[37], и драгоценные треножники, и старинные картины, и полотнища со стихами. На окнах висели шелковые занавеси, а по обеим сторонам от них – парные надписи, одна из которых особенно радовала душу:
Темная, скрытная,
полная тайны земля;
Непостижимое
и недоступное небо.
Прочитав эту надпись, Бао-юй обратился к Цзин-хуань и спросил у нее имена бессмертных дев. Оказалось, что одну из них зовут фея Безумных грез, другую – Излиятельница чувств, третью – Вызывающая печаль золотая дева, четвертую – Мудрость, измеряющая гнев и ненависть.
Вскоре служанки внесли стулья и столик, расставили на нем вино и угощения. Вот уж поистине:
До самого края рубиновым соком
хрустальные чаши полны;
Налиты густою нефритовой влагой,
янтарные кубки стоят.
Запах вина показался Бао-юю необычным, и он не удержался от того, чтобы спросить, что за аромат заключен в нем.
– Это вино – смесь нектара со ста цветов и десяти тысяч деревьев, – отвечала Цзин-хуань. – Оно сброжено на костях цилиня и молоке феникса и поэтому называется: «Десять тысяч прелестей в одном кубке».
Восторг Бао-юя не имел границ.
Как раз в тот момент, когда они пили вино, вошли двенадцать девушек-танцовщиц и спросили у бессмертной феи, какую песню им исполнить.
– Спойте двенадцать песен «Сон в красном тереме», которые недавно сложены, – приказала им Цзин-хуань.
Танцовщицы кивнули ей, ударили в таньбань[38], заиграли на серебряной цитре. Услышав, что они поют «В начале всего, в первозданные годы…», Цзин-хуань быстро прервала их:
– Эти песни непохожи на арии из классических драм, сочиненные в бренном мире. Земные арии неизменно подразделяются в соответствии с ролями положительных или отрицательных, главных или второстепенных героев, и написаны они на мотивы девяти северных и южных мелодий. А в наших песнях содержатся либо вздохи о чьей-нибудь судьбе либо отображаются чувства, вызванные каким-нибудь событием. Песни, сочиненные нами, тут же исполняются на музыкальных инструментах. Тому, кто не проник в смысл, заключенный в нашей песне, не понять ее прелести. Мне кажется, что и ему не слишком знакомы наши мотивы. Если он не прочтет сначала текст песен, он, пожалуй, не найдет в них ничего интересного.
С этими словами она повернула голову и приказала подать Бао-юю бумагу, на которой были написаны песни «Сон в красном тереме».
Бао-юй взял их, развернул бумагу и стал следить, как девушки пели песни:
В начале всего, в первозданные годы,
Кто чувства любовного вырастил всходы?
При чувстве глубоком,
при нежных свиданьях на лоне природы,
Когда одолеют сомнения,
В те дни, когда в сердце страдания,
Во время тоски и молчания
Вы глупые чувства развеять хотите.
По этой причине
Покажем мы «Красного терема сон»,
о золоте грустном, о скорбном нефрите.
Все говорят:
связаны золото с яшмой судьбою;
Я ж вспоминаю:
камень и дерево клятву давали.
Тщетно противиться
блеску снегов, где мудрец обитал под горою;
Все же забудешь ты
в тихом лесу неземную богиню едва ли.
Сетуешь ты на людей:
Что и в прекрасном изъяны бывают,
понято нынче тобой.
Правда, всегда
будешь бокал поднимать до бровей.
Но никогда
ты не смиришься с судьбой.
Подобна одна
цветам, расцветающим в парке небесном.
Подобен другой —
без трещин и примесей яшме чудесной.
Ты, может быть, скажешь,
что их не связала судьба, —
Тогда почему же сегодня смогли
в их жизни скреститься пути?
Ты, может быть, скажешь:
их вместе связала судьба, —
Тогда почему же лишь к праздным словам
сердца их сумели прийти?
Зачем одного
вздыхать заставляет тоска?
Зачем от другой
спокойная жизнь далека?
Исчезнет один,
как лунные блики в воде,
Исчезнет другая,
как в зеркале образ цветка.
Как много слезинок вместится в глазах?
Скажи мне, ты думал об этом?
Откуда же слезы
бегут, пока осень не сменит зима,
И льются весною до самого лета?
Слушая эту песню, Бао-юй оставался рассеянным, ибо не видел в ней ничего, и только звуки мелодии вселяли в него тоску и опьяняли душу. Поэтому он не стал допытываться ни об источнике происхождения песни, ни об истории ее возникновения и, чтобы развеять тоску, принялся читать дальше.
Каждый рад расцветающий сад
увидать пред собою,
Но сменяется краткая радость
бесконечной тоскою.
Перед пристальным-пристальным взором
Промелькнули за миг этой жизни дела,
И тоскливых-тоскливых видений
Отогнать, угасая, душа не могла.
Взор к родной стороне обращен,
Куда путь так далек, – чрез высокие горы;
И родителей только во сне посетив,
ты свое им поведаешь горе:
«Жизнь моя позади,
я до Желтых истоков дошла.
О родные мои!
Вы должны бы себя оградить
поскорей от житейского зла».
Парус один, непогода и ветер,
путь на три тысячи ли.
Нынче семья и родные сады
брошены, скроются скоро вдали.
Слезы, рыдания
могут лишь жизнь сократить.
Скажешь родителям:
«Дочь проводив,
должно ее позабыть.
Рока велением крах и удача
издавна всем суждены;
Встречи, разлуки
тоже судьбою даны.
Мы же отныне
жители разных земель.
Думайте вы
только о жизни своей.
Дочь уезжает от вас,
Бросьте заботы о ней».
Она в колыбели была,
Но мать и отца
в то время уже потеряла.
Конечно, она
средь богато одетых росла,
Но теплой заботы она не видала.
Умна, и щедра, и богата она —
такой ей счастливый достался удел, —
И жар потаенных
желаний девиц и юнцов
Затронуть ей душу никак не посмел.
Блестит она, как в непогоду средь туч
нефритовый храм заблестел.
За юношу дивного,
просто святого она отдана,
Как небо с землею,
с ним долгое счастье узнала она,
Лишь самого раннего детства пора
была в ее жизни грустна.
Рассеется облако над Гаотаном,
и высохнут воды Сянцзяна, —
Но это непрочного мира удел,
на свете все кончится поздно иль рано,
Напрасна тоска,
душе наносящая раны.
Ты душою тонка,
хороша как цветок орхидеи,
И святые одни
с одаренностью спорят твоею.
Тебе Небом дано одинокою жить,
люди редко сравнятся с тобой.
Говоришь ты: «Коль пищу мясную вкушать,
будет запах дурной;
Коль узоры всегда созерцать,
взор пресытится твой».
И не ведаешь ты, что всех выше стоять —
значит зависть людскую узнать,
Что ты слишком чиста,
и весь мир недоволен тобой.
Жаль, что в храме старинном до старости ты
будешь жить при лампаде ночной.
Как обидно, что ты не узнала любви,
пропустила цветенье весны!
Но в конце-то концов,
Так давно повелось: скверной мира сего
все желанья души сражены.
Ты воистину белый нефрит без изъяна,
только грязь повстречалась тебе.
Почему же, скажи, некий юноша знатный
все вздыхает о горькой судьбе?
Это волк-людоед из Чжуншани,
Это зверь, беспощадный и злой.
Он давно позабыл,
что с ним было и кто он такой.
Лишь разврат и беспутство по нраву ему,
только к женщинам рвется душой,
Лишь красотку из знатного рода считает
гибкой ивой над тихой водой.
Он позорит тебя и высокий твой род,
он глумится теперь над тобой.
Как печально,
что нежное, дивное сердце
За один только год
сражено безысходной тоской!
Судьбы трех вёсен кто угадает?
Иву зеленую, персик цветущий
что под конец ожидает? —
Будут рассеяны
пышные эти цветы,
Зелень поблекшая
в дали прозрачной растает.
Ты говоришь: в небесах
персиков нежных полно,
А в облаках
много цветов абрикоса?
Пусть, но в конце-то концов
Кто в этом мире
смог одолеть свою осень?
Часто в селе, в тополях серебристых,
слышны людские рыданья;
В роще, под кленами темно-зелеными
носятся духов стенанья.
Дни пролетят – и под желтыми травами
скроется холмик могилы.
Бедный вчера хочет нынче нажиться —
зря только тратятся силы;
Пышный весною, поникнуть под осень
каждый цветок осужден.
Тесно сплетается смерть с бытием,
кто от нее защищен?
Слышал я: где-то на Западе дальнем