– Ты умеешь плести из ивовых прутьев? – спросила свою подругу Ин-эр.
– Что плести? – с улыбкой переспросила Жуй-гуань.
– Что угодно! Мало ли что можно сплести – всякие безделушки и полезные вещи, – отвечала Ин-эр. – Вот смотри, сейчас я сломаю несколько прутиков и сплету из них корзиночку для цветов. Да как красиво получится!
Она сломала несколько молодых побегов и отдала их Жуй-гуань. Они продолжали свой путь, а Ин-эр на ходу стала плести корзиночку. Пока они шли, корзиночка была готова, и когда в нее поставили цветы, сорванные по дороге, действительно получилось необычайно красиво.
– Милая сестрица, подари эту корзиночку мне! – весело попросила Жуй-гуань.
– Эту корзиночку я подарю барышне Линь Дай-юй, – ответила Ин-эр, – а когда мы будем возвращаться, я еще наломаю веток и сплету для всех.
Между тем они добрались до «павильона реки Сяосян». Дай-юй только что встала. Заметив в руках Ин-эр корзиночку, она радостно воскликнула:
– Кто это сплел? И свежие цветы!
– Это я сплела для вас, – ответила Ин-эр.
– Теперь я понимаю, почему все восхищаются твоим искусством! – снова воскликнула Дай-юй. – Эта корзиночка неподражаема!
Она повертела корзиночку в руках и велела Цзы-цзюань поставить ее на столик.
Ин-эр справилась о здоровье тетушки Сюэ, а после этого попросила у Дай-юй розовой мази. Дай-юй тотчас же приказала Цзы-цзюань дать мазь.
– Я уже поправилась и собираюсь прогуляться, – сообщила она. – Скажи своей барышне, пусть она не беспокоится и не приходит ко мне справляться о здоровье мамы, мы скоро сами придем к ней, вместе поедим и повеселимся.
Ин-эр поддакнула ей и вышла. Она отправилась в комнату Цзы-цзюань искать Жуй-гуань. Войдя туда, она услышала, как Жуй-гуань о чем-то оживленно беседует с Оу-гуань. Обращаясь к Оу-гуань, Ин-эр с улыбкой проговорила:
– Твоя барышня сейчас уходит. Может быть, ты пойдешь с нами и будешь прислуживать ей, когда она будет у нас?
– Хорошо! – обрадовалась Цзы-цзюань, услышав эти слова. – Как эта Оу-гуань надоела нам своим озорством!
Цзы-цзюань взяла палочки, которыми обычно ела Дай-юй, завернула их в шелковый лоскут и, передавая Оу-гуань, сказала:
– Иди с ними, по крайней мере будешь чем-то полезла!..
Оу-гуань взяла палочки и вышла вслед за Ин-эр и Жуй-гуань. Они направились к дамбе, где росли ивы. По дороге Ин-эр снова наломала ивовых прутьев, присела на камень и принялась плести корзинку, приказав Жуй-гуань идти вперед и отнести розовую мазь. Однако Жуй-гуань, так же как и Оу-гуань, залюбовалась ее работой и никак не могла уйти.
– Идите, идите! – заторопила их Ин-эр. – Если не уйдете, я больше не буду плести!
– Ладно, мы уйдем, только сейчас же вернемся, – сказала Оу-гуань и удалилась, увлекая за собой Жуй-гуань.
Ин-эр продолжала плести корзинку и не заметила, как к ней подошла Чунь-янь, дочь няньки Хэ.
– Что это вы плетете, барышня? – поинтересовалась она.
Между ними завязался разговор, который был прерван появлением Жуй-гуань и Оу-гуань, успевшими выполнить данное им поручение.
Завидев Оу-гуань, Чунь-янь спросила ее:
– Какую же все-таки бумагу ты сжигала третьего дня, когда моя тетка тебя заметила? Она хотела на тебя пожаловаться, но не осмелилась, потому что господин Бао-юй на нее накричал. Она только рассказала об этом моей маме, а я случайно услышала. Неужели у вас скопилось столько ненависти, что вы до сих пор не можете от нее избавиться?
– Какая же тут ненависть? – усмехнулась Оу-гуань. – Они сами меры не знают в своей жадности, а злятся на нас! Сколько они заработали на нас за эти несколько лет! Или я, может быть, говорю неправду?
– Она ведь моя тетя, и мне нельзя осуждать ее, – возразила Чунь-янь. – Недаром господин Бао-юй говорит: «Каждая девушка кажется драгоценным жемчугом, но стоит ей выйти замуж, как у нее обнаруживаются изъяны; а когда она состарится, то оказывается вовсе не жемчужиной, а просто рыбьим глазом. И как может один и тот же человек за свою жизнь трижды изменяться!» Эти слова на первый взгляд кажутся наивными, однако если над ними подумать, то убеждаешься, что в них кроется глубочайшая истина. О других я не говорю, но моя мама и тетя по мере приближения старости становятся все более жадными. Прежде дома они постоянно роптали, что находятся не у дел. Но потом был устроен этот сад, я попала в него и стала служить во «дворе Наслаждения розами». У них сократились расходы на меня; помимо того каждый месяц я давала им по четыреста-пятьсот монет, но и этого им оказалось мало. Затем обе они стали служить во «дворе Душистой груши», где моя мама удочерила Фан-гуань, а тетя удочерила Оу-гуань, и все эти годы они совершенно не знали недостатка в средствах. Сейчас они живут в саду, работают там, в деньгах не стеснены. Ну скажи, не смешно ли все? Потом моя мама поссорилась с Фан-гуань и еще навлекла на себя недовольство Бао-юя, когда хотела остудить для него суп. Счастье, что у нас в саду живет много людей и невозможно упомнить, кто кому приходится родственником! А если бы все помнили, что я их родственница, как бы я себя чувствовала? Вот ты сейчас наломала прутьев. А тебе известно, что эта часть сада отдана на откуп моей тете? С тех пор как она получила в свое ведение эту землю, она каждый день встает с рассветом, а ложится спать поздним вечером. Мало того что она сама трудится не покладая рук, она еще и нас заставляет следить, как бы чего не поломали и не попортили. Я даже боюсь, что у меня не останется времени выполнять свои обязанности! Когда мы шли сюда, моя мама и тетушка ходили по саду и тщательно все осматривали. Они никому не позволяют тронуть и травинки, а ты нарвала таких прекрасных цветов да наломала веток с молодого деревца. Вот они сейчас придут сюда, и увидишь, как рассердятся!
– Если бы рвал цветы и ломал ветки кто-то другой, действительно было бы нехорошо, но мне это разрешается, – возразила Ин-эр. – После того как землю разделили и отдали на откуп, было сказано, что все необходимое барышням будет доставляться им домой. Каждая женщина должна присылать то, чем она ведает, будь то цветы, травы или что-нибудь иное. И только наша барышня заявила: «Мне можете ничего не присылать; когда понадобится, я скажу». Но после этого она так ничего и не просила. Если я сорвала немного цветов и наломала прутьев, твоей матери неудобно будет выразить свое недовольство.
Не успела она договорить последнюю фразу, как заметила, что к ним, опираясь на палку, приближается тетка Чунь-янь. Ин-эр и Чунь-янь вскочили и предложили женщине сесть. При виде наломанных ивовых веток и целого букета свежих цветов, которые сорвала Оу-гуань, женщина возмутилась, но, поглядев на корзиночку, которую плела Ин-эр, она не решилась сделать замечание и только сказала Чунь-янь:
– Когда я посылаю тебя присматривать за садом, ты развлекаешься. А когда тебя зовет кто-нибудь из господ, ты говоришь, что я велела тебе присматривать за садом. Значит, ты прячешься за моей спиной, как за ширмой, а сама бездельничаешь!
– Ты заставляешь меня работать на себя и в то же время боишься этого, а я еще виновата! – ответила Чунь-янь. – Неужто мне разорваться на части?
– Тетушка, не верьте ей, – вмешалась в разговор Ин-эр. – Это она сама нарвала цветов и наломала веток и пристала ко мне, чтобы я сплела ей корзиночку. Я ее прогоняла, а она не уходит.
– Пожалуйста, не шути! – воскликнула Чунь-янь. – Для тебя это шутка, а она, старая, может принять твои слова за правду.
И действительно, старуха оказалась на редкость тупым и ограниченным существом, на старости лет совершенно выжившим из ума. Все ее интересы сводились лишь к тому, как бы нажиться, и чувства были чужды ей. У нее и без того болела душа, когда она смотрела на сорванные цветы и сломанные ветки, но присутствие Ин-эр ее стесняло. Слова Ин-эр будто подстегнули ее, она решила воспользоваться тем, что она старшая, палка ее поднялась и несколько раз с силой опустилась на спину Чунь-янь.
– Паршивка! – выругалась старуха. – Я тебе дело говорю, а ты огрызаешься! Ты и свою мать довела до того, что она готова разорвать тебя на куски! Трещишь тут, словно трещотка!
– Сестра Ин-эр пошутила, а ты меня сразу бить! – сквозь слезы крикнула Чунь-янь, которой было больно и стыдно. – Почему это моя мама меня ненавидит? Чем я ее довела? Что, я плохо подогревала воду для мытья головы? Чем я провинилась?
Ин-эр хотела пошутить, она и не ожидала, что ее слова так подействуют на старуху.
– Тетушка, я пошутила, – торопливо сказала она, беря старуху за руку. – Зачем ты бьешь ее? Разве этим ты не позоришь меня?
– Барышня, вы в наши дела не вмешивайтесь! – оборвала ее старуха. – Неужели я не могу как следует поучить свою девчонку только потому, что здесь находитесь вы?!
Ничего более глупого сказать было невозможно. Ин-эр покраснела, отдернула руку и злобно усмехнулась.
– Неужто ты так занята, что не найдешь другого времени поучать ее? Или ты специально ждала, чтобы я над ней пошутила?.. Что ж, продолжай учить ее! Я погляжу!
Ин-эр села и снова принялась плести корзиночку. Но тут раздался голос матери Чунь-янь:
– Ах, дрянная девчонка! Ты что здесь делаешь? Почему не натаскала воды?
– Ты только погляди! – обращаясь к ней, подхватила тетка. – Твоя дочка совсем меня не слушается и даже вздумала перечить.
– Как? – возмутилась мать Чунь-янь, с грозным видом приближаясь к дочери. – Когда девчонки не признают своих матерей, это еще полбеды, но как ты смеешь перечить родной тетке?
Ин-эр снова пришлось вмешаться, и она принялась рассказывать, что здесь произошло. Но как тетка могла терпеть, чтобы говорил кто-нибудь, кроме нее? Она схватила лежавшие на камне цветы и ивовые прутики и, едва не тыча ими в лицо матери Чунь-янь, кричала:
– Ты посмотри, что это! Твоя дочка уже совсем взрослая, а в детские игры играет! Она вместе с другими вздумала оскорблять меня; что мне остается делать?!
Мать Чунь-янь все еще не могла успокоиться после своего столкновения с Фан-гуань, и слова тетки только подлили масла в огонь. Ее возмутило, что дочь пытается ей возражать, и она закатила девочке звонкую пощечину.