– Твой дядя сегодня постится, – сказала ей госпожа Ван, – повидаешься с ним в другой раз. Он только велел сказать тебе, что три твои двоюродные сестры – замечательные девочки, ты вместе с ними будешь учиться читать и писать, заниматься вышиванием. Надеюсь, вы поладите. Меня беспокоит только одно: есть здесь у нас корень всех бед и источник зол – «злой дух нашего суетного мира». Сегодня он уехал в храм и еще не вернулся, но вечером ты его непременно увидишь. Не обращай на него внимания, твои сестры тоже стараются не задирать его.
Дай-юй давно слышала от матери: «Есть у меня племянник, родившийся с яшмой во рту, страшно упрямый и непослушный, учиться не хочет и только любит баловаться в женских покоях. Но бабушка души в нем не чает, и никто не решается его одергивать».
Сейчас из слов госпожи Ван она сразу поняла, что речь идет о ее двоюродном брате.
– Это вы, тетя, говорите о том самом, который родился с яшмой во рту? – с улыбкой спросила она. – Мне помнится, когда я жила дома, мама часто говорила, что брата зовут Бао-юй, он на год старше меня и, хотя по-детски шаловлив, к сестрам относится очень хорошо. К тому же я, разумеется, буду жить с сестрами, а он живет с братьями совсем на другом дворе, в другом доме – какие же у меня могут быть поводы затрагивать его?
– Ты ничего не знаешь, – засмеялась госпожа Ван. – В том-то и дело, что он не такой, как другие. Пользуясь тем, что бабушка с малых лет любит и балует его, он и привык жить вместе с сестрами. Когда сестры не обращают на него внимания, он ведет себя спокойно; но стоит одной из них сказать ему лишнее слово, он приходит в такой восторг и начинает творить такие дела, что хлопот не оберешься. Поэтому я тебя предупреждаю, чтобы ты не обращала на него внимания. Он то ведет разумные речи, то вдруг на него находит какое-то затмение и он начинает болтать всякий вздор. Ты ему не очень верь!
Дай-юй только кивала головой.
Неожиданно вошла служанка и сказала госпоже Ван:
– Старая госпожа приглашает ужинать.
Госпожа Ван заторопилась, подхватила Дай-юй под руку и вместе с нею вышла из дому через черный ход. Они прошли немного по галерее в западном направлении, вышли из нее через боковую дверь и очутились на мощеной дорожке, тянувшейся с юга на север. В южном конце ее находился небольшой зал с пристройками, а на севере дорожка упиралась в белый каменный экран, за которым скрывалась небольшая дверь маленького домика.
– Это домик твоей старшей сестры Фын-цзе, – объяснила госпожа Ван, называя Ван Си-фын именем, которым ее обычно называли дома. – Если она тебе понадобится, ты всегда можешь найти ее здесь. Если тебе что-нибудь будет необходимо, говори только ей.
У ворот дворика тоже стояли наготове несколько мальчиков-слуг в возрасте, когда только начинают отпускать волосы[27] и собирают их в пучок на макушке.
Госпожа Ван и Дай-юй миновали проходной зал, попали во внутренний дворик матушки Цзя и вошли в дом через заднюю дверь. При появлении госпожи Ван ожидавшие здесь служанки сразу же принялись расставлять столы и стулья.
Жена Цзя Чжу – госпожа Ли Вань, подала кубки, Ван Си-фын разложила палочки для еды, и после этого госпожа Ван внесла суп. Матушка Цзя сидела на тахте, справа и слева от нее стояло четыре пустых стула. Ван Си-фын поспешно подвела Дай-юй к первому стулу с левой стороны и пригласила ее сесть. Смущенная Дай-юй стала отказываться.
– Не стесняйся, – с улыбкой сказала ей матушка Цзя, – твоя тетя и жены старших братьев кушают не здесь, а ты у нас гостья и по праву должна сидеть на этом месте.
Только тогда Дай-юй попросила разрешения сесть и опустилась на стул. Матушка Цзя велела госпоже Ван тоже занять свое место. Затем Ин-чунь и две ее сестры получили разрешение сесть. Ин-чунь села первой справа, Тань-чунь – второй слева и Си-чунь – второй справа. Возле них встали служанки с мухогонками, полоскательницами и полотенцами в руках. У стола распоряжались Ли Вань и Ван Си-фын.
В передней толпилось множество женщин и девушек-служанок, но стояла полная тишина, не слышно было даже покашливания.
Едва окончился ужин, служанки подали чай. Дома мать всегда учила Линь Дай-юй не пить чай сразу после еды, чтобы не расстроить желудок. Здесь все было иначе, но приходилось делать так, как делали остальные. Как только Дай-юй взяла чашку с чаем, служанка поднесла ей полоскательницу, и Дай-юй прополоскала рот. Потом все умыли руки, и был снова подан чай, на этот раз уже для питья.
– Вы можете уйти, – проговорила матушка Цзя, обращаясь к старшим, – а мы здесь немного побеседуем.
Госпожа Ван встала, произнесла несколько ничего не значащих фраз и вышла в сопровождении Ли Вань и Фын-цзе.
Матушка Цзя стала расспрашивать Дай-юй, какие она читала книги, и Дай-юй ей отвечала:
– Недавно прочла «Четверокнижие»[28].
Затем Дай-юй в свою очередь спросила, какие книги прочли ее двоюродные сестры.
– Какие там книги! – махнула рукой матушка Цзя. – Они только выучили по нескольку иероглифов!
Разговор был прерван, так как снаружи послышались шаги, и вслед за тем вошла служанка, доложив матушке Цзя, что пришел Бао-юй.
«Наверное, этот Бао-юй – вялый и невзрачный на вид…» – подумала про себя Дай-юй.
Взор ее обратился к двери, и тут Дай-юй увидела перед собой стройного юношу в красной, шитой золотом и украшенной драгоценными каменьями шапочке, которая придерживала связанные в пучок на макушке волосы; лоб его почти до самых бровей скрывала повязка с изображением двух драконов, играющих жемчужиной. На нем была темно-красная парчовая куртка с узкими рукавами и с рисунком из пестрых бабочек, порхающих среди цветов, перехваченная по талии вытканным цветами поясом с длинной бахромой в виде колосьев; поверх куртки была накидка из темно-зеленого японского атласа, обшитая бахромой, на ногах черные атласные сапожки на белой подошве. Лицо юноши напоминало светлую луну в середине осени и свежестью своей не уступало цветку, распустившемуся весенним утром; волосы на висках у него были гладкие и ровные, будто подрезанные ножом, брови – густые и черные, словно подведенные тушью, нос прямой, а глаза чистые и прозрачные, как воды Хуанхэ осенью. Казалось, даже в моменты гнева он улыбается и во взгляде его всегда сквозит нежность. На шее у него сверкало ожерелье с подвесками из золотых драконов, и на шелковой тесьме, сплетенной из разноцветных ниток, висела великолепная яшма.
Дай-юй испуганно вздрогнула, и в голове у нее мелькнула мысль: «Странно! Кажется, я его уже где-то встречала! Как знакомо мне его лицо!..»
Бао-юй справился о здоровье матушки Цзя, затем та сказала ему:
– Навести свою мать и возвращайся!
Бао-юй повернулся и вышел. Когда он возвратился, на нем был другой наряд. Волосы вокруг головы были заплетены в тонкие косички, каждая из которых заканчивалась узенькой красной ленточкой; затем все косички собирались на макушке и заплетались в одну большую черную и блестевшую, как лак, косу, в которой сверкали четыре большие жемчужины и украшение из драгоценных камней в золотой оправе. Одет юноша был в серебристо-красную шелковую куртку с цветами и дымчато-зеленые штаны из набивного сатина; на ногах – черные чулки с парчовой каймой и красные туфли на толстой подошве; на шее по-прежнему висели драгоценная яшма, ладанка с именем, ожерелье и амулеты. Лицо Бао-юя казалось густо напудренным, губы – словно накрашены помадой, взор нежный и ласковый, а на устах неизменная улыбка. Все изящество, которое способна дать природа, воплотилось в изгибе его бровей; все чувства, свойственные живому существу, светились в уголках его глаз. Во всяком случае, он обладал прекрасной, совершенной внешностью, и только трудно было разгадать, что таится под нею.
Потомки сложили о нем два стихотворения на мотив песни «Луна над Сицзяном», где с предельной точностью сказано:
Без всякой причины
тоска и печаль на него нападают;
Бывают минуты —
он словно безумен, он глуп без предела.
Хотя оболочка из кожи неплохо
его при рожденье одела,
Но глубже копните —
нескладной душою наполнено тело.
Он жизни не знает,
и не понимает он дел повседневных
И как неразумный
ученье бросает и книги бросает.
Поступки его никому не понятны,
характер все странным считают,
Но нет ему дела,
что в мире молва о нем ходит такая.
И далее:
Богатым и знатным
не знал, что работа дает нам отраду;
Когда же стал бедным,
невзгоды и стужа его одолели.
Как жаль, что потратил он лучшие годы,
не сделав полезного дела!
Надежды страны
и надежды семьи оправдать не сумел он.
Во всей Поднебесной,
пожалуй, не сыщешь таких непутевых;
Ни встарь, ни сегодня
таких непочтительных к предкам не встретим.
Сказать бы построже богато одетым,
не знающим голода детям:
Пускай они лучше
ни в чем не равняются с мальчиком этим.
Между тем матушка Цзя, увидев вошедшего Бао-юя, с улыбкой спросила его:
– Зачем ты переоделся? Ведь ты еще не поздоровался с гостьей! Познакомься! Это твоя сестрица!
Бао-юй обернулся и, увидев перед собой хрупкую, прелестную девочку, сразу догадался, что это и есть дочь его тетки Линь. Он поспешно подошел и поклонился ей. Вернувшись затем на свое прежнее место, он сел и стал внимательно разглядывать Дай-юй. Она показалась ему необыкновенной, совсем не похожей на других девочек. Поистине:
Обвитые дымкой, изгибы бровей
как будто печальны, – но нет, не печальны.
Таящее чувство сияние глаз
как будто с улыбкой, – но нет, без улыбки.