На каждую фразу Си-жэнь юноша отвечал кивком головы.
– Твой халат на меху я уложила в узел и отдала слугам, – продолжала между тем Си-жэнь. – Если в школе будет холодно, наденешь его сам, потому что там некому будет о тебе заботиться, как дома. Грелки для рук и для ног я тоже туда отослала, требуй, чтобы слуги подавали тебе их, когда понадобится. Ведь все они лентяи, и если им не напомнишь, они только рады будут. Чего доброго, еще заморозят тебя!
– Не беспокойся, я сам справлюсь, – пообещал ей Бао-юй. – Только вы здесь не скучайте, почаще ходите гулять с сестрицей Линь Дай-юй.
Пока они разговаривали, Бао-юй оделся и собрался, и Си-жэнь стала торопить его пойти навестить матушку Цзя, Цзя Чжэна и госпожу Ван.
Поговорив немного с Цин-вэнь и Шэ-юэ, Бао-юй наконец отправился к матушке Цзя, которая тоже не упустила случая, чтобы сделать ему кое-какие наставления. Потом Бао-юй повидался с госпожой Ван и, выйдя от нее, направился в кабинет Цзя Чжэна.
В это утро Цзя Чжэн сидел у себя в кабинете и вел праздную беседу с молодыми людьми из числа приживальщиков дома, как вдруг к нему вошел Бао-юй, справился о здоровье и сообщил, что отправляется в школу.
Язвительная, холодная усмешка промелькнула на губах Цзя Чжэна:
– Этими словами «иду в школу» ты прямо-таки заставляешь меня сгорать от стыда! Я бы сказал, что ты идешь играть в бирюльки – это было бы вернее! Погляжу я на тебя, и кажется, что ты только пачкаешь пол, на котором стоишь, и оскверняешь дверь, к которой прислоняешься!
– Зачем вы так строги с ним? – засмеялись гости, вставая. – Если ваш сын начнет старательно заниматься, то, гляди, годика через два-три и прославится. Ведь не будет же он вести себя так, как в прежние годы. – А тебе, братец, нечего медлить, – добавили они, обращаясь к Бао-юю, – время уже к завтраку.
И тотчас два старика под руки вывели Бао-юя.
– Эй, кто там из слуг сопровождает Бао-юя? – крикнул Цзя Чжэн в дверь.
Снаружи отозвалось несколько голосов, и на пороге появились три или четыре рослых детины: они опустились на колени перед Цзя Чжэном и справились о здоровье. В одном из них Цзя Чжэн узнал Ли Гуя, сына кормилицы Бао-юя, мамки Ли.
Обращаясь к нему, Цзя Чжэн спросил:
– Вы с Бао-юем целыми днями пропадаете в школе, скажи мне наконец, какие книги он прочел? Наверное, запомнил наизусть несколько легкомысленных рассказиков да научился всяким проделкам! Вот погоди, освобожусь, так с тебя с первого шкуру спущу, а потом и с этим тупицей рассчитаюсь!
Перепуганный Ли Гуй сдернул с головы шапку. Отвесив земной поклон, он произнес: «Слушаюсь!» – и добавил:
– Старший брат Бао-юй выучил три раздела «Шицзина» до какой-то там песни: «Оленей, оленей вдали слышен зов, там лотосов листья и ряска прудов»[41]. Ей-ей, не смею вам лгать!
Все так и покатились со смеху. Цзя Чжэн, который тоже не мог сдержать улыбку, сказал:
– Боюсь, что если он выучит еще тридцать разделов «Шицзина», толку будет не больше, чем, «заткнув уши, красть колокол» – просто обман людей! Так что пойди, справься о здоровье господина учителя и передай ему от меня: «Не нужно приводить всякие легкомысленные пустые истории для объяснения «Шицзина» и древних текстов; первым долгом заставьте Бао-юя выучить «Четверокнижие». Это сейчас самое важное».
Ли Гуй еще раз произнес: «Слушаюсь» и, заметив, что Цзя Чжэн замолчал, поднялся с колен и вышел.
В это время Бао-юй, затаив дыхание, в одиночестве стоял за дворовыми воротами и поджидал, пока слуги выйдут, чтобы вместе отправиться в школу.
Между тем Ли Гуй, отряхивая на себе одежду, говорил Бао-юю:
– Слышал, брат? Сначала собираются с нас шкуру спустить! У других людей слуги, сопровождающие хозяина, пользуются почетом и уважением, а мы вот за тебя только терпим понапрасну ругань и побои. Хоть бы пожалел нас!
– Не обижайся, дорогой братец, – улыбнулся Бао-юй, – я как-нибудь на славу угощу тебя.
– Эх, молодой господин, кто же смеет на это надеяться? – со вздохом произнес Ли Гуй. – Слушай хоть, что тебе говорят, и то ладно.
Подошли к дому матушки Цзя. Цинь Чжун был уже там, и матушка Цзя с ним беседовала. Бао-юй поздоровался с Цинь Чжуном, затем они оба простились с матушкой Цзя.
Бао-юй неожиданно вспомнил, что еще не попрощался с Дай-юй, и побежал в ее комнату. Дай-юй сидела возле окна перед зеркалом и наряжалась. Узнав, что Бао-юй идет в школу, Дай-юй обернулась и с улыбкой сказала:
– Вот и прекрасно! Думаю, что на сей раз ты «сломаешь коричную ветку во дворце луны»[42]. Проводить тебя я не могу.
– Подожди, милая сестрица, пока я вернусь с занятий, – проговорил Бао-юй, – тогда мы поужинаем и сделаем для тебя румяна.
Поболтав еще некоторое время, Бао-юй повернулся и направился к выходу. Дай-юй поспешила окликнуть его:
– Что же ты не идешь прощаться с сестрой Бао-чай?
Бао-юй засмеялся, но ничего не ответил и вместе с Цинь Чжуном отправился в школу.
Собственно говоря, эта бесплатная школа находилась неподалеку от дома и была создана основателем рода, прадедом Бао-юя, с тем чтобы в ней могли учиться дети родителей, принадлежащих к семье Цзя, которые сами были не в состоянии нанять учителей. Все члены рода, занимавшие чиновничьи должности, обязаны были вносить деньги на расходы по содержанию школы. Учителем обычно избирался самый пожилой и добродетельный человек в семье.
Придя в школу, Бао-юй и Цинь Чжун познакомились с учениками и без промедления приступили к занятиям. Они были неразлучны, всюду ходили вместе, вместе садились, вместе вставали, дружба их становилась все крепче и теснее. Матушка Цзя тоже полюбила Цинь Чжуна, часто на несколько дней оставляла его у себя и относилась к нему как к своему правнуку. Зная, что семья Цинь Чжуна не из богатых, матушка Цзя иногда помогала мальчику одеждой либо другими вещами. Таким образом, не прошло и двух месяцев, как Цинь Чжун полностью освоился с жизнью во дворце Жунго.
Бао-юй, в противоположность Цинь Чжуну, не умел сдерживать свои желания и быть благоразумным и требовал, чтобы все его прихоти исполнялись немедленно. Поэтому, когда однажды на него напала блажь, он потихоньку сказал Цинь Чжуну:
– Мы с тобой одного возраста, вместе учимся – давай не называть друг друга дядей и племянником, будем братьями.
Цинь Чжун сначала не мог на это решиться, но Бао-юй и слышать ничего не хотел, упорно звал его братом, дал прозвище Цзин-цин, и Цинь Чжуну в конце концов пришлось последовать его примеру.
Надо сказать, что хотя в школе учились лишь сыновья и племянники, принадлежавшие к одному роду, но, как гласит пословица, «у дракона девять сыновей, и у каждого из них свои отличия»; поскольку учеников в школе было много, это неизбежно приводило к тому, что в число «драконов» попадали «змеи» – мелкие и низкие людишки.
С появлением в школе Цинь Чжуна и Бао-юя все сразу обратили внимание на то, что Цинь Чжун робок и стыдлив, краснеет и смущается еще до того, как ему что-нибудь скажут, и манерами напоминает девушку; а Бао-юй тоже такой же мягкий и покорный, обладает чутким, отзывчивым характером, и только всегда ведет чересчур витиеватые и заумные речи. К тому же мальчики были очень дружны, что не могло не вызвать подозрений со стороны соучеников, и те за глаза стали шептаться о них, злословить, распускать всякие нелепые слухи как в школе, так и вне ее.
Сюэ Пань, поселившись в доме госпожи Ван, быстро разузнал о существовании домашней школы. У него внезапно вспыхнула «страсть Лун Яна», и он заявил, что якобы хочет учиться, однако на самом деле он «три дня ловил рыбу, два дня сушил сети», посылал подарки учителю Цзя Дай-жу, в учебе никаких успехов не делал и только помышлял о том, как бы поближе завязать дружбу с мальчиками.
Разумеется, в школе нашлись ученики, которые, соблазнившись деньгами и угощениями Сюэ Паня, поддались на обман и попались в его сети. О двух из них ничего не было известно: никто не знал, чьи они родственники, каково их настоящее имя; поскольку они были красивы и близки с Сюэ Панем, им дали прозвища: одному – Сян-лянь – Сладостная нежность, другому – Юй-ай – Яшмовая любовь. Хотя у мальчиков при виде их, как говорится, слюнки текли и появлялось «преступное» желание, никто не осмеливался их затрагивать из страха перед Сюэ Панем.
Когда Бао-юй и Цинь Чжун появились в школе, они тоже почувствовали симпатию к Сян-ляню и Юй-аю, но, зная об их связи с Сюэ Панем, не осмеливались допускать по отношению к ним легкомысленных поступков. Сян-лянь и Юй-ай в свою очередь дружески относились к Бао-юю и Цинь Чжуну. Таким образом, хотя все четверо в душе симпатизировали друг другу, эта симпатия пока еще не проявлялась открыто.
Ежедневно, приходя в школу, мальчики неотрывно следили за каждым движением друг друга, либо начинали перебрасываться загадками, говорить намеками, но старались все это делать так, чтобы понятно было только им самим и не привлекало внимания остальных. Однако несколько хитрецов и пройдох подметили их взаимоотношения, стали у них за спиной корчить гримасы, покашливать. Так продолжалось изо дня в день.
Однажды у Цзя Дай-жу было какое-то дело. Дав ученикам задание сочинить к следующему дню парное выражение из семи слов в строке, он ушел домой, оставив присматривать за порядком в школе своего старшего внука Цзя Жуя.
В этот день Сюэ Пань не явился на утреннюю перекличку в школу, и Цинь Чжун, воспользовавшись этим, перемигнулся с Сян-лянем, они встали и под предлогом естественной надобности вышли во внутренний дворик. Цинь Чжун первый спросил:
– Твои домашние интересуются, с кем ты дружишь?
Не успел он произнести эти слова, как за спиной его кто-то нарочито громко кашлянул. Мальчики испуганно обернулись и увидели перед собой своего соученика Цзинь Жуна.
Сян-лянь обладал вспыльчивым характером, но тут неожиданно смутился и недовольным тоном спросил: