И вот только сейчас, вынырнув из прибрежной тины, мне удалось оценить степень везения. Без него лодочка с припасами уже плыла бы куда-то по своим делам, едва только я поскользнулась на склоне. А так конец веревки нырнул вместе со мной, удержав самоплавующую поклажу. Жаль только вилку-нож упустила. Кто ж знал, что хорошая идея быть во всеоружии, обернется такой досадной потерей. Но с ножкой-дубинкой идти на штурм вершины несподручно…
Мысли сбились тяжелым отхаркивающим кашлем, после которого я, не выползая из воды, как бы привалилась к берегу. Дно тут резко уходило вниз и буквально в метре от обрыва глубина, как показал незапланированный нырок-кувырок, достигала… Кто его знает, сколько достигала, но думаю даже наш Малюткин, встав на дно, до поверхности не дотянулся бы. На самом деле с глубиной тоже повезло, потому что, поскользнувшись на глиняном склоне, я влетела в воду именно головой вниз, и будь там лягушатник, то мой самый многострадальный орган пострадал бы еще больше. А так только водички наглоталась… пресной, грязной, противной и по самые уши… Ничего, сейчас я отдышусь и влезу на этот живописный склон. Только сначала вещички на берег вытащу. Я, конечно, падать больше не собираюсь, поэтому шанса уплыть у них не будет. Но все же сначала вытолкаю лодочку на берег. И вилку возьму, чтоб было чем за склон держаться.
Глава XVII
– Я хочу поднять… Э, пожалуй, допить этот кувшинчик за то, чтоб сегодняшний бесконечный день наконец-то закончился! – очередной глоток противного вина покатился по пищеводу, уничтожая, как мне хотелось верить, последствия проглоченной речной водички. Как приговаривал дед, ссылаясь на опыт военных медиков: «Красные глаза не желтеют». Порой выдавалась альтернатива «Зато дезинфицирует». Присказки, для меня, звучали забавно, так как ни к армии, ни уж тем более к медицине дед никакого отношения не имел. Но свою реакцию проявлять не стоило, поскольку фразочки употреблялись им как правило в злобно-саркастическом настроении, в качестве комментария к новостям или к социальным проблемам. В конечном итоге, для нас с бабушкой они стали некими синонимами плохого настроения, что, безусловно, соответствовало моему текущему взгляду на жизнь. Собственно, трудно представить, чтоб кто-нибудь на пустой желудок, сидя голым задом на земле в неизвестной точке планеты, да еще без малейшего понимания происходящего испытывал бы брызжущий радостью оптимизм.
Нет, сам по себе оптимизм вещь необходимая. Особенно в боевых условиях. Именно поэтому я целенаправленно активно занималась самовнушением. Сначала готовясь к штурму кресельной башни. Потом заставляя себя радоваться выходу на поверхность. И тем что отбилась от бандитов. И наводнению, потому что следы «заметет». И чертовому обрыву, на котором только чудом не сломала шею, поскальзываясь и кувыркаясь…
Но, может быть, уже на сегодня хватит? Кто-то там наверху может уже закончит изгаляться надо мной?
Невольно подняв голову, я посмотрела на висящее над деревьями солнце. До него мои возмущения-переживания не долетели. Хотя, что с него взять. Светит, греет, мои развешанные по кустам пожитки сушит… Из меня выскочил невольный смешок, тут же обозванный реакцией пустого желудка на алкоголь. Пусть так. Но я вряд ли даже в кристально трезвом состоянии удержалась бы от смеха, если б взглянула на себя со стороны. А если бы каким-то чудом появилась видеозапись моего скоростного спуска нагишом от вершин до глубин с мешком в руках, то, наверное, своим ржанием распугала бы всех медведей и бандитов.
Плохо только, что «продукты» намокли. Но их все равно немного, а дезинфекция винцом придает им особый вкусовой колорит. Жаль осталось всего… я бросила взгляд на расстеленную салфетку… одиннадцать – так себе цифра, да и закусить мерзкий привкус алкогольного пойла нужно. Так что осталось всего десять штучек сладких лепестков. Завтра нужно будет что-то придумывать с едой. А сегодня усталость все же сильнее голода. Да и по лесу голышом я бегать больше не собираюсь. Такой экстрим не для меня. Потянувшись, я случайно зарылась рукой в сухой слой прошлогодней листвы. Вспомнились огромные багряно-желтые «стога» выраставшие в парке осенью. Отец всегда разрешал мне маленькой прыгать по этим кучам. Мама сердилась, но он твердо верил, что этот опыт бесценен. Поэтому в погожие осенние выходные папа специально водил меня «пинать осеннюю листву». Потом я подросла и уже ходила гулять не с ним, а с подружками. Купание-валяние в листьях ушло в прошлое. Но мою любовь отец теми прогулками заработал на всю жизнь. Даже если он и относился ко мне как к ответственности.
Пьяно-размягченные мысли покрутились еще немного вокруг теплых воспоминаний детства, пока не набрели на вполне очевидную идею организовать себе сухое уютное ложе из прошлогодней листвы. Энтузязизм искранул, и я бодренько принялась за реализацию плана, «сграбив» в кучку то, до чего смогла дотянуться, не сходя с места. Результат вышел более чем скромный. Тогда мне пришло в голову встать и поискать рыбные… то есть лиственные места. Поскольку деревья чуть ли не вплотную подступали к обрыву, то вполне естественно, что мое внимание устремилось в лес. Сначала я, не заходя вглубь, хотела просто сгрести ножкой от стола стожок для переноски. Но дело не пошло. Мой инструмент жестоко калечил будущую постель, превращая ее в ни на что не годную труху. Сбор же по листику даже не рассматривался… Моветон.
Остановившись, я потерла себе лоб, словно порылась в лексических запасах. Определение «моветон» отсутствовало18, зато присутствовало ощущение, что ляпнулась чушь несусветная. Мозг вздохнул и поправился: «Собирать по листику – это в лом». И я с ним согласилась, решив отыскать сразу большую кучу.
Однако первым отыскался трухлявый пенек. Причем, зараза, так замаскировался, что я дважды пыталась подхватить кучку, прежде чем догадалась разгрести верхний слой и обнаружить неподъемный сюрприз.
Номером два в моих поисках стал муравейник. Разорять его я не стала, хотя и обвинила подлом подлоге.
К запримеченному третьему кандидату на мою постель я решила подкрасться незаметно. Чтоб не вспугнуть удачу. Сначала от дерева к дереву, потом на четвереньках через заросли папоротника… А потом… до меня дошел запах горя, отчаянья на фоне материнской любви.
Я замерла, приподнявшись над зарослями. Теперь, когда шорох листвы под ногами не заглушал тишину леса, до меня донеслись тихие всхлипывания. Смесь жалости и любопытства подтолкнула вперед. Внезапно проснувшаяся осторожность несколько приумерила прыть. Мысль «А оно мне надо?» тут же в очередной раз попыталась сцепиться с «Пройдешь мимо ты, пройдут мимо тебя». Но донесшийся слабый запах чего-то необыкновенно прекрасного, волшебного мгновенно перебил брожение в мозгу. Он магнитом потянул к себе. И я не сопротивлялась. Шла как крыса за дудочкой… Однако в отличие от сказочных грызунов полного отупения все же не случилось, поэтому на полянку, откуда доносились звуки-чувства, я выскакивать не стала, предпочтя для начала понаблюдать со стороны.
Шуршаще-хрустящая под ногами листва попыталась выдать меня с головой, но мне пришла в голову замечательная мысль останавливаться после каждого шага и двигаться дальше только после того как досчитаю до пятидесяти. На третьем шаге счет сократился до двадцати, на пятом – до пяти, но медленно. А дальше лес кончался. Точнее, оставалась пара молоденьких деревьев, за которыми угадывалась сидящая фигурка. Присев на корточки, я осторожно пригнула мешающую веточку, но она внезапно треснула. Очень тихо, но человек, сидящий на поляне, вздрогнул и обернулся.
Обернулась. Молоденькая девушка, почти девочка, боязливо вглядывалась в окружавший ее лес. И она была не одна. Она кормила грудью ребенка…
Я замерла… нет, окаменела… не то… Растворилась! Просто растворилась в нахлынувших на меня эмоциях. Я чувствовала маму, малыша и чувствовала их связь. За прошедшие годы своей чуйности мне приходилось ощущать эмоции маленьких детей и их родителей. Да с той же Ривкой и ее дочкой мы встречались регулярно, когда они приезжали к Валеркиным родителям. С другой стороны, я ни разу не видела, как она дочку кормит… Боялась обзавидоваться. Все же, как бы хорошо не относился к человеку, тебя все равно корежит, когда он исполняет твою мечту. Вот и не видела, точней не нюхала, ни разу такого эмоционального контакта. Именно контакта, а не единения, поскольку эмоции от мамы хм… с молоком переходя к младенцу трансформировались… Наверно это можно было бы назвать эмоциональным насыщением, если б запах не подсказал, что они возвращаются к маме, умножая то, что она отдает. Какой-то волшебный круговорот. А может резонанс. Но определенно волшебный…
И разрушенный в один миг грубым мужским криком. Я вздрогнула, только сейчас заметив нового персонажа на поляне. Девушка зарыдала, вместе с ней заплакал отнятый от груди младенец. Мужик же, не торопясь, подошел вплотную, сказал что-то и, нагнувшись, влепил девушке пощёчину. Плача стало больше, но мужской гогот был громче. Он что-то забасил непонятное, но явно грубое, и я с некоторым удивлением поняла, что язык совершенно не знаком.
Мысли, оторвавшись от происходящего, в очередной раз попытались безуспешно построить мостик в прошлое. Логика, слегка тормознув, все же подсказала, что на просторах родины очень много разных народов и народностей и у каждого свой язык. Так что не стоит торопиться, рассматривая версию заграничного путешествия.
Тем временем резкие ароматы эмоций на поляне вернули меня из великих дум на землю. Малыш, покинув руки мамы, лежал прямо на земле и теперь не плакал, а чуть слышно поскуливал, жалуясь на незаконченный обед. Его возмущения оставались без внимания, поскольку его мама была занята руками «большого дяди». Она не плакала вслух, но…
«У нее же молоко пропадет!»
«Как пропадет?»
«С испугу пропадет! Это ж все ментальное. А ей страшно. Ты что не видишь? СТРАШ-НО!»
«Страшно?» – в некой растерянности я втянула эмоциональный окрас на поляне. Девчонке не было страшно, она просто вопила от ужаса. А мужик… он просто упивался ее состоянием и хотел еще больше усилить его. А уж какие оттенки похоти бурлили в нем!