– Спрячь получше, чтобы она не увидела! – умолял Цзя Лянь.
Разговаривая таким образом, Цзя Лянь улучил момент, когда внимание Пин-эр было ослаблено, выхватил у нее из рук волосы и с улыбкой проговорил:
– Все же нехорошо, если они будут находиться у тебя. Лучше я их сожгу, и делу конец.
С этими словами он сунул волосы за голенище своего сапога.
– Бессовестный! – сквозь зубы процедила Пин-эр. – «Перешел через реку, и мост за собой ломаешь»! Дождешься ты теперь, чтобы я из-за тебя стала лгать!
Она была так очаровательна и прелестна, что Цзя Лянь снова обнял ее и стал домогаться удовлетворения желания. Однако Пин-эр вырвалась и выбежала из комнаты.
– Распутная девка! – с ненавистью пробормотал ей вслед Цзя Лянь. – Зажжет в груди огонь, а сама убежит!
– А кто тебе велит загораться? – хихикнула в ответ Пин-эр. – Не все же время мне заботиться, чтоб тебе было хорошо! Ведь если твоя жена узнает, она меня не простит!
– Тебе нечего ее бояться! – возразил Цзя Лянь. – Разозлюсь как-нибудь и изобью эту бутыль уксуса[93] так, что на ней живого места не останется! Узнает она меня! Сторожит, как разбойника! Сама только и знает, что с мужчинами лясы точить, а мне с женщиной и поговорить нельзя! Стоит мне во время разговора приблизиться к женщине, у нее сразу рождаются подозрения, а сама с дядями и племянниками шутит и смеется! Больше не позволю ей встречаться ни с кем!
– Она права, что стережет тебя, – заметила Пин-эр, – а ты ревнуешь ее зря. Как она будет управлять хозяйством, если не завоюет расположения в доме? Ты же ведешь себя дурно, и не только она, даже я за тебя беспокоюсь!
– Э, ладно, хватит! – перебил ее Цзя Лянь. – У вас всегда так: все, что делаете вы, – хорошо; все, что делаю я, – плохо! Погодите, приберу я вас к рукам!
В это время во двор вошла Фын-цзе и, увидев стоящую под окном Пин-эр, спросила:
– Если вам нужно поговорить, почему не разговариваете в комнате? Зачем ты шумишь под окном?
– Она сама не знает! – сказал Цзя Лянь. – В комнате, наверное, тигр, который хочет ее сожрать!
– В доме никого нет, – ответила Пин-эр, обращаясь к Фын-цзе, – а мне одной что с ним делать?
– Вот и хорошо, если никто не мешает! – засмеялась Фын-цзе.
– Это вы мне, госпожа? – удивилась Пин-эр.
– Тебе, тебе! Кому же еще, – улыбнулась Фын-цзе.
– Лучше не заставляйте меня говорить вам неприятные вещи! – сердито оборвала ее Пин-эр и направилась прочь, даже не отодвинув для Фын-цзе занавеску на дверях.
Фын-цзе сама отодвинула занавеску и вошла в комнату.
– Эта девчонка совсем с ума сошла! – сказала она Цзя Ляню. – Дрянь, хочет, чтобы я ей подчинялась! Ну пусть бережет свою шкуру!
При этих словах Цзя Лянь повалился на кан, захлопал в ладоши и расхохотался:
– Не знал я, что Пин-эр такая отчаянная! Отныне придется мне слушаться ее!
– Это ты ее подстрекаешь! – напустилась на него Фын-цзе. – Я еще за все это с тобой рассчитаюсь!
– Вы между собой ссоритесь, а на мне злость срываете! – огрызнулся Цзя Лянь. – Довольно, мое дело сторона!
– Хотела бы я знать, куда ты от меня спрячешься! – насмешливо сказала Фын-цзе.
– Не беспокойся, убежище себе найду! – ответил Цзя Лянь и собрался уходить.
– Постой, мне надо с тобой посоветоваться, – остановила его Фын-цзе.
Если вам любопытно узнать, о чем она говорила с Цзя Лянем, прочтите следующую главу.
Глава двадцать вторая, в которой рассказывается о том, как, слушая буддийские псалмы, Бао-юй постиг учение созерцательной секты и как в сочиненных загадках Цзя Чжэн увидел дурное предзнаменование
Когда Цзя Лянь услышал, что Фын-цзе хочет с ним посоветоваться, он остановился и спросил у нее, в чем дело.
– Двадцать первого числа день рождения сестры Бао-чай, – сказала Фын-цзе. – Что бы ты по этому поводу предпринял?
– Откуда я знаю, что в таких случаях нужно? – возразил Цзя Лянь. – Неужели ты сама не можешь все устроить? Ведь ты всегда распоряжаешься устройством всяких празднеств и торжеств, и уже не раз устраивала празднования дня рождения для взрослых.
– Когда отмечается день рождения взрослого, существует твердо установленный порядок, – ответила Фын-цзе. – Но я не знаю, отнести сестру Бао-чай к взрослым или к детям. Вот я и хотела с тобой посоветоваться.
Цзя Лянь опустил голову, долго думал, затем произнес:
– Да у тебя никак память совсем отшибло! Ведь подобный случай уже был. Вспомни, как в прошлом году отмечали день рождения сестрицы Линь Дай-юй. Устрой все точно так же.
– Неужели ты думаешь, что я этого не знаю? – усмехнулась Фын-цзе. – Точно так же представлялось это и мне. Но вчера старая госпожа стала расспрашивать, когда у кого день рождения и сколько кому лет, и я узнала, что сестре Бао-чай нынче исполняется пятнадцать. Конечно, она еще не взрослая, но скоро ей придет время отпускать прическу[94]. Поэтому старая госпожа сказала, что в нынешнем году день рождения Бао-чай следует устраивать не так, как в прошлом году устраивали для сестрицы Линь Дай-юй.
– Значит, устраивай роскошнее, – заключил Цзя Лянь.
– Я тоже так думаю, но просто хотела узнать твое мнение, – согласилась Фын-цзе. – Ведь если бы я это сделала сама, ты опять начал бы меня упрекать, что я не поставила тебя в известность.
– Ладно, ладно! – засмеялся Цзя Лянь. – Не расточай любезности! Делай все, что угодно, только не следи за каждым моим шагом.
С этими словами он покинул комнату. Но об этом мы рассказывать не будем.
Надо сказать, что Ши Сян-юнь, прожив два дня во дворце Жунго, захотела возвратиться домой.
– Ты бы подождала немного, – сказала ей матушка Цзя. – Вот отпразднуем день рождения сестры Бао-чай, посмотришь спектакль, а потом уедешь.
Сян-юнь ничего не могла возразить, и ей пришлось остаться. Она только послала служанку домой за двумя вышивками, которые недавно сделала, чтобы поднести их Бао-чай.
Следует заметить, что, когда Бао-чай поселилась во дворце Жунго, матушке Цзя сразу понравились скромность и сдержанность девушки, и поэтому, как только наступил день ее совершеннолетия, матушка Цзя позвала Фын-цзе, выдала ей двадцать лян серебра из своих сбережений и велела устроить празднество с угощениями и театральными представлениями.
Сделав над собой усилие, Фын-цзе улыбнулась и в шутку заметила:
– Когда бабушка устраивает празднование дня рождения детей, она может не скупиться в расходах, и кто посмеет ей перечить?! Какой же готовить пир? Если бабушке хочется, чтобы было шумно и весело, нечего и говорить, что ей придется потратить несколько лян из денег, которые у нее припрятаны. А сейчас? Вытащили какие-то залежалые двадцать лян и хотите на них устроить целый праздник! Не значит ли это, что вы собираетесь и нас заставить раскошелиться? Если бы вы действительно ничего не могли дать! А то ведь у вас от слитков золота и серебра сундуки ломятся! И вы еще у нас вымогаете деньги! Кто в нашей семье не приходится вам сыном либо дочерью? Неужели вы думаете, что только один Бао-юй будет провожать вас на гору Утайшань?[95] Вы, наверное, хотите все свои вещи ему одному оставить! Прислуживая вам, мы не всегда можем угодить, но все же не обижайте нас! Ну скажите, разве двадцати лян хватит на вино и на устройство театральных представлений?
Когда она высказалась, все присутствовавшие в комнате рассмеялись. Матушка Цзя улыбнулась:
– Вы только послушайте – до чего острый у нее язычок! Я тоже никогда за словом в карман не лезу, но все же мне не удается переговорить эту мартышку. Твоя свекровь не осмеливается с тобой связываться, так ты пришла со мной зубоскалить!
– Моя свекровь так же любит Бао-юя, как вы, – возразила Фын-цзе, – и мне некому жаловаться на свои обиды. А вы еще говорите, что я зубоскалю!
Эти слова вызвали улыбку удовольствия на лице старухи.
Вечером все собрались у матушки Цзя. После обычных расспросов о здоровье завязалась беседа. Женщины смеялись, шутили, а матушка Цзя, воспользовавшись случаем, стала расспрашивать Бао-чай, какие пьесы больше всего ей нравятся, какие она любит кушанья. Бао-чай прекрасно знала, что матушка Цзя, как пожилой человек, больше всего любит смотреть веселые пьесы, а из блюд предпочитает сладкие да такие, которые не приходится жевать, поэтому она называла все то, что нравилось старухе. Матушке Цзя это доставило огромное удовольствие. На следующий день она первая послала в подарок Бао-чай платья и разные безделушки. О том, как госпожа Ван, Фын-цзе, Дай-юй и другие последовали ее примеру – мы подробно рассказывать не будем.
И вот наступило двадцать первое число. Во внутреннем дворе дома матушки Цзя был сооружен помост для представлений и были заказаны новые пьесы на Куньшаньские и Иянские мотивы[96]. Во внутренних покоях матушки Цзя накрыли столы и разостлали циновки. В числе гостей не было ни одного чужого, присутствовали только одни домашние, за исключением тетушки Сюэ, Ши Сян-юнь и Бао-чай.
В этот день Бао-юй встал рано и, вспомнив о том, что уже давно не видался с Дай-юй, отправился навестить ее. Когда он вошел в ее комнату, Дай-юй лежала на кане.
– Пора завтракать, – с улыбкой сказал ей Бао-юй, – а то скоро начнется спектакль. Какой акт и из какой пьесы тебе больше всего нравится? Я для тебя закажу.
– Тогда тебе придется специально нанять труппу, я выберу все, что мне нравится, и пусть исполняют для меня одной, – с усмешкой сказала Дай-юй. – А сейчас не спрашивай об этом!
– Что же здесь невозможного? – улыбнулся Бао-юй. – Завтра найму артистов и велю им играть только для нас двоих.
С этими словами он взял Дай-юй за руку, стащил с кана и повел завтракать.
Перед началом спектакля матушка Цзя предоставила Бао-чай первой выбирать акты для постановки. Сначала Бао-чай отказывалась, но матушка Цзя настаивала, так что Бао-чай в конце концов согласилась и назвала один акт из пьесы «Путешествие на запад».