Девушка взвизгнула и отскочила от раковины. Гюнтер достал из кармана миниатюрную виную бутылку. Он, оправдываясь, заявил:
— Да, я ношу с собой и такое. Можно подумать, вы оба сошли с картины «Святые под солнцем».
Юстус нервно рассмеялся. И остальные следом принялись переводить дух.
Анника осмотрела кухню и пришла к выводу, что никто ею не пользовался долгие годы. Даже заплесневелые остатки еды на посуде, больше походившие на комья грязи, свидетельствовали об этом. К тому же не было никаких человеческих следов на пыльном полу и ковриках.
Хартман поежился от одной только мысли, что в помещениях обитают инфекции, ему хотелось срочно выбежать на улицу и спалить все эти дома вместе с плесенью, грязью и крысами.
— Я не переношу такие места! — воскликнул он. На втором этаже снова что-то рассыпалось по полу.
— Кажется, тебя услышали крысы. Молодец, Гюнтер, — проговорила девушка.
Молодые люди осмотрели две комнаты на первом этаже, напоминающие гостиную и кладовку. Обилие вещей поражало, дом был огромным складом костюмов, игрушек и безделушек.
— Либо здесь жил настоящий мастер, либо кто-то награбленное десятилетиями прятал, — проговорил Юстус.
На лестнице показались две упитанные крысы с любопытными глазками. Они уставились на непрошенных гостей и долго их разглядывали. Юстус предположил, что они разумны.
— Ага, и еще заколдованы. Поцелуй ту с белым пятном на спинке — мало ли превратится в красавицу, — сказала девушка.
Анника бросила первую попавшуюся вещь в бедолаг, и они вмиг исчезли, забравшись в какие-то потаенные норы.
— Зачем ты за нами побежала? — спросил Гросс. — Это было пугающе и немного странно.
— Не знаю. Мне стало так досадно. Я хотела с вами прогуляться, расспросить, как обстоят дела, а вы вдруг придумали глупую отмазку про какие-то тайные разговоры. Мы же вчера так смешно болтали перед вводной лекцией! Юстус, отправила тебе утром записку вороном. Затем еще одну через час, и еще одну, и еще! Я тебе там столько всего написала.
— Я получил только одну.
Крысы зашумели в соседней комнате, опрокинув на этот раз что-то более увесистое — раздался страшный шум. А за окном показались черные тучи, стремительно надвигающиеся на город. Дождь и сильный ветер застали молодых людей врасплох. Они, не сговариваясь, растопили камин, чтобы согреться.
— Мой отец бы нас тут отчитал, как малолетних идиотов. Нельзя же в грозу разжигать огонь, — проговорил Хартман, разламывая для растопки старый, изъеденный жуками стул.
— Значит, Гросс, ты получил только первую мою записку, — вздохнула Анника.
Юстус кивнул в качестве ответа.
— В других нечто важное. Нет смысла утаивать, так вот, меня нашел странный человек вчера вечером. Я сидела с подругами в ресторане, и вдруг высокий статный мужчина протянул долгую песню о том, что он давно ждет встречи с Юстусом Гроссом. Я подумала, что он увидел мой значок первокурсника, и поэтому подошел ко мне. Но он сказал, что видел нас вместе. И в этот момент мое сердце перестало биться, а ноги сделались каменными изваяниями. Позже он рассказал, что давний друг твоего отца и принялся расспрашивать, где ты остановился и у кого, и чем занимается твой дядя. И я решила, что он нагло врет, потому что человек, знавший твоего отца, мог бы приехать к тебе для разговора, а не подсаживаться к молодым девушкам в ресторане, наводя ужас и тревогу. Я перепугалась, Юстус. Мне и так тревожно спится, потому что я еле как поступила в университет, уговорив отца на эту авантюру. А теперь еще и странные незнакомцы, слежки — все это не нравится мне.
За окном дождь сметал все водными невидимыми руками. Птицы попрятались по чердакам и сидели там вместе с кошками по углам, готовясь после стихии снова к ужасу этой вечной охоты. Ветер заползал в дома через раскрытые окна, дыры и щели в стенах.
— Письмо, — вдруг произнес Гросс, он наконец решился его открыть.
— Если хочешь, мы можем выйти в другую комнату. Письма — это всегда личное, очень интимное. Я всегда покидаю комнату, если кто-то рядом, чтобы прочитать послание, — произнес Хартман.
Юстус согласился с тем, что ему лучше одному раскрыть письмо. Для этого он поднялсясо стреляющей свечой — которую откопал Гюнтер в гостиной — на второй этаж. Но раскрыть дверь не решился, поэтому уселся на верхней ступеньке и принялся читать едва различимый почерк. Часть текста была перечеркнута, что-то было замазано черными кляксами, но основной текст, который должен был дойти до Юстуса Гросса, был вполне ясен:
«Милый, любимый мой, свет очей моих, Юстус. Я не нахожу себе места после этой трагедии, после этого чудовищного акта несправедливого насилия. Мой мальчик, я жива, но не пиши мне и не пытайся меня найти. Это будет мучительно. Прости за то, что уехала. Я знала, что это все случится. Но я уехала по другой причине, раскрыть которую пока не могу. Однажды мы встретимся, и я тебе расскажу обо всем, что знаю. Но сейчас обучайся магии и по возможности покинь империю раньше, чем революция выжжет ее дотла. Твоя мама».
Из темных, кошмарных, населенных самыми дикими существами, глубин выползло мерзкое чувство. Гросс сражался с тошнотой и отвращением. И изнутри его раздирало отчаяние, он не мог поверить в то, что родная мать его бросила в день трагедии. Она знала о ней, таила внутри себя страх или она надеялась, что восстание случится?
«Почему ты так со мной поступила? Да какая ты тогда мать?» — внутренний голос тихо пищал, как беззащитный хорек, загнанный в угол.
Гросс решил не рассказывать о содержании письма Гюнтеру и Аннике, по крайней мере он решил, что сейчас не самое подходящее время делиться с ними об этом письме. Его мать была в бегах, и скорее всего, ее тоже разыскивала черная гвардия. Гросс старался не думать об этом, он решил, что после ливня обязательно покажет послание дяде и обсудит с ним это письмо.
Воспоминания снова выпрыгивали из-за угла. Едкий дым и обжигающий огонь вновь и вновь возвращали в день трагедии. Юстус вспомнил глубокие глаза Катарины, ее смех, бальных гостей. И отца. Он был вечно занят, предельно обстоятелен и всегда разговаривал с сыном, как с дальним родственником, который обрушился на него в качестве кары небесной. Образ отца вновь вытеснил повсеместный огонь и людские крики. Гросс немедленно открыл дверь ногой и шагнул в темную комнату.
Точная копия поместья Гроссов покоилась на красном столе, свет в окнах сменялся безудержным пламенем. Его оранжевые языки лизали крышу, красные огненные зубья обгладывали окна. Лопнувшие стекла гуляли свободно по столу, переливаясь осколками.
Макс Большаков отодвинул конструкцию дома от себя, но Вайлет на это неодобрительно щелкнул пальцами. Поместье, утопающее во мраке, продолжало все еще поедаться огнем. Крики птиц и голоса отчаявшихся людей медленно гасли во тьме. По красной деревянной поверхности рассыпался черный дым вместе с миниатюрными черными птицами. Они падали замертво, складываясь друг на друга.
Макс молча наблюдал за этим, завороженный, совершенно обезумевший. Он переводил свой взгляд с выбегающего из поместья парня с проворной девчонкой на толпы разъяренных людей, кричащих что-то неразборчивое. Огонь продолжал клубиться во тьме, Большакову стало казаться, что запах гари прорывается к нему.
Ни Вайлет, ни Макс не заметили молодого в строгом костюме юношу, наблюдавшего из темного угла за ними. Его красные слезы текли по белому стеклянному лицу, губы едва шевелились в молитве.
— Стало быть, это выглядело кроваво, — вздохнул Большаков, — затем посчитал нужным добавить, — ужас. Это черный ужас. И почему люди додумались до такого!
— Это природа человека, — постучал костяшками пальцев по столу Вайлет.
— Это природа жестокости! — Макс привстал со стола.
Вороны продолжали умирать на столе, люди с большей жестокостью расправлялись над прекрасными господами, не щадили дам и детей. Крики стали громче, а детский плач стал особенно пронзительнее. Кровь растекалась по столу, как чернила. Густая, темная, липкая.
— Почему это допускается? Где же твое хваленое покровительство? Неужели ты бессилен перед этим варварством? — негодовал Большаков. На его лице проступали фиолетовые вены. — Это же твой мир, Вайлет!
Вайлет перебирал в руках сигару, рассматривал причудливые узоры на ней.
— Я тебе показываю прошлое, которое не смог изменить. В каких-то законах вселенной я бессилен. Я же не фея с волшебной палочкой, чтобы заставить огонь превратиться в воду или пули — в букеты цветов.
— А в каких законах ты силен? В каких? — голос срывался, дрожал.
Вдруг на столе все замерло, лишь темнота продолжила сгущаться над поместьем. Вороны послушно сложились в один огромный ком по размерам напоминающий поместье.
— Ты обычный человек и не понимаешь, как работает время на самом деле. Пока мы тут с тобой сидим и смотрит на поместье Гроссов, история уже дает совершенно другой виток. И самое страшное — все события происходят одновременно, но ты их видишь с детства, стало быть, тебе кажется, что увиденное — это общая структура, хотя все не так. Я показываю тебе только то, что должен тебе показать. Я ведь тоже следую правилам, законам вселенной. Но только существует в моем мире некто, кто эти правила нарушает.
— И кто же это? Давай же, назови мое имя. Я так устал от твоих загадок, устал от тебя самого. Я бы мог прожить спокойное детство, — начал Макс, но Вайлет тут же его перебил.
— Не спокойное, а бессмысленное, — тихо ответил Вайлет. — Я не желал тебе зла. К тому же, мне показалось, что только ты способен мне помочь.
Кровавые слезы тихо катились по онемевшим щекам Юстуса, он не мог понять, почему он заперт в этом темном пространстве, и кто эти двое, нарушающие его скорбь, ковыряясь в самых болезненных воспоминаниях. Он следил за взглядом Большакова, подмечал, как молодой человек с состраданием относится к трагическому концу северной столицы. Затем слова двух фигур стали не разборчивы для Гросса. Внезапно он набрался смелости и подошел к столу. В руке его оказался револьвер. Гросс понимал, что сотворил его сам, из воздуха с помощью сильной магии, законов которой совсем не знал. Большаков закрыл глаза руками со словами: «Это невозможно, то, о чем ты просишь, я не могу исполнить. Я против таких игр. Ты бы мог сразу сказать мне этом, зачем ты все это время водил меня за нос?»