ных американцами. Больше всего меня беспокоит твердое убеждение капитана в том, что наши секретные коды давно расшифрованы. Абэ поторопился, возможно слишком, заметить, что эти коды были разработаны криптологом из Токийского императорского университета и что они недоступны пониманию западного разума. Капитан Ёкота возразил, что ни один криптолог из Токийского императорского университета не нарывался в открытом море на засаду эсминцев, которым были точно известны координаты его судна.
– Но что, если…– распутываю петли телефонного шнура.– Если ты права и смысл жизни – это просто то, к чему «стремится» сознание, то почему у разных людей разный смысл жизни? Почему у некоторых его нет совсем? Или они забыли о смысле?
– Опыт, влияние окружения, болезни, разводы. Что это за шум?
– Суга храпит.
– Разве кошки могут так громко храпеть?
– Суга – это человек. В каком-то смысле.
– О! И Суга это «он» или «она»?
Я тщетно пытаюсь уловить в ее голосе нотки ревности.
– «Он». Друг перебрал и свалился, не дойдя до дома. Я разрешил ему лечь на полу, но он занял мой футон. Ты что-то сказала?
– Уже не помню… Вспомнила. Хочешь, я скажу тебе что-то личное, о себе?
Я выпрямляюсь.
– Конечно, хочу.
– У меня диабет первого типа. Каждый вечер последние тринадцать лет я колю себе в руку инсулин. Соблюдаю специальную диету. Если этого не делать, резко снизится сахар в крови. От острой гипогликемии я могу умереть. Смысл моей жизни в том, чтобы держать равновесие между смертью и сахаром. У людей, в чьи гены не встроена бомба с часовым механизмом, вряд ли будет такой же смысл жизни. Может быть, самое главное отличие между людьми вот в чем: как они понимают, зачем живут.
Суга стонет во сне. Мерцает огонек моей сигареты.
– Мм-м.
– Что с тобой сегодня, Миякэ?
Гашу сигарету в пепельнице из пивной банки.
– Для меня смыслом жизни всегда была встреча с отцом. А сейчас я почти… что я буду делать после того, как встречусь с ним?
– Зачем сейчас об этом беспокоиться?
– Не знаю. Я беспокоюсь о многих вещах и не могу перестать.
– Эйдзи Миякэ, я хочу переспать с тобой прямо сейчас.
Я давлюсь дымом.
– Что?!
– Я пошутила. Хотела доказать, что ты можешь перестать беспокоиться, если захочешь. Вот Дебюсси никогда не задумывался о смысле жизни.
– Дебюсси? Он из какой группы?
– Клод Дебюсси. Скажи, что ты шутишь.
– Клод Дебюсси… Он играл на ударных у Джими Хендрикса, верно?
– Не богохульствуй, даже в шутку, или орлы выклюют тебе печень. Я играю его пьесу на завтрашнем прослушивании. Хочешь послушать?
– Конечно.
Это впервые.
В трубке раздается стук и шорох.
– Ложись и смотри на звезды.
– Ночью над Кита-Сэндзю горит только неон.
– Тогда я сыграю тебе «Et la lune descend surle temple qui fut»
– Пощады.
– «И луна освещает разрушенный храм».
– Ты говоришь по-французски так же хорошо, как делаешь все остальное?
– Я хочу сбежать во Францию с тех пор, как мне исполнилось шесть лет, вспомни.
– Франция. Какой изысканный смысл жизни.
– Шш-ш-ш, или ты не услышишь звезд.
На сковородке шипит масло. Я небрежно разбиваю второе яйцо – обломки скорлупы прилипают к пальцам, и из него вываливается напоминающая сперму масса. Мне нравится рассматривать прозрачную пленку, что прикрывает белок. Я почти успеваю спасти тост, отламываю обуглившиеся края и кидаю их в раковину. Груда на моем футоне шевелится:
– Уууоооеееаааиии.
Суга – эта безобразная двоякодышащая рыба – приподнимает голову и обозревает капсулу. Гашу окурок «Филипп Морриса» о скорлупу, раздвигаю шторы. В комнату врывается поток грязного утреннего света, освещая скопившуюся за три дня грязную посуду и разбросанные носки и газеты. Нельзя сказать, что Суга хорошо выглядит. Шея у него розовая, как у вареного осьминога, а через все лицо тянется вулканическая гряда комариных укусов. Он моргает.
– Миякэ? Что ты здесь делаешь?
– Я здесь живу.
– О! А что я здесь делаю?
– Вчера ты здесь вырубился.
– Я сейчас надую, как динозавр. Где у тебя сортир?
– Я кивком показываю ему дорогу. Суга встает и идет.
И идет, и идет. Наконец он выходит из туалета, зевает и застегивает ширинку.
– У тебя в туалете воняет почти так же, как в Уэно. Вонь такая, будто там кто-то долго блевал.
– Как насчет отличной яичницы на завтрак, она плавает в таком чудесном масле?
– Так это меня вчера рвало?
– Ты любезно спустил большую часть в унитаз. Заходи, всегда тебе рад.
– Я готов выпить целый бассейн.
Я наливаю в пивную кружку воды из-под крана. Суга выпивает ее всю – глотком, длинным, как марафонский забег.
– Спасибо. Ты не угостишь меня кофе?
Я отдаю Суге свой и ставлю на плитку новый ковшик с водой. Суга сворачивает футон в плотный сверток, садится за стол, пьет кофе, издает «аааааах» и опускает рукава рубашки, чтобы спрятать экзему.
– Не знал, что ты играешь на гитаре. Эта малышка на качелях – твоя сестренка?
Он почти угадал.
– Да.– Я кладу яичницу на тост, убираю мусор и сажусь завтракать.
– Тогда этот человек в смешных темных очках – твой отец?
Желток растекается.
– Не совсем. Это Джон Леннон.
Суга трет виски большими пальцами.
– Я о нем слышал. Он из «Бич бойз», верно? Итак, где я нахожусь?
– Над видеопрокатом в Кита-Сэндзю.
– Когда я сюда пришел?
– Вчера вечером, около одиннадцати.
– Ты живешь над своей работой? Наверняка дорога отнимает чертовски много времени.
– Скажи спасибо, что мне было куда оттащить твою тушу, не то сейчас ты бы лежал в канаве, и какая-нибудь собака мочилась бы на тебя. Как ты вчера добрался сюда? Доехал от станции на такси? Ты был не в том состоянии, чтобы идти пешком в такую даль.
Суга беспомощно мотает головой.
– Я действительно не помню.
– Яичница удалась.
– Л почему ты решил меня навестить?
– Суга пожимает плечами.
– Миякэ, вчера, под мухой… надеюсь, я не наболтал каких-нибудь глупостей? Я всегда несу чушь несусветную, когда напьюсь. Если я чего-нибудь наговорил, в этом, ну, знаешь, не было ни слова правды. Один вздор. Все, что я сказал. Или мог сказать.
– Логично.
– Но я ведь не говорил ничего, ну, из ряда вон, правда?
– Нет, Суга. Ничего.
– Суга уверенно кивает.
– Так я и думал. Алкоголь. Фу.
Входит Кошка и тут же признает в Суге ласковую руку.
– Привет, красавица! – Суга ласкает Кошку, а Кошка тем временем пытается определить, как обстоят дела с кормежкой.– И как тебе живется с этой подозрительной личностью?
– Твоя благодарность просто потрясающа.
– Почему ты ушел из Уэно всего через две недели после пожизненного приговора?
– Семейные дела. А у тебя, э-э, сегодня семинары?
– Суга пожимает плечами:
– Какой у нас сегодня день?
– Четверг.
– Я не знаю, чем сегодня займусь.
– А как же поиски «Священного Грааля»?
– Бессмыслица.– Суга снимает очки и трет переносицу. Сейчас ему можно дать лет шестьдесят.– Совершенно бесполезная трата времени. Я забросил хакерство.
– Я не ослышался?
– Я взломал черный ход Пентагона две недели назад. И угадай, что я нашел?
– «Священного Грааля» там не было?
Суга пятерней приглаживает волосы.
– Девять миллиардов «Священных Граалей». Я заглянул в один. Я обнаружил еще девять миллиардов «Священных Граалей». А в каждом из них?
– Девять миллиардов «Священных Граалей»? – Мне пора собираться на работу.
Суга вздыхает:
– Все это оказалось просто шуткой какого-то типа в правительстве, у которого пунктик насчет компьютеров. Каждый час, что я провел, пытаясь взломать эту пустышку,– а если сложить их все, получатся месяцы,– я мог бы прожить с большей пользой для себя. Меня тошнит от одного вида компьютера.
– Так чем же ты занимаешься в университете?
– Я не занимаюсь. Я гуляю. Сплю.
– А может, поискать другой сайт для взлома?
– Достаю чистую рубашку с карниза для штор. Она сухая, но мятая – приходится включить утюг.
– Для хакеров,– вздыхает Суга,– ну, для лучших из них, поиски «Священного Грааля» – это высший смысл хакерства, вот. Нехакерам, этого не понять. Представь, что ты вдруг выяснил, скажем, что твой отец не такой, как ты его представлял. Мне даже не с кем разделить эту новость. Мне все равно не поверят. Подумают, что я перешел на другую сторону.
Добавляю свою тарелку к коллекции в раковине и пытаюсь найти пару одинаковых носков. Ну, хоть примерно.
– Девять миллиардов «Священных Граалей», наполненных девятью миллиардами «Священных Граалей»,– раскладываю гладильную доску.– Прекрасный способ спрятать «Священный Грааль».
Я сказал это неожиданно для себя, и Суга, уже открыв рот, чтобы ответить, решает промолчать. Он гладит Кошку, которая издает девяносто урчаний в минуту. Утюг пышет паром. Суга открывает рот.
– Нет,– говорит он.– Я проверил выборочно сотни файлов «Грааля» со всего документа. «Священный Грааль» – просто упражнение на бесконечность. На бессмысленность.
13 ноября 1944 г.
Какая погода, неизвестно. Идем в режиме радиомолчания. Десять минут назад вахтенный объявил тревогу – эскадрилья «Лайтнингов» направилась прямо в нашу сторону. Последовало тщательно отрепетированное столпотворение – команда принялась готовить «1-333» к погружению. «Вахтенные вниз! Погружаемся! Погружаемся!» Мы с Абэ, Гото и Кусакабэ вернулись на свои койки. «Задраить люки!» Балластный отсек наполнился морской водой. Воздух, вытесняемый через бортовые клапаны, устремился наружу с пронзительным воем. «1-333» накренилась на десять градусов. Начали взрываться электрические лампочки. В ушах звенит тупая боль. Теперь наша жизнь в руках команды. Мы погрузились на максимальную глубину в 80 метров. Корпус «1-333» стонет – я никогда не слышал ничего подобного. Никто не отваживается произнести ни звука. Капитан Ёкота сказал, что, по слухам, противник бросает в море буи, которые служат гидролокаторами и позволяют акустическим торпедам обнаружить и уничтожить подводную лодку. Возможно, капитан Ёкота прав: мужество – прекрасное качество для солдата, но техника прекрасно его заменяет. Я постоянно думаю о толще воды над головой. Но больше всего на «1-333» я ненавижу запах: он насилует мое обоняние каждый раз, когда я спускаюсь с мостика. Пот, экскременты, гниющие продукты и люди. Люди, люди, люди. На берегу сюрпризам радуются. Они нарушают тупое однообразие и возбуждают. На подлодке сюрпризы смертельны. Я пишу эти слова, чтобы отвлечься. Абэ медитирует. Гото молится. Кусакабэ читает. Пилот кайтэн – самое опасное оружие в истории морских сражений, но каким же уязвимым я сейчас себя чувствую.