писать в министерство по охране жизни и за ними бы приехали. Не переживай их отправляют на удаленные территории, где раздают комнаты, а кому-то и отдельные дома. Каждый день они валят лес или добывают драгоценности, но зато они накормлены и несут пользу, хоть руки их в мозолях и наростах А такие как эти только плодятся, преумножают грязь и болезни, совсем как крысы».
Слова Генриха подействовали на Юстуса устрашающе: он тут же представил, как у этих юных девочек рождается несколько больных детей, и с каждым годом грязных и дурно пахнущих попрошаек становится больше. И во всем виноват он — Юстус. Он давал каждое утро деньги, чтобы эти дети знали: они будут сыпаться в ладони всегда, а значит, можно расслабиться и не искать работу.
— Доброе утро, господин. Есть мелкие монетки? Может, пошарите по карманам? — девочки окликнули молодого богача, но впервые получили в ответ молчание и захлопнутую дверь «Актерского дома» перед самым носом.
Молодые высокие юноши-консьержи поприветствовали вошедшего Юстуса. Они всегда знали, какой ключ подсунуть утром в перчатку, чтобы никто не заметил. Но сегодня привычный ритуал был слегка нарушен появившейся с большими чемоданами и маленькой противной собачонкой дамой с высокой прической, требующей наказать владельца этого «омерзительного места, непригодного для жизни ни одного артиста».
— Господин, может, вы мне посоветуете место получше? Мне дали грязный номер. Только представьте картину: открываю дверь, а там огромная крыса! А я, между прочем, театральный директор, режиссер, а не какая-нибудь босая актриса!
— А откуда вы? — шутки ради поинтересовался юноша.
Дама похлопала неприлично длинными ресницами и чуть не выронила собачку:
— Милый господин, вы настолько юн, что не знаете меня? Безобразие саму Марию Герсон не узнают уже. Докатились!
Вдруг молодой консьерж подбежал к Юстусу и оттащил его со словами:
— Ну где тебя носит, Янис. На пятом этаже ждут, когда ты крысу прогонишь.
Юстус одобрительно подмигнул консьержу и бросился со всех ног к лестнице.
— Как? Вы не из высшего общества? — дама схватилась за голову. — А я ведь у него еще совета попросила! Какой позор!
Собачка поспешила вырваться из лап истеричной хозяйки и бросилась с довольной мордой вон из гостиницы, именуемой «Актерским домом». Жители северной столицы знали, что в этих номерах живут прекраснейшие, но падшие создания. А потому люди из высших кругов старались обходить это сооружение дворами или через сквер. Дамы всегда громко смеялись, если видели актрис на улицах, завернутых вечерами в меха, но зато не жалели сил аплодировать в стенах театра. И когда Мария Герсон, догнавшая свою собачонку, принялась расспрашивать прохожих о месте, где можно остановиться на несколько дней, горожане предпочитали не замечать ее.
— Я не какая-то паршивая актриска. Я театральный директор, между прочим! — но даже эти слова не располагали к разговору. Театральным директором не могла быть женщина по закону, и поэтому мадам Герсон спустя час оказалась в местном полицейском отделении со своими чемоданами и маленьким истеричным существом для проверки документов и установлении личности. На Марию Герсон составили несколько протоколов о нарушении общественного порядка и заключили под сражу как самовольно отлучившуюся актрису.
Юстусу пришлась по душе шутка консьержа, он дал ему три золотые монеты и удалился по лестнице вверх. На седьмом этаже он проворно открыл дверь и вмиг оказался в объятиях молодой блондинки. Она еще не успела сделать прическу, но от нее уже веяло свежестью и любовью.
— Он ее бросит или ради нее предаст родителей? — спросил консьерж у своего приятеля, раскуривая табак на улице.
— Вспомни, что случилось с другими девчонками, которые так же цеплялись за этих золотых сынков. Юс поиграется с ней и выбросит, как и обычно в этих историях. Ну, в его семействе это будет еще одна испачканная глава.
— Ты о чем? — с изумлением произнес юноша. — Ну-ка, выкладывай. Неужто папаша Юса тоже по падшим успел походить.
— Нет, мистер Гросс почти святой. Я бы про него не стал даже под дулом пистолета ничего рассказывать, а вот братец Юса, говорят, не только в театральных скандалах замешан, но и государственных делах каких-то.
— У Юстуса есть брат? Не может быть. Ни разу не слышал о нем.
Над молодыми людьми пролетела стая почтовых ворон с привязанными к лапам письмами и посланиями. Своими криками они разбудили владельца гостиницы, еще не совсем старого, но уже заметно искривившегося Кроппа. Он вскочил с кровати и принялся проклинать птиц, своих соседей через дом, пропавшего без вести сына и подчиненных.
— Где эти чертовы мальчишки? Что за шум, будто восстали все мертвецы в Серой долине?
— Не скажу, иначе полиции настучишь, мал еще такие истории выслушивать, — консьерж на скорую руку уложил волосы, перепроверил чистоту пиджака и обуви и тут же кинулся к господину владельцу.
Его напарник так и остался на улице наблюдать за стаей ворон. Два раскаленных солнца медленно двигались по небу, заставляя брусчатку полыхать. Воробьи и прочие мелкие пташки скрылись в массивной листве от жарких лучей.
Мальчик-консьерж перевернул свою шапочку, чтобы все видели его имя: Маттиас. Ему пора браться за работу. Нелюбимый сын, нежеланный ребенок, выброшенный опекуном на улицу, нашедший приют в этой скромной гостинице для артистов всех категорий. Он знал, что творится в каждом номере, знал всех посетителей в лицо, но спускавшегося по фасаду здания гражданина в черной мантии он не видел никогда. Мужчина замер напротив небольшого оконца, откуда сыпался на улицу хохот под звуки импровизированного барабана. Выстрел. Смех оборвался. Мужчина спустился вниз. Он поравнялся с мальчиком:
— Узнаешь меня?
— Нет, — промычал перепуганный мальчишка. Тело онемело от испуга. — Не надо, прошу.
— Я Маркус. Маркус Гросс, — голос прозвучал сдержанно. — Обо мне скоро узнает вся империя.
Хозяин гостиницы, как услышал выстрелы, тут же выбежал из своей квартиры, распихивая любопытных зевак и персонал — они высыпались на улицу из ниоткуда. Любопытство — главный враг человека. За Кроппом следом выбежал консьерж с огромным пиджаком в руке и пепельницей.
Маттиас лежал в луже собственной крови и задыхался, но из последних сил повторял:
— Маркус Гросс, в меня выстрелил Маркус Гросс.
В толпе стоял перепуганный Юстус со своей возлюбленной, он быстро осознал, что самое время уходить, не прощаясь с Мари.
— И меня вот так оставишь здесь? Юстус! — кричала отчаянно девушка, пытаясь пробраться к возлюбленному через толпу. — Юс! Вернись!
Но Юстус бежал против жаркого ветра домой, пытаясь поймать извозчика, но свободных экипажей не было поблизости.
— Гросс. Не может быть, я единственный Гросс. Никому не дам портить репутацию моей семьи! — Но внутренний голос продолжал настаивать на том, что Юстус Гросс уже запятнал свою фамилию интрижкой с актрисой не второго и даже не третьего ряда. — Кто это человек, что ранил Маттиаса. Кто это? И почему назвался моей фамилией?
Третье, самое большое солнце неслось по небу, пытаясь догнать своих раскаленных собратьев. Юстус в детстве любил придумывать, что по небосводу блуждает только одно единственное, огромное светило.
«Но так не бывает, — заявлял ему Фридрих. — Я не могу вообразить, что где-то есть такое же прекрасное небо, деревья, реки, и что такие же ребята, как мы, вот так просто могут кормить белок в парке из бумажного кулька. Темная материя явно неживая, а мы единственные, кто вообще существует в этой огромной черной пустоте».
Юстус понимающе кивал своему другу, но сны его утверждали обратное: они не одни. С Бургом он никогда не делился увиденным в грезах, и предпочитал лишь поддакивать и вовремя доставать угощение для рыжих обитателей парка.
«Если и есть где-то живая, разумная планета, то мы об этом никогда не узнаем. Магии нам хватает только для того, чтобы оружие усовершенствовать, а не бороздить в этой тьме. Юс, ты чувствуешь, пахнет какой-то гарью. Опять, наверное, листву жгут», — Бург привстал на скамейку, чтобы присмотреться, откуда дым держит путь.
«Все гораздо прозаичнее, опять сжигают тела казненных повстанцев», — маленький мальчик на железных роликах быстро проехал мимо двух друзей, оставив после себя неприятное амбре. Дурной запах расползался по парку и окрестностям города серым, удушливым спрутом.
— Жарко, мне жарко! — вопил ребенок через три ряда от Макса. Его успокаивали как могли сидящие рядом, но мальчик кричал с упорством.
Макс окончательно проснулся, за окном тянулись бесконечные леса, окутанные полупрозрачным дымом. На против сидел мужчина с сердечными каплями и стаканом воды:
— Мне бы так спать, когда все вокруг полыхает, приятель.
— А что я пропустил? Мы с рельсов сошли, что ли? — Макс все еще пытался отмахнуться от увиденного во сне. Ему все еще казалось, что он следует прямиком за рыжеволосым парнем и повторяет каждое его слово, а затем снова возвращается на место гибели мальчика-подростка у стен «Актерского дома», вокруг которого блуждают зеваки и полчища голодных белок.
— Прикалываешься? Правда ничего не почувствовал, приятель?
— Нет, — пожал плечами Макс.
— Мы проехали через ад, ага. Все вокруг горело, будто мы все сидели в огромном котле и варились сами. Я такого никогда не видел, ваще! Я ущипнул себя несколько раз за руку, ой, вот блин, щипал себя так, что кожу изодрал.
На секунду Максу показалось, что капли окрашивали стакан в кроваво-красный цвет, мужчина продолжал капать лекарство, как умалишенный, все больше и больше придавая своему голосу таинственный налет:
— Сам черт нас сегодня хотел поджарить, а я не зря перед поездкой в церковь сходил. Во как. Я тебе больше скажу, пока мы ехали, ты все шептал что-то под нос себе. И я все больше боялся за нас всех. Молился. Рядом с тобой женщина сидела в красной кофте и плакала. Но куда-то делась. Наверное, в чувство ее проводники приводят. Ну и жарища здесь была, — подытожил незнакомец.