ойственному почти каждой русской женщине – тяге к состраданию и жалости. Явление не новое, но Елизавете по молодости лет незнакомое, а значит искреннее.
Порой девушке до боли хотелось помочь незнакомцу, разделить с ним душевную муку, которая читалась в его глазах, но, увы, ночной пришелец был только сном. Возможно, в этом было его преимуществом перед окружавшими Лизу и вполне реальными кавалерами.
Обо всём этом думала Елизавета, поэтому ответом на все заданные ей вопросы были лишь рыдания и всхлипывания. Единственное, чего удалось от неё добиться – это было то, что сон Лизу вовсе не пугал, а скорее наоборот – притягивал.
Женщина со вздохом поднялась, пригласила девушку пересесть на стул и подошла к печи. Затем взяла в одну руку черпак с расплавленным воском, а другой рукой взяла ковшик и зачерпнула холодной воды из кадки. Знахарка заняла место за спиной Елизаветы и принялась переливать одно в другое, одновременно шепча что-то неразборчивое. Закончив, женщина повернулась к окну, долго и пристально рассматривала бесформенно застывший кусок воска, затем всё также молча, жестом пригласила мать выйти с ней в другую комнату.
Рыжий кот, как только женщины вышли, запрыгнул Лизе на колени, чем немного её успокоил. Неясно было, о чём разговаривали женщины, но мать вернулась с просветлевшим лицом. Всю дорогу она была оживлённа и словоохотлива, а обратный путь, как водится, показался короче. Визит вместе с дорогой занял довольно продолжительное время, и поэтому вернулись домой только к вечеру.
Елизавета, сославшись на головную боль, отказалась от ужина и поднялась к себе. Девушка взобралась на застеленную кровать и, поджав ноги, задумчиво посмотрела в окно. Смеркалось. Матушка с подносом в руках неслышно вошла в комнату и поставила ужин на столик, но Лиза этого даже не заметила
. Женщина постояла несколько мгновений в нерешительности, затем так же неслышно покинула спальню. Лиза опустила голову на подушку. Постепенно её мысли превратились в видения, а видения – в сладкий сон. Лунный свет посеребрил волосы Лизы, отчего девушка стала ещё красивее и взрослее
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Падал мягкий и тёплый, как пепел, снег. Из его белой пелены появился мужчина в странной «лягушачьей» одежде. Он смотрел себе под ноги, вдруг поднял глаза, и взгляды их встретились. Незнакомец вздрогнул, при этом одной рукой схватился за сердце, а другую протянул к ней. Взгляд его выражал страдание и разочарование одновременно. Превозмогая боль, он попытался улыбнуться, но это у него получилось с трудом. Обессиленный мужчина опустился на одно колено, а затем упал прямо перед ней вниз лицом и замер….
……………………………………………………………………………………………
Елизавета проснулась. Её глаза светились счастьем, как после любовного свидания. То видение с незнакомцем в «лягушачьей» одежде пришло вновь.
Лечение колдуньи не помогло!
* * * * * *
Падал мягкий, тёплый, как пепел, снег. Сквозь его плотный занавес не было видно ничего, даже вытянутой вперёд руки. Снежинки были крупные и мохнатые, а масса падающего снега – настолько густой, что, казалось, не оставляла места для воздуха и затрудняла дыхание. Постепенно дышать становилось легче, но не потому, что снегопад ослабевал, скорее снежинки становились мелкими и твёрдыми.
Едва различимые корявые ветви деревьев и вмиг потемневший на фоне белоснежного покрова дикий кустарник делали местность зловещей и вызывали щемящую тревогу. Но даже такое плотное безмолвие не могло уберечь зимнюю природу от пристального взгляда невидимого наблюдателя. Сквозь снежную пелену женские глаза, излучающие тепло и любовь, смотрели с сожалением и детским укором. Кроме глаз ничего не было видно, но редеющий снег, казалось, вот-вот, уже через мгновенье, сделает доступным взору образ их обладательницы…
………………………………………………………………………………………………. Дмитрий открыл глаза. За окном стояла глухая ночь, хотя во дворе, образованном четырьмя домами, и днем то было всегда сумеречно, даже утром после восхода солнца здесь стояла кромешная тьма. Привычной боли в теле не было, зато была твёрдая уверенность. Уверенность в том, что ему необходимо было сегодня сделать.
Арефьеву была не понятна цель плана, вдруг возникшего в его голове, но он всё-таки подчинился внутреннему голосу и встал с постели. Дмитрий мог сократить утреннюю программу, но только не за счёт чашечки кофе, и поэтому первым делом включил любимую кофеварку.
Утро выходного дня отличалось только тем, что всё те же действия происходили не так быстро. Кофеварка, как всегда исправно, выполняла свои обязанности, а количество чашек удваивалось. Дмитрий традиционно быстро выпил первую чашку, чередуя глотки с затяжками сигареты, потом пошёл одеваться.
Арефьев открыл дверь в чулан, где у него хранилось рыболовно-охотничье снаряжение, достал маскировочный армейский комбинезон и резиновые сапоги. Одевшись, неспешно стал перекладывать карманные вещи. Покрутил в руках ключи от машины и бросил их на кровать. Затем долго смаковал вторую чашку.
Уже в прихожей автоматически похлопал по карманам – содержимое, закурил на ходу и вышел из квартиры. Ему и самому было странно, почему он вдруг решил посетить то место, куда он сейчас направлялся.
На улице обнаружилось, что утро уже давно наступило, хотя оно было хмурым и неприветливым. Вполне возможно, что именно сегодня вступит в свои права и зима, избавив людей от тоскливой, изматывающей сырости поздней осени.
В маршрутном автобусе было пусто. Одиночество Арефьева нарушала лишь пожилая женщина с рюкзаком да сердитый водитель. Большую часть пути они ехали в том же составе. Почти за городом, на конечной остановке, немногочисленные огородники, вооруженные соответствующим инвентарем, цепочкой тянулись вдоль шоссе в сторону дачных участков, надеясь успеть завершить сельскохозяйственные работы до снега.
Мокрые тряпки туч нависали низко над головой, и начавшийся дождь не стал неожиданностью. Дмитрий свернул с обочины и прямо через заросли пробирался к цели своего путешествия. Он не был здесь три десятилетия. В отрочестве лужайка перед старым и заброшенным кладбищем была идеальным местом для тренировок спортсменов. Дмитрий занимался тогда футболом, был полон честолюбивых помыслов и чаяний. Не случилось…
Хмурая погода подавляла светлые воспоминания, и Арефьев понуро бродил среди старинных могил, с трудом узнавая знакомые места. Постоял несколько минут на заросшей поляне, затем, повинуясь внутреннему зову, пошёл вглубь кладбища. По пути мужчина с интересом разглядывал древние кресты и покосившиеся памятники.
Дмитрию всегда нравилось бродить по кладбищу. Бывая за границей, он стремился посетить местное кладбище, будь то знаменитое Арлингтонское в Вашингтоне или маленькое в заштатном городке.
В таком печальном месте не было будущего, только вечное прошлое. Оставленные радости, прошедшие горести, дни, месяцы, годы встречались здесь, формируясь в скорбные даты, и больше не расставались никогда. Здесь же встречались и люди, никогда не знавшие друг друга и, уже перестав ими быть, оставались рядом, один подле другого навечно.
Пошёл снег. Он становился всё гуще и плотнее, закрывая своей пеленой весь мир. Дмитрий вытянул вперёд руку и пытался нащупать ближайшее дерево, но больно ударился о ствол. Отчаянное чувство одиночества усилилось и, чтобы хоть как-то справится с нарастающей паникой, Арефьев сделал ещё несколько шагов.
Снежинки были крупные и мохнатые, а масса падающего снега – настолько густой, что, казалось, не оставляла места для воздуха и затрудняла дыхание. Постепенно дышать становилось легче, но не потому, что снегопад ослабевал, скорее снежинки становились мелкими и твёрдыми.
Едва различимые корявые ветви деревьев и вмиг потемневший на фоне белоснежного покрова дикий кустарник делали местность зловещей и вызывали щемящую тревогу. Но даже такое плотное безмолвие не могло уберечь зимнюю природу от пристального взгляда невидимого наблюдателя. Сквозь снежную пелену женские глаза, излучающие тепло и любовь, смотрели с сожалением и детским укором. Кроме глаз ничего не было видно, но редеющий снег, казалось, вот-вот, уже через мгновенье, сделает доступным взору образ их обладательницы…
На несколько секунд пелена снега ослабла, и мужчина увидел, что со старого изображения, высеченного на чёрном мрамор, когда–то роскошного надгробного изваяния смотрела молодая девушка в старомодном платье с высоким воротничком. В знакомых глазах читался укор и детское сожаление.
Дмитрий вздрогнул. В область сердца ударила острая боль, и он невольно прижал левую ладонь к груди. Стараясь удержаться на ногах, Арефьев опустился на одно колено и протянул правую руку к могиле. Силы оставили его. Мужчина упал ничком и замер в нелепой лягушачьей позе. Светлый и безбрежный сон, стянутый резиновой болью, беззвучно взорвался, распавшись на тысячи хрустальных капель, и погас…
Падал мягкий и тёплый, как пепел, снег…