В пятницу нам, сотрудникам, набранным на испытательный срок в середине года, выдают зарплату. Банк забит под завязку – мне приходится ждать несколько минут, чтобы подойти к банкомату. Капитан Супер завис поблизости, ожидая, когда понадобится его вмешательство. Поглубже надвигаю бейсболку. Женщина со страусиными перьями на шляпке не переставая чихает мне в затылок и тяжко вздыхает. Вставляю карточку и запрашиваю 14 000 иен. Виртуальная кассирша улыбается, кланяется и просит подождать. Пока ничего необычного.
– Отец предупреждает тебя, что передышка окончена.
Я этого ожидал: из-под козырька кепки вглядываюсь в нетерпеливую очередь. Кто? Никакой подсказки. Автомат выплевывает деньги. Виртуальная кассирша снова отвешивает поклон.
– Отец идет за тобой.
Ну, так иди! Для чего же еще, как ты думаешь, я приехал в этот город? Я барабаню по виртуальному кассиру внутренней стороной кулаков.
– Вы не из Токио, не так ли? – Капитан Супер стоит У меня за спиной.– Я это сразу понял, потому что жители Токио обычно хорошо воспитаны, они не нападают на наши автоматы.
– Взгляните на это! Взгляните!
Я показываю ему на экран, и у меня с языка срывается Ругательство.
– Пожалуйста, заберите деньги и карту.
Банкомат пищит. Если я что-нибудь скажу Капитану Суперу или даже просто посмотрю на него, у меня возникнет непреодолимое желание его ударить, а я не уверен, что мой череп выдержит еще один удар, пока не прошла и неделя после предыдущего. Я оставляю без внимания его раздраженный вздох, забираю деньги, карточку, чек и какое-то время прохаживаюсь по вестибюлю, пытаясь поймать чей-нибудь взгляд. Очереди, мраморный пол, бой часов. В банках никто ни на кого не смотрит. Заметив, что Капитан Супер говорит с охранником и смотрит в мою сторону, я выскальзываю за дверь.
Между банком и Уэно находится самая убогая во всем Токио лавка, торгующая лапшой. Если в Токио самые убогие лапшевни во всей Японии, то эта, скорее всего, самая убогая в мире. Она так убога, что не имеет даже названия и определенного цвета. Мне рассказал о ней Суга – здесь дешево, как нигде, можно выпить сколько угодно воды со льдом и полистать подборки комиксов за последние двадцать лет. Я оставляю велосипед в переулке за углом, вдыхаю смолистый запах, выходящий через вытяжное отверстие, и вхожу внутрь сквозь висящие в дверном проеме унизанные бусинами нити. Внутри грязно, засижено мухами. Четыре строителя молча сидят вокруг четырех заляпанных жиром глубоких тарелок. Роль повара выполняет старик, который умер несколько дней назад. Единственный круглый светильник под потолком усеян тельцами дохлых насекомых, а стены украшены брызгами жира, мелкими и покрупнее. По телевизору крутится старый черно-белый фильм про Якудзу, но его никто не смотрит. Какого-то гангстера кидают в бетономешалку. Вентиляторы поворачиваются то туда, то сюда. Вздрогнув, повар реанимирует свой труп и садится прямо.
– Чем могу помочь, сынок?
Я заказываю собу[79] с тэмпурой, яйцами и луком и сажусь на табурет у прилавка. «Сегодня»,– говорилось в сообщении. Завтра в это же время я буду точно знать, оказался план «Д» верной ниточкой или очередной липой. Я должен держать свои надежды в узде. Мои надежды готовы оборвать узду от нетерпения. Кто это может быть, как не мой отец? Приносят лапшу. Посыпаю ее перцем чили и смотрю, как он расплывается по медузе растопленного жира. Едали лучше, едали хуже.
Выхожу из лавки на ослепительный солнечный свет и обнаруживаю, что велосипед исчез. Весь переулок занял черный «кадиллак», наподобие тех, что ФБР использует для президентских миссий. Его задняя дверца приоткрывается, и в щель высовывается ящерица – короткие, ежиком, белые волосы, глаза так широко расставлены, что могут видеть на двести семьдесят градусов.
– Чего-нибудь ищешь?
Поворачиваю бейсболку козырьком вперед, чтобы прикрыть глаза от солнца. Ящерица облокачивается о крышу «кадиллака». Он примерно моего возраста. Под один из коротких рукавов его рубашки из змеиной кожи уползает хвост дракона, а из-под другого выползает голова.
– Свой велосипед.
Ящерица что-то говорит, обращаясь к кому-то в «кадиллаке». Водительская дверца открывается, вылезает мужчина в солнечных очках с франкенштейновским шрамом на щеке, обходит «кадиллак», подбирает какую-то груду металла и протягивает мне.
– Это твой велосипед?
Его руки мускулистее и массивнее моих ног, а фаланги пальцев унизаны золотом. Он настолько огромен, что заслоняет собою солнце. Потрясенный, я беру в руки эту ГРУДУ и какое-то время держу.
– Да, это был он.
Ящерица фыркает:
– Беспардонное варварство, да?
Франкенштейн ногой отпихивает останки велосипеда:
– Залезай.– Он тычет большим пальцем в «кадиллак».– отец приказал привезти тебя.
– Вы от моего отца?
Франкенштейн с Ящерицей находят это забавным.
– От кого же еще?
– И мой отец приказал вам превратить велосипед в металлолом?
Ящерица резко подается вперед и сплевывает:
– Лезь в машину, ты, болтливый прыщ на члене, не то ща все руки пообломаю.
Поток машин тащит зной и грохот от светофора до светофора. У меня есть выбор?
«Кадиллак» грохочет по понтонному мосту через реку Сумида. Тонированные стекла смягчают яркий свет, а кондиционер охлаждает салон до температуры пива, только что вынутого из холодильника. Я покрываюсь гусиной кожей. Франкенштейн сидит за рулем, а Ящерица со мной на заднем сиденье, развалившись, как поп-звезда. Эта поездка могла бы даже доставить мне удовольствие, если бы я не был похищен Якудзой и мне не грозила потеря работы. Может быть, мне удастся найти телефон и позвонить госпоже Сасаки, чтобы сказать… что? Меньше всего на свете мне хочется ей лгать. Она мне нравится. Я говорю себе, что все это – пустяки, ведь за мной прислал мой отец. Вот что главное. Почему же я не чувствую восторга? Мимо проплывает Северный Токио, одно здание, другое, еще одно. Лучше быть машиной, чем человеком. Скоростные шоссе, эстакады, объезды. Тянутся километры обсаженного крючковатыми соснами трубопровода нефтеперерабатывающей фабрики. Огромный автомобильный завод. Акр за акром мимо проносятся белые каркасы кузовов. Так, значит, мой отец в каком-то роде член Якудзы. В этом есть определенный смысл. Деньги, власть и влияние. Белые полосы на дороге, раздуваемые ветром паруса-деревья и заводские трубы – как во сне. Часы на приборной доске показывают 13:23. Госпожа Сасаки будет гадать, почему я опаздываю.
– А нельзя ли мне позвонить?
Ящерица показывает кукиш. Я испытываю судьбу:
– Я только…
Но тут оборачивается Франкенштейн и говорит:
– Закрой варежку, Миякэ! Терпеть не могу хнычущих малолеток.
Отец не дал мне права голоса? Нечего гадать, надо откинуться на спинку сиденья и ждать. Проезжаем пропускной пункт[80]. Франкенштейн жмет на газ, и «кадиллак» рвется вперед по скоростному шоссе, 13:41. Здания становятся все роскошнее; дорога петляет среди гор, густо утыканных вышками. Справа на горизонте вычерчивается полоска моря. Ящерица зевает и зажигает сигарету. Он курит «Хоуп».
– Стильно путешествуем, а? – говорит Франкенштейн, обращаясь не ко мне.– Знаешь, сколько стоит такая тачка?
Ящерица крутит на пальце кольцо с черепом:
– До фига.
Франкенштейн облизывает губы:
– Четверть миллиона долларов.
Ящерица:
– А на наши?
Франкенштейн прикидывает:
– Двадцать два миллиона иен.
Ящерица смотрит на меня:
– Слышал, Миякэ? Если сдашь вступительные экзамены, всю жизнь прокорпишь в офисе, будешь откладывать премиальные и реинкарнируешься девять раз, тоже сможешь разъезжать в «кадиллаке».
Я смотрю прямо перед собой.
– Миякэ! Я с тобой разговариваю!
– Извините. Я думал, что мне надо закрыть варежку. Ящерица присвистнул, и у него из кулака выскочило лезвие ножа.
– Придержи свой нахальный…– Нож, сверкнув у моего запястья, рассекает корпус часов и задевает механизм,– хренов язык.
Лезвие ножа исчезает в его пальцах. Горящими глазами Ящерица вызывающе смотрит на меня, подзуживая открыть рот, и смеется, мерзко и отрывисто. Он победил.
«Ксанаду», расположенный на побережье за пределами Токийского залива, сегодня празднует торжественное открытие. Вдоль съезда со скоростного шоссе развеваются флаги, над невероятных размеров куполом парит гигантский дирижабль «Бриджстоун». У меня начинает болеть горло. «Валгалла» откроется под Новый год, а «Нирвана», с конечной станцией монорельсовой ветки до аэропорта, все еще строится. Поток машин ползет с черепашьей скоростью. Междугородные автобусы, семейные автофургоны, джипы, спортивные машины, снова междугородные автобусы бампер к бамперу выстроились в очередь перед пропускным пунктом. На шестах поникли флаги всех стран мира. Невероятных размеров транспарант с надписями: ««Ксанаду» – открытие сегодня! Земной рай для семейного отдыха! Девятиэкранный мультиплекс! Олимпийский бассейн! Танцевальный зал с криптоновым освещением! Караоке-центр! Кухня всех стран мира! Калифорнийский пляж! Аква-парк «Нептун»! Патинко[81] «Плутон»! Автостоянка на 10 000 – да, на 10 000! – автомобилей». Полицейский на мотоцикле машет нам рукой, указывая на отдельную подъездную дорогу.
– На «кадиллаке» всюду проедешь.– Ящерица выбивает из пачки еще одну «хоуп».
– Один из наших,– говорит Франкенштейн, пока стекло ползет вниз.– Возвращаются старые добрые времена.
Когда-то каждый хренов полицейский в этом хреновом городе относился к нам с уважением.
«Кадиллак» поворачивает и едет вверх по склону прямо на солнце, которое сквозь тонированное ветровое стекло кажется тусклой звездой. Перевалив через насыпь, мы въезжаем на стройплощадку, отгороженную от «Ксанаду» огромным экраном из листового железа. Кучи гравия, штабеля бетонных блоков, бетономешалки, непосаженные деревья с корнями в мешках.