их сохранились подлинные древние надписи. Второй господин Цзя Лянь рассказал об этом отцу, и тот приказал ему купить веера по любой цене. Однако Каменный Дурак заартачился: «Пусть я умру с голоду, но ни одного веера не продам даже за тысячу лян». Старшему господину ничего не оставалось, как выругать второго господина Цзя Ляня за то, что он не умеет устраивать торговые сделки. Уже разменяли серебро, предложили Каменному Дураку пятьсот лян, но тот продолжал упрямиться. «Если хотите получить веера, – заявил он, – возьмите сначала мою жизнь!» Вы только представьте себе, барышня, что здесь можно было поделать? Но тут подвернулся этот бессовестный Цзя Юй-цунь! Услышав, что наш старший господин хочет приобрести веера, он обвинил Каменного Дурака в том, будто тот не уплатил что-то в казну. Цзя Юй-цунь распорядился доставить его в ямынь и присудил: «Продать все имущество для уплаты долгов!» Что же касается вееров, то их Цзя Юй-цунь описал и прислал по казенной цене господину Цзя Шэ. Не знаю, жив ли сейчас Каменный Дурак, но только старший господин вызвал к себе второго господина Цзя Ляня и сказал ему: «Почему ты не сумел достать веера, а другие достали?» Второй господин набрался смелости и возразил ему: «Ради такой мелочи разорять человека тоже не дело». Старший господин разгневался, что сын посмел ему перечить. В следующие дни он еще несколько раз придирался ко второму господину – я и не знаю за что, но этого оказалось достаточно, чтобы старший господин поколотил его. Он даже не приказал положить Цзя Ляня на скамью, а стал бить его палкой прямо по голове, по рукам, разбил ему в двух местах лицо. Я слышала, у вашей матушки есть какое-то лекарство от ушибов, если можно, достаньте мне немного, барышня!
Бао-чай выслушала рассказ Пин-эр, затем повернулась к Ин-эр и велела ей принести две пилюли. Потом сказала Пин-эр:
– Если так, передай от меня поклон своей госпоже, а сама я к ней не пойду.
– Хорошо! – ответила Пин-эр и удалилась.
Больше о ней мы пока рассказывать не будем.
Между тем Сян-лин успела повидаться с матушкой Цзя и другими госпожами. После ужина Бао-чай сама отправилась навестить матушку Цзя, и поэтому у Сян-лин появилась возможность навестить Дай-юй, которая уже почти поправилась. С этой целью она направилась в «павильон реки Сяосян».
Когда Дай-юй узнала, что Сян-лин переехала жить в сад, она несказанно обрадовалась.
– У меня только сейчас появилось свободное время, барышня, – сказала ей Сян-лин. – Научите меня сочинять стихи! Я была бы так счастлива!
– Если хочешь, чтоб я научила тебя сочинять стихи, кланяйся мне и величай своим учителем! – засмеялась Дай-юй. – Я сама не очень разбираюсь в поэзии, но кое-чему могу тебя научить.
– Если вы не шутите, то кланяюсь вам и буду считать вас своим учителем, – с улыбкой ответила Сян-лин. – Но только, прошу вас, не говорите, что я слишком назойливая ученица!
– Чем сложны стихи? – принялась рассуждать Дай-юй. – Все стихи состоят из введения, толкования, изложения и заключения. Толкование и изложение ставятся в средине стиха и представляют две парные надписи. Затем слова, произносящиеся под ровным тоном, противопоставляются словам нисходяще-восходящего тона, а пустые слова противопоставляются значимым, и наоборот. Если же удается составить оригинальную строку, в этом случае слова под разными тонами, а также пустые и значимые слова можно и не противопоставлять.
– Вот, оказывается, почему, читая древние стихи, я иногда находила в них противопоставления, а иногда нет! – воскликнула Сян-лин. – Теперь мне понятно выражение «об единице, тройке и пятерке не рассуждают, а двойку, тройку и шестерку – ясно различают»! Читая стихи древних поэтов, я иногда находила подтверждение этому правилу, иногда же двойки, четверки и шестерки не согласовывались, и всякий раз меня охватывали сомнения. А сейчас, когда вы мне объяснили, я поняла, что подобное правило особого значения не имеет, важно лишь, чтобы в стихах были новые оригинальные выражения.
– Совершенно верно, – подтвердила Дай-юй. – Главное – мысль, а не выражения. Если заложенная в стихах мысль правильна, незачем украшать ее цветистыми выражениями, она и так будет хороша. Вот почему и говорят «нельзя, чтобы форма выражения затемняла мысль»!
– Мне больше всего нравятся строки из стихов Лу Фан-вэна[151], – промолвила Сян-лин. – Там говорится:
За закрытым плотно пологом двойным
долго ароматы остаются;
В ямке небольшой на тушечнице древней
туши собирается немало.
Как точно сказано! И как интересно!
– Такие стихи читать нельзя, – заметила Дай-юй. – Ты мало знакома с поэзией, поэтому тебе понравились столь примитивные стихи. Если ты действительно хочешь научиться сочинять стихи, я дам тебе почитать «Собрание стихотворений Ван Мо-цзе». Сначала прочтешь сто его пятисловных уставных стихов, затем – сто двадцать семисловных уставных стихов Ду Фу и, наконец, сто или двести четверостиший Ли Цин-ляня. Произведения этих трех поэтов дадут тебе основные знания по поэзии, а затем ты пополнишь их, прочитав стихи Тао Юань-мина, Ин Яня, Лю Чжэна, Се Лин-юня, Юань Цзи, Юй Синя и Бао Чжао. Ты умная девушка, так что, надеюсь, не пройдет и года, как ты без особого труда сможешь стать поэтессой!
– Дорогая барышня, дайте мне эти книги сейчас же, – попросила Сян-лин. – Я возьму их с собой и вечером прочту несколько стихотворений!
Выполняя ее просьбу, Дай-юй приказала Цзы-цзюань принести книгу уставных пятисловных стихов Ван Вэя.
– Читай только те стихи, которые подчеркнуты красной тушью, – предупредила она, передавая книгу Сян-лин, – это я их подбирала. Если встретятся непонятные места, спроси у своей барышни, а если не хочешь, я тебе все объясню, когда встретимся в следующий раз.
Сян-лин взяла стихи и возвратилась во «двор Душистых трав». Позабыв обо всем на свете, она села возле лампы и принялась читать одно стихотворение за другим. Бао-чай несколько раз напоминала ей, что пора ложиться спать, но Сян-лин только отмахивалась. Видя такую настойчивость, Бао-чай оставила девушку в покое.
И вот однажды утром, когда Дай-юй только окончила причесываться и умываться, в комнату вошла сияющая Сян-лин, протянула ей книгу и попросила дать взамен стихи Ду Фу.
– Сколько стихов ты заучила наизусть? – с улыбкой осведомилась Дай-юй.
– Все, что были подчеркнуты красным, – ответила Сян-лин.
– И все понятно?
– Как будто понятно, но не знаю, правильно ли. Если хотите, я вам расскажу.
– Вот так и нужно, – одобрила Дай-юй. – Сначала необходимо разобраться и обсудить неясные места, и лишь после этого ты сможешь пойти дальше. Ну рассказывай, я послушаю!
– Мне кажется, достоинство стихов, которые я прочла, заключается в том, – начала Син-лин, – что вначале они кажутся надуманными, но если немного поразмыслить, то убеждаешься, что в них скрыт глубокий смысл, и повествуют они о том, что есть на самом деле.
– В некоторой мере ты права, – согласилась Дай-юй. – Только мне непонятно, из чего ты сделала такое заключение.
Сян-лин улыбнулась в ответ:
– Когда я читала стихотворение «На границе», в нем оказались такие строки:
В пустыне большой
вздымается прямо дымок,
Над длинной рекой
опускается круглое солнце.
Солнце, разумеется, круглое. Но меня охватило сомнение, как может дымок вздыматься прямо. Слово «прямо», по-моему, употреблено здесь не к месту, а слово «круглое» слишком примитивно для стихов. Но потом я закрыла книгу и постаралась представить себе эту картину. Мне хотелось заменить эти слова, однако ничего подходящего я не нашла. Кроме того, там есть еще строки:
Солнце садится,
белеют озера и реки;
В пору прилива
синеют земля с небесами.
Сначала мне показалось, что слово «белеют» не имеет никакого смысла, точно так же, как и слово «синеют». Но вдумавшись, я убедилась, что только эти слова полностью передают картину. Когда же читаешь стихи вслух, кажется, будто жуешь огромную маслину и никак не можешь разжевать.
Или вот еще строки:
Только у брода
осталось зашедшее солнце,
Возле деревни
поднялся дымок одинокий.
Как удалось поэту употребить здесь слова «осталось» и «поднялся»! Помню, несколько лет назад по пути в столицу наша лодка пристала к берегу. Это было вечером; на пустынном берегу высилось лишь несколько молчаливых деревьев, а где-то вдали к облакам подымался одинокий сизоголубой дымок, – видимо, кто-то готовил ужин. И вот вчера, когда я прочла это стихотворение, мне почудилось, будто я вновь попала в те места!
Пока происходил этот разговор, пришли Бао-юй и Тань-чунь. Они тоже присели и стали с интересом вслушиваться в рассуждения Сян-лин о поэзии.
– Мне кажется, тебе больше незачем читать стихи, – с улыбкой заметил наконец Бао-юй. – Ты и так уже недалека от истины. Судя по твоим словам, ты уже постигла «три неясности»[152].
– Ты говоришь, что выражение «поднялся дымок одинокий» великолепно, – возразила на это Дай-юй, – но ведь вся эта фраза не что иное, как подражание более древним поэтам. Вот я тебе сейчас прочту отрывок из другого стихотворения, перед которым эта строка окажется бледной и беспомощной.
С этими словами она процитировала стихотворение Тао Юань-мина:
Темнеет, темнеет
селенье далеких людей,
Струится, струится
над этой деревней дымок.
– Оказывается, слово «поднялся» поставлено здесь вместо «струится»! – воскликнула восхищенная Сян-лин.
– Ну теперь ты поняла все, – засмеялся Бао-юй. – Излишние объяснения могут только повредить. Попробуй сейчас сама сочинить стихотворение, и я уверен, что получится прекрасно!