Стоило только закрыть воду, как руки по новой оказались скрученными. После чего началось долгое путешествие по уныло-безликим гулким коридорам-переходам. Монотонный шаг несется эхом вдоль серых стен, взывая к известному «Оставь надежду всяк сюда входящий». Пытаясь переломить навязчивость угнетающего рефрена, я ухожу в раздумья, чтоб наткнутся на не менее «веселую» тему о Тимке и матери его Йискырзу. Девчуха, вроде бы, к моменту нашего расставания уже несколько оклемалась от болезни, что, несомненно, плюс. Плюсик номер два – это запасец сережек и колец припрятанный в ее рюкзачке. Осталось только понять будет ли из плюсиков толк… Отсутствие однозначного ответа на этот почти риторический вопрос промучило меня своей неопределенностью вплоть до «радостного» момента достижения, конечной точки нашего путешествия.
Без стука открыв ничем не отличающуюся от своих товарок дверь, конвоирша, качнув головой, приказала войти. Я захожу, не капризничая, в большое щедро залитое ярким солнечным светом помещение, пропитанное легким лекарственным запахом. Однако рассмотреть ничего не удается, поскольку оттесняющая меня в сторону охранница выходит вперед, начиная монотонное журчание. Скорей всего докладывается. Дело служивое, дающее мне пару минут на оглядеться, да сориентироваться. Впрочем, глаза отыскали ответ еще раньше, чем вопросы до конца сформулировались: напротив одного из окон, греясь в солнечных лучах, стоит чудо под названием «кресло гинекологическое». Похоже, медицина здесь не пещерного уровня. Это не может не радовать. А то, что «свеженькую» арестантку привели на медицинский осмотр, показывает достаточно развитой уровень общества. Весьма положительный факт… омрачаемый осознанием, что узница – это я.
Сам осмотр как таковой не пугал. Меня приучили их проходить на регулярной основе. Но все же я привыкла перед записью на прием наводить о врачах справки. А вот так, с бухты-барахты, предъявляться полному незнакомцу как-то не приходилось. Правда,и моя подготовка тоже не гарантировала результат. Так, однажды зайдя к одному весьма разрекламированному эскулапу, я втянула эмоции, развернулась и убежала.
Но сейчас в роли человека весьма подневольного вариант с «убежала» не предусмотрен в принципе. Значит, придется терпеть… Хотя с другой стороны, наличие кресла не является необходимостью его использования…
Охранница отступила в сторону. За стоящим у центрального окна стола сидел немолодой хрупкого сложения мужчина. Голубой полувоенный френч на плечах, в руке изрядно покусанный бутерброд, хлебные крошки в небольшой академической бородке, на остром с маленькой горбинкой носу оранжевое пятнышко соуса. Седеющие волосы забраны в хвост, открывая обзору глубокие залысины, в серых глазах вселенская усталость, и пахнет уверенным цинизмом мясника пополам с профессиональной раздраженностью престарелой паспортистки. Ну да, я кусок плоти, на который надо потратить время… Нормальное в принципе отношение. У нас в районной поликлинике редко кто так не пахнет. Главное, нет никаких завихристых желаний, о которых в книжках по психологии пишут много-много букв. Будем считать, что доктор получает одобрямс на взглянуть. Ему, конечно, от этого ни горячо, ни холодно, но мне как-то спокойнее.
Меня окидывают совершенно спокойным взглядом, бросают короткую фразу, кусают бутерброд и задумчиво отворачиваются к окну. До охранницы не сразу, но доходит, что я по-местному ни бум-бум. Ничуть не испугавшись трудностей перевода, она медленно, по слогам, повторяет докторскую команду. Похоже, у нее незнание языка ассоциируется с тупизной. Что ж, мы такие, как нас представляют, поэтому «туплю в ответ и хлопаю глазками».
На самом деле набор врачебных команд минимален. Это либо «проходите», либо «раздевайтесь». Есть еще вариант «На что жалуетесь?», но тогда доктор к окошку не развернулся бы. «Проходите» тоже отпадает, поскольку мы как бы уже вошли. Значит, мне велели раздеться. Вот только кое-кто не догадался снять веревочную петлю с моих запястий. К тому же в помещении, несмотря на солнечные лучи, довольно прохладно, и лишаться, даже очень тоненьких тряпочек, совершенно не хочется. У меня итак уже по всему телу огромные ознобные мурашки гуляют… Может только местами оголиться придется?
Охранница, излучив немного недовольства, повторяет свой перевод. Слегка заинтригованный доктор оторвался от созерцания улицы. «Перевод» озвучивается еще пару раз. Доктор раздраженно хрюкает, после чего занервничавшая конвоирша подступает ко мне с явным намерением поиграть в «раздень Машеньку»… то есть Леночку. Пытаясь отказаться от «милой» услуги, я, поднимаю руки, предъявляя свои запястья. Конфликт исчерпан. Было бы очень смешно, если б не было так холодно.
Доктор выдал короткую язвительно-оскорбительную речь и, откусив еще разок от бутерброда, повторно уткнул свой взгляд в окно. Запах охранницы стремительно упал до униженно-растоптанного. И мне стало ее жалко.
Нет, я сама по себе очень далека от популярного западного закидона под названием политкорректность. Глупость должна называться глупостью без всяких изящно-смягчающих словесных оборотов. Но зачем, же оскорблять! Ведь даже у очень недалекого человека есть чувства, и одно из них чувство собственного достоинства. Да, этой грубоватой мужеподобной женщине дано богом не так уж много. Зато она практически полностью загружает отмеренный ей свыше ресурс. А этот докторишка… Ведь не молод, а прозябает в занюханной тюремной больничке. Не в своей частной клинике с клиентурой из богатеньких 'буратин', а, повторюсь, в занюханной тюремной больничке. Способностей не хватило на что-то большее? Так чего нос задирать, если, по сути, ты такой же недалекий, с трудом доросший до своего места под солнцем. Да и потом не верится мне в то, что свои способности этот врачеватель эксплуатирует так же эффективно, как недалекая охранница. Вот готова поспорить, что КПД использования заложенного природой у нее гораздо выше докторишкиного. Вот и получается, что она достойна гораздо большего уважения, а вместо этого получает болезненные оскорбления от немолодого сморчка.
Освободившейся рукой я удержала рукав конвоирши, и когда она удивленно подняла свои глаза, улыбнувшись, подмигнула. В ответ небольшой смущенный кивок и расцветающая в ее душе благодарность.
Раздеваюсь. И ужасаюсь. Все тело расцвечено пятнами синяков. Некоторые с кровоподтеками. Видно месили меня вчера не по-детски. А это я еще лица своего не видела. Но надо сосредотачиваться на положительном. Вот зубы все на своих местах. Нос сохранил свою форму. И вообще без переломов обошлось. Ведь это многого стоит. А синяки… заживут. Так что лучше думать о вещах более насущных. Например, висящее на шее колечко никому не хочется показывать…
Немного извернувшись, ухитряюсь незаметно снять веревочку с украшением вместе с маечкой. Когда из одежды на мне остаются только ботиночки, решительно делаю пару шагов, к доктору… Богини своей наготы не стыдятся, а дикарки ее не осознают. А я можно сказать и то и другое, поэтому стою горделиво, стараясь не дрожать от холода.
А доктор спокойно доедает бутербродик, даря заоконному пейзажу гораздо больше внимания, чем покрывающейся гусиной кожей мне.
Но вот перекус закончен. Поднявшись со стула, хозяин кабинета неспешно разгладил усы, после чего, мазнув по мне невидящим взглядом, прошел к «притаившейся» в дальнем углу раковине. Не торопясь, вымыв руки, он внимательно разглядел себя в зеркале. Пара минут ушла на ликвидацию пятнышка на носу и избавление бороды от крошек. Следующий пункт программы – размеренное шествие к шкафу стоящему в противоположном конце комнаты. Еще одна неторопливая минута на извлечение из недр мебели пустого бланка. Обратное путешествие к столу тоже не отличается стремительностью.
Прежде чем сесть на стул хозяин кабинета неторопливо оглядывает меня сверху донизу. Словно данные считывает. Рост, вес…
Хм… рост… Говорят, человек растет аж до двадцати пяти лет, но не думаю, что мне удалось сильно вытянуться от своих ста шестидесяти шести, намерянных на первом курсе. Во всяком случае, на одежде это никоим образом не отразилось. Вес же, в отличие от роста, величина менее постоянная, и по мнению бабушки, для большей показательности должен выражаться не в килограммах, а в загадочных единицах восприятия. Например, мой вес, по ее словам, как раз такой, чтоб на руках носить. Правда, после вынужденной прогулки по лесам и долам моему потенциальному носильщику должно стать на много легче. Может он даже и одной левой обойдется.
Что дальше? Волосы? Прямые, чуть ниже плеч, странноватого оттенка, унаследованного от папаши. У нас есть его трехколерное студенческое фото: темные волосы, рыжая борода и светлые усики. В моей шевелюре присутствуют все три цвета, правда, в разной пропорции, создавая своеобразный золотистый оттенок русого цвета, выгодно выделяющий меня в толпе искусно покрашенных красавиц. А вот слегка вытянутое лицо, даже при наличии больших серых глаз, выглядит несколько бледновато… пока в руки не попадет косметичка. Пара неярких штрихов способны высветить мои правильные аристократические черты. Правда, сейчас они оттенены великолепными фонарями, но искренне надеюсь, что скоро синева сойдет. Кстати, «аристократическим» их называла бабушка и, ей как профессиональному гримеру, я склонна доверять. Кто знает, может и в правду в жилах далекого предка, оставившего мне в наследство фамилию и национальность, бурлила весьма голубая кровь.
Тем временем обладатель голубого френча с критично-обреченным выражением лица пробегает глазами по строчкам пустого бланка, после чего поднимает голову и смотрит на меня в ожидании ответа на незаданный вопрос…
«Ну, конечно! – озаряет меня понимание, – с чего же еще начинаются все документы!» Горделиво вскидываю голову и громко, с подчеркнутой четкостью произношу:
– Елена Альбертовна Ланцкен.
Доктор, медленно повторяя, записывает и, закончив, снова смотрит на меня в ожидании.
– Червоточинка, – неожиданно для себя самой озвучиваю свое школьное прозвище.