жно было получить жареного, в желтой корочке, обряженного в красные нити острого перца карпа с тофу в глиняных мисках, рядом с которыми красовались обрезанные коленца бамбука, хранившие в себе большие красные палочки для еды. Кто желал раскошелиться, садился за такой стол и вытягивал пару палочек, и тогда к нему подходила добела напудренная женщина с выщипанными в тонкую линию бровями и спрашивала: «Братец подпоручик, не желаете ли наливки? Не желаете ли ханшина?[125]»
Те, в ком играло пламя настоящего мужика, шутливо, как завсегдатаи, разыгрывали возмущение со словами: «Наливки? Я тебе дите, что ли, наливку мне предлагать!» Тогда бамбуковый черпак нырял в большой чан и струился в глиняную чарку крепкой водкой, которую тут же подавали к столу. В лавках разных разностей продавали американские лампы и керосин, свечи и бумагу. В масляной лавке было тунговое масло; в соляной — голубая хоцзинская соль. В суконных рядах можно было добыть хлопчатобумажную пряжу, ткань, хлопок, а также черный креп, который обычно наматывали на головы. А в лавочках лодочных снастей и вовсе чего только не находилось — иногда у входа в ожидании своего покупателя мог лежать даже якорь весом в 100 цзиней, а то и больше. Те, кто жил наймом лодочников, также обитали на улице Хэцзе; двери этого дома были открыты с утра до ночи, и через них туда-сюда сновали одетые в синие сатиновые куртки[126] судовладельцы и неприбранные лодочники. Это место напоминало чайную, только чаем здесь не торговали, не было и курилен, однако посмолить никто не запрещал. Хоть сюда и приходили по делу, все лодочники, все гребцы и бурлаки соблюдали непременное правило: не ссориться, ведь собирались здесь главным образом затем, чтобы «поболтать». «Болтовня» в первую очередь касалась «большого начальника»; обсуждали местные события, торговлю в обеих провинциях, «новенькое» в нижнем течении. Встречи и сбор денег проходили по большей части именно здесь, здесь же и бросали кости, по количеству выпавших точек определяя победителя. Торговый интерес этих людей сводился к двум вещам: лодкам и женщинам.
В любом торговом городе рано или поздно возникают обязательные институции; у торговцев и моряков есть определенные потребности, и вот в этом крошечном пограничном городке, в домах на сваях по улице Хэцзе, появились некие дамы. Эти девушки либо приходили из окрестных деревень, либо вслед за солдатами сычуаньской армии после того, как тех перевели в Хунань; они носили платья из поддельного заморского шелка поверх штанов из набивной ткани, выщипывали брови в тонкую линию и сооружали огромные прически, надушенные и умащенные дешевым маслом.
Днем, когда работы не было, они сидели у дверей и мастерили туфли, красными и зелеными нитями вышивая на мысках фениксов, либо расшивали поясные кошели для любимых лодочников, изредка поглядывая на прохожих, — так и коротали время. А иногда стояли у окон, выходивших на реку, глядя, как торгуют лодочники, и слушая, как они поют, карабкаясь по мачтам. С наступлением же ночи они одного за другим по очереди принимали торговцев и моряков, добросовестно исполняя долг, положенный проститутке.
Проститутки в пограничном городке были просты под стать местным нравам — встретив нового гостя, требовали деньги вперед, а уж затем закрывали двери и предавались необузданным страстям; если же приходил завсегдатай, то плату оставляли на его усмотрение. Проститутки жили в основном за счет торговцев из Сычуани, а высокие чувства берегли для лодочников. Влюбленные, покусывая друг друга за губы и шею, давали клятву, уговаривались «в разлуке с другими не баловать», и тот, что уплывал, и та, что оставалась, безрадостно коротали сорок или пятьдесят дней, сохранив в сердце образ далекого друга. Особенно тяжко терзалась женщина; она не находила себе места, и, если мужчина не возвращался в назначенный срок, часто грезила, как к причалу пристает лодка и возлюбленный, неловко спрыгнув на берег, мчится прямо к ней.
Однако бывало, что у женщины возникали подозрения, и ей снилось, как мужчина поет с мачты совершенно в другую сторону, а ее и не замечает. Те, что послабее духом, бросались во сне в реку или начинали курить опиум, сильные же характером хватали тесак и бежали прямиком к лодочнику-предателю. Их жизнь проходила в стороне от остального мира, но, когда слезы и счастье, дары любви и утраты ненависти врывались в их повседневность, они, как и другие молодые люди в любом другом месте, проникались этими чувствами до мозга костей, их бросало то в жар, то в холод, и они забывали обо всем на свете. От остальных людей они отличались разве что большей простотой, временами граничащей с бестолковостью, но и только. Мимолетные связи, долгие браки, встречи на одну ночь — то, что женское тело становилось предметом сделки, не казалось им низким и постыдным; свидетели тоже не судили так строго, как могли бы судить люди образованные, и не презирали их. Эти женщины ставили долг превыше выгоды, всегда держали слово и, даже будучи проститутками, были надежнее городских, так любивших порассуждать о добродетели.
Начальника речного порта звали Шуньшунь. Когда-то он служил в цинской армии, а во время революции был сержантом в знаменитом 49-м наземном полку. Другие офицеры вроде него либо прославились, либо лишились голов, а он вернулся домой, хоть ноги его и болели от похождений юности. На скромные сбережения он купил шестивесельную лодку из белой древесины и нанял нищего капитана возить груз из Чадуна в Чэньчжоу и обратно. Ему везло, за полгода с лодкой не случилось ничего дурного, и, пустив в ход заработанные деньги, он женился на белокожей, черноволосой и небедной вдове. Спустя несколько лет у него было целых четыре лодки, лавка и двое сыновей.
Но простота и прямота не дали ему разбогатеть, как, например, торговцам тунговым маслом, — дела его шли успешно, но его окружало столько друзей, с которыми он был настолько щедр и которым так рьяно бросался помогать, что состояние не состоялось. Ему и самому доводилось перебиваться одним зерном, он понимал тяготы тех, кто оказался вдали от дома; он знал, что такое крушение надежд, — а потому к нему шли за помощью и моряк, разорившийся из-за потери лодки, и демобилизованный бродяга-солдат, и странствующий ученый-писец, и он никому ни разу не отказал. Делая деньги на воде, он щедро ими делился. Пусть у него были больные ноги, он оставался на плаву; пусть шаг его был нетверд, он относился к людям справедливо и бескорыстно. Прежде все разбирательства на воде были до крайности просты, все вопросы — чья лодка повинна в столкновении, чья лодка нанесла ущерб человеку или другой лодке, — как правило, решались традиционным путем. Но для разрешения таких споров требовался пожилой и крайне уважаемый человек. Несколько лет назад, осенью, прежний решала скончался, и Шуньшунь заменил его. Тогда еще пятидесятилетний, но трезвый умом в делах и суждениях, прямолинейный, но миролюбивый, к тому же не уличенный в корысти, он не вызвал ни у кого возражений.
И вот сейчас его старшему сыну шел восемнадцатый год, а младшему — шестнадцатый. Оба юноши были крепкие, сильные, как молодые бычки, умели обращаться с лодкой, плавать и преодолевать долгий путь пешком. Они умели делать все, что положено молодым людям из деревни или городка, и делали все без изъяна. Старший был во всем похож на отца, непосредственный и жизнерадостный, не думавший о мелочах. Младший же более походил на белолицую да черноволосую мать — слов не любил, да еще и брови у него были загляденье — ровные и при этом изысканные, только взглянешь на него — сразу ясно, что перед тобой умный, не лишенный душевной тонкости юноша.
Братья выросли, и пришло время учить их жизни, поэтому отец по очереди отправлял их в разные края. Спускаясь вниз по течению, они делили тяготы и невзгоды с остальными членами команды. Когда следовало грести — брали самое тяжелое весло, когда нужно было тащить лодку по отмели — вставали во главе тянувших канат, вместе со всеми ели сушеную рыбу, перец, вонючую маринованную капусту, спали на жестких досках лодки. В верхнем течении, когда нужно было идти по суше, они сопровождали товар из восточной Сычуани, проходя через Сюшань, Лунтань и Юян, всегда в соломенных сандалиях — в жару, в холод, в дождь и в снег. А еще они носили с собой короткие ножи. Если случалась нужда воспользоваться ими, братья вмиг доставали клинки и выходили на открытое место, ожидая противника, чтобы решить вопрос один на один. Средь молодежи было правило: «Нож нужен, или чтобы бить врагов, или чтобы стать братьями по оружию», поэтому, доставая клинок, братья не отвергали и такую возможность. Они научились торговать, научились вести себя в обществе, научились жить в незнакомых землях и научились защищать свою жизнь и честь с ножом в руках — вся эта наука воспитала в них отвагу и благородство. Оба юноши выросли сильными, как тигры, но при этом вели себя учтиво, без спеси, не сорили деньгами и не пускали в ход свое влияние в ущерб кому-то. Поэтому в городке Чадун говорили об отце и сыновьях с исключительным уважением.
Пока дети были маленькими, отец заметил, что старший во всем похож на него самого, но чуть больше баловал все же младшего. Именно по этой причине он выбрал для старшего имя Тяньбао[127], а для младшего — Носун[128]. Если Любимчика Неба на жизненном пути еще и могли ожидать перипетии, то на Подарок Но-шэня, согласно местным поверьям, никто бы не посмел глянуть свысока. Носун был очень красив, и не особо красноречивые лодочники из Чадуна, пытаясь воспеть его красоту, только и смогли что придумать ему прозвище «Юэ Юнь»[129] (Воин времен династии Сун, который, по преданию, отличался привлекательной внешностью.). Хотя они и не видели настоящего Юэ Юня, они удовольствовались его образом в исполнении актеров местного театра.