонн, сотни тысяч тонн. Великое множество.
Призрак тогда был счастлив. Это не было бессмысленным приготовлением к самоубийственной войне, в которую никто не верил. Это была просто работа. Хорошая работа, большая работа, важная работа. Благодаря ей был куплен дом в Хэмпстеде для Кэйти, малыша Джонни и маленькой Сары; благодаря ей приобрели машину и одежду, сшитую на заказ.
А по вечерам он отдыхал за рулем, возвращаясь домой в Хэмпстед, и заходящее солнце превращало дорогу в огненную ленту, и листья суматошно бежали вслед за машиной.
Тело вздрогнуло под лучом света. Мышцы сократились, дрогнули веки. Иней превратился в росу, и труп перестал быть трупом; теперь это был человек, покрытый ледяным потом. Человек, не чувствующий боли, но слишком много помнящий. Человек, у которого не было права жить.
Зрительные образы сменялись, как в калейдоскопе: воспоминания мелькали, складываясь в цветные картинки.
— Вы видели «Комиссара и Дебютантку»?
— Сорвите изоляцию, — сказал призрак.
— Сколько будет пятьдесят процентов от 0,5?
Призрак захохотал:
— Радиоактивная сосиска.
— Я хочу прокатиться на большом, папа. С этим черным человеком.
— Нельзя валять дурака, когда имеешь дело с правительственными контрактами, — объяснил призрак.
— Стой!
Тело на каталке заговорило. Белые фигуры столпились вокруг него, похожие на гигантских чаек, нашедших что-то на полосе прибоя. На мгновение человек открыл глаза и уставился на них невидящим взглядом, он видел только то, чего не могло быть в этой комнате. Луч света, направленный на его грудь, стал еще ярче. Он закрыл глаза, уверенный, что это просто новый сон.
Еще один сон… Кэйти…
— Будет война, Джон?
— Конечно не будет. Во всяком случае, до тех пор, пока у того, кто наверху, мозги совсем не съедут с катушек. А мы не можем позволить себе войны. Да и никто не может.
— На эти твои ледяные коробки тратят неимоверное количество денег.
— А вот это наша забота, — сказал призрак с циничной улыбкой. — Мы все-таки часть их получаем.
Кэйти начала штопать носки.
— Иногда, — сказала она, — я не могу уснуть, лежу и думаю, в каком мире будут жить малыш-Джонни и Сара.
Призрак сел на подлокотник кресла и положил руку ей на плечо.
— Ты слишком много думаешь. Не стоит. С ними будет все в порядке. А проблемы есть у каждого поколения. И у каждого свои.
— Опять идут разговоры о перевооружении.