И вот тогда во мне открылся талант к исполнению колыбельных. Точнее, сначала вспомнился Ривкин рассказ и, кстати, показ как можно успокоить малыша разговором. Потом же, пару-тройку сотен метров спустя, выяснилось, что бездумно петь гораздо проще, чем говорить.
Хотя, если честно, певица я абсолютно никудышная. Мое музыкальное образование ограничивается школьным хором, где Леночку просили петь потише и слушать остальных. Тогда слова учительницы жгли душу обидой. Насупившись, я замолкала и вскорости зарабатывала замечание за то, что не пою. Открывала рот и опять: «Потише. Слушай других». С ситуацией справился любительский ролик, показанный по телевизору, где мальчик, выступая вместе с хором, своим пением портил всю песню, выпадая из ритма, мелодии и даже слов. На следующий день я ушла из хора. И песни зареклась петь. Правда, в последнем все же сделала небольшое послабление, решив петь только для себя, когда никто не слышит.
И вот теперь оно… нет, не вырвалось, а робко показалось. Пение ради тихо-монотонного звука. Чтоб задать укачивающе-успокаивающий ритм и в тоже время поддержать равномерный шаг. Слова песен моего детства вместе со своими мелодиями укладывались в неторопливый размер «баю-бай» с расчетом, чтоб каждый «бай» попадал под ногу.
Помнится, в одном известном фильме девушка расстраивалась, что не знает нежных маршей22. Я же пошла дальше, создав разновидность колыбельных маршей. Может для кого-нибудь достижение покажется сомнительным, однако со своей задачей оно справлялось великолепно, поскольку размеренно-раскачивающее пение качественно отупляло как слушателей, так и исполнительницу.
Во всяком случае, ничем другим кроме отупения «внезапное» появление убегающего от меня с подвываниями мальчишки лет семи восьми объяснить сложно.
Обездвиженная растерянностью, я смотрела ему вслед. А по мозгам носилось обалдело-неприкаянное «А чой-то он?», временами спотыкаясь о недоуменное «Да откуда он взялся?!». Секунды бежали вслед за испуганным пареньком, успешно складываясь в минуты, но понимание не наступало, ответы не находились.
Когда же фигурка напуганного непонятно чем ребенка скрылась с глаз за поворотом дороги, наступил окончательный выход из транса в реальность. Первый вменяемый взгляд достался висящему в переноске Тимке. Малыш спал. Однако несколько настораживало его слегка затрудненное дыхание. Да и то, что он изрядно вспотел, хорошей новостью не казалось. С другой стороны я со времен работы на даче с дошколятами, твердо уверила в святость детского сна, дарящего мне немного времени для себя. Поэтому обращалась с халатом-переноской очень аккуратно, стараясь не разбудить «лихо».
Но один только взгляд на Йискырзу, находившуюся в болезненно-бессознательном состоянии, резко изменил мои, как оказалось, весьма скромные представления об этом самом «лихо».
И тут, ну как специально:
«Мадемуазель-сударыня богиня Ленка Червоточинка…» – послышался «приветик» от предполагаемого виновника моих злоключений.
Мое раздражение, приправленное негативизмом, пессимизмом и прочими отрицательными измами, почти самостоятельно вылетело ракетой в направлении пришедшего зова, смыв его начисто из мозгов.
Сразу как-то легче стало. Эйфория, конечно, не наступила, но вот некое пространство в голове для небольшого позитива образовалось. Как раз чтоб подбодрить себя, пусть даже искусственным, зарядом оптимизма, увиденного в довольно простой логической цепочке: мальчик – родители – возможная помощь. Возможная помощь в скором времени. Может даже в очень скором времени.
Вдохновленная я подхватила ручки тележки и бодро поползла… двинулась дальше по дороге.
***
Двигать пришлось порядочно. Если б не паренек, то я давно бы уже стала обустраиваться на привал. А может даже на ночевку. Так что он, как птичка у Колумба23, заслужил мою признательность. Хотя на месте родителей я всыпала б ему по первое число, чтоб не забредал в одиночку так далеко.
Но все же благодарности во мне было больше. Поэтому когда впереди замаячили крыши и заборы, я вслух пожелала мальцу всех благ.
Наверно в стародавние времена бурлаки, видя конечную точку путешествия, испытывали такое же воодушевление: усталость уходила на задний план, шаг убыстрялся, а мысли о возможных проблемах просто боялись появляться…
К сожалению, сами проблемы никакого страха не испытывали. Они просто взяли и начались. Сначала по-тихому, когда, попав на деревенскую улицу, где за высокими заборами прятались невысокие домишки, я не встретила ни одного человека. Потом продолжилось значительно громче, когда на перекрестке при виде меня с десяток малолеток с жуткими криками и плачами разлетелись в разные стороны. Разбуженный Тимка вторил им во всю мощь своих легких, моментально сделав мои мозги квадратными. На укачивания, «баю-баюшки» и прочие «люлюшки» пацан ответил решительным отказом. А вот на водичку будущая звезда оперной сцены согласился. Мои уши плакали от счастья.
Йискырзу находилась в полупрострации: вроде как смотрит осмыслено, но как-то сквозь. Словно я из прозрачного материала сделана. И журчит про «Просто грэйит». Кажется, она решила, что это название болезни. А может, переняла как ругательство… Стараясь не внюхиваться в эмоциональные ароматы подопечной, я дала ей напиться. Девчушка пила жадно и не отбрыкивалась, хотя попыток держать кувшинчик самостоятельно не делала. На мой взгляд, весьма адекватная реакция. Но лучше бы спросить у доктора или какого-нибудь местного знахаря…
Я огляделась – никого. Малышня разбежалась, взрослые не появились. Кругом одни заборы. Однообразно-сплошные, перекликающиеся своими оттенками темного с серым небом над головой… Ну, должен же кто-нибудь за ними быть! Взять хотя бы ближайший…
Сделав два шага, я подошла вплотную к широким плохо обработанным доскам, пропитанных чем-то темным. Возникало ощущение, словно их напилили из телеграфных столбов или шпал. В своей строительной конторе мне приходилось слышать, что народ в деревнях и дачных участках обливал основания домов отработанным машинным маслом для сохранности древесины. Может и тут та же история. Хотя не исключено, что хозяин работает сторожем на столбо-шпальной фабрике и у него такого материала ну, как гуталину у дяди кота по фамилии Матроскин. Калитки… я пробежалась взглядом по ряду довольно плотно подогнанных досок – не видно… Не страшно, вход дело наживное – забор всего сантиметров на двадцать меня выше. Главное только понять, где его организовывать. Заглянув в щель между досками, я моментально отпрыгнула назад. По ту сторону было что-то четвероногое, очень зубастое и внимательно принюхивающееся. Налаживать вход в этом месте резко расхотелось. К тому же другие заборы наличествуют.
У кандидата номер два калитка определялась невооруженным взглядом как более светлое пятно на грязно сером поле. Но заперто, а с другой стороны кто-то рычащий выхаживает.
За третьим забором, еще не подойдя к нему, чувствую страх и любопытство. Человек. Возможно, в щелку на меня сейчас глазеет. Я «поглубже» втянула в себя доносящиеся запахи. Вроде молодостью пахнет… Если не сказать детством. Может он следил по-тихой за той детворой, что стояла здесь… Да собственно без разницы какой возраст, мне сейчас любая помощь сгодится. Хоть мамку-папку крикнет уже дело. А уж от них человечности и помощи можно силой добиться, хотя лучше подкупом. А можно совместить. Так сказать, кнутом и пряником, то есть наганом и колечками-сережками. Если только соображу с чего начать разговор через забор. В принципе на безрыбье выбрать не приходится: поворачиваюсь к невидимому зрителю, показываю Тимку и прошу «есть-пить», стараясь придать своему голосу просительно-жалостливые интонации.
Наблюдатель пугается сильнее и убегает. То ли у меня акцент не тот, то ли кричу слишком злобно, то ли…
«Вот дура, а! – накатывает внезапно понимание, – за забором-то думали, что следят в тайне-безопасности, а я вся такая оборачиваюсь прямо туда, где засел ребятенок, да еще показываю, мол, его прятки для меня не прятки…»
В раздражении на себя любимую возвращаюсь к тележке, где журчащая себе под нос Йискырзу смотрит в серое небо безучастно-отрешенным взглядом.
Похоже, не судьба объясниться без живого общения.
Тимоха согласно агукнув, завозился, требуя внимания. По времени, так он вполне мог уже надуть в пеленки, а значит, нужен привал. Да я сама, кстати, чуток отдохнуть не отказалась бы. И желудок намекнул, что совершенно не возражает против кормежки. А совесть намекнула о больной подопечной…
И в тот момент, когда я вся в сомнениях берусь за оглоблю тележки, калитка забора, за которым сидел напуганный ребенок, резко распахивается, давая дорогу ЕЙ.
То, что Некрасовской Матрене Тимофеевне до ЭТОЙ еще расти и расти, мне стало понятно с первого полувзгляда. При виде такой особы взбесившиеся кони не только остановятся, но еще сами безропотно войдут в горящую избу. Чуйка любезно вопила о злобности и разъяренности вышедшей. Мои глаза, проскользив по монументальной фигуре, облаченной темно-синий фартук, буквально приклеились к сжимаемой сильными руками кочерге. В памяти, как назло, всплыл образ литературного героя, изувеченного именно таким предметом домашнего обихода24. Не шибко приободряющая ассоциация. Но другой-то нет. А тут еще мощь крупного, но совсем не жирного тела…
Мои тренера в таком случае в один голос рекомендовали довольно популярный к тому же довольно эффективный прием под названием «дать деру». И я бы его обязательно применила, если б не Тимка, да больная Йискырзу на тележке. Осознанная ответственность отодвинула первичные эмоции на задний план. В конце концов, у меня в планах драка не стояла. Так что наверняка можно спустить все на тормозах. К примеру, просьба о помощи должна слега снять напряжение, показав кочергоносице, что перед ней не враг. Осталась вся та же малость – объясниться… И надо бы как-то побыстрей, потому что меня уже окинули оценивающим взглядом и сейчас рванут в атаку, выпуская свою агрессивность…