ике. Ей тотчас же вспомнилось, что это пришли рабочие, которые должны были сажать деревья в саду. Немного подальше люди вскапывали землю, а на камне сидел Цзя Юнь и наблюдал за работой.
Сяо-хун хотелось пройти мимо него, но она не осмелилась. Она пробралась в «павильон реки Сяосян» окружным путем, взяла лейку и так же осторожно вернулась обратно. Совершенно подавленная, она удалилась в свою комнату и легла на кровать. Все думали, что ей нездоровится, и не тревожили ее.
Прошли еще сутки. Наступил день рождения супруги Ван Цзы-тэна. Ван Цзы-тэн прислал приглашение матушке Цзя и госпоже Ван, но матушка Цзя не могла поехать, а глядя на нее, отказалась и госпожа Ван. Только тетушка Сюэ выразила желание поздравить именинницу. Вместе с нею отправились Фын-цзе, Бао-юй и его сестры. Вернулись они лишь вечером.
В это время госпожа Ван, направлявшаяся к тетушке Сюэ, проходила через двор и увидела Цзя Хуаня, который возвращался из школы. Она подозвала мальчика к себе и велела ему, придя домой, переписать один псалом из «Цзиньганцзина»[103] и выучить его наизусть.
Цзя Хуань отправился в комнату госпожи Ван, приказал служанке зажечь восковую свечу, а сам с важным видом уселся на кан и принялся за дело. Он был раздражен, и все время что-нибудь требовал. То он звал Цай-ся, чтобы она налила ему чаю, то кричал, чтобы Юй-чуань сняла нагар со свечи, то говорил, что Цзинь-чуань загораживает свет. Но ни одна из служанок, которые вообще не любили его, не отзывалась. Лишь Цай-ся умела ладить с Цзя Хуанем. Она налила ему чаю и потихоньку сказала:
– Будьте сдержанней, зачем вы раздражаете служанок?
Цзя Хуань пристально посмотрел на нее и ответил:
– А ты не указывай, я знаю, как вести себя. Я уже давно заметил, что ты во всем стараешься угодить Бао-юю, а меня и в грош не ставишь!
Возмущенная Цай-ся ткнула пальцем ему в лоб и воскликнула:
– Бессовестный вы! Вы похожи на «собаку, которая, кусая Люй Дун-биня[104], не понимала, что делает!»
В это время вошла госпожа Ван в сопровождении Фын-цзе. Она расспрашивала Фын-цзе, сколько гостей собралось у Ван Цзы-тэна, интересный ли был спектакль, что подавали к столу. Потом пришел Бао-юй. Увидев госпожу Ван, он поклонился ей, как требовал этикет, затем приказал служанкам снять с себя халат, повязку со лба, стащить сапоги и лишь после этого бросился матери на грудь. Госпожа Ван стала гладить его по голове. Обняв мать за шею, Бао-юй на ухо болтал ей все, что приходило в голову.
– Сынок! – сказала ему госпожа Ван. – Ты много выпил, и лицо твое горит. А теперь ты все время вертишься, и я боюсь, как бы тебе не стало плохо. Лучше полежи спокойно!
Она приказала подать подушку. Бао-юй лег позади госпожи Ван и приказал Цай-ся растирать себе спину. Ему хотелось пошутить и посмеяться с Цай-ся, но она была грустна и рассеянна и не обращала внимания на его шутки, а все время косилась в сторону Цзя Хуаня.
– Дорогая сестра, – сказал Бао-юй, дернув ее за руку, – ты и мне удели хоть немного внимания!
Он снова потянул ее за руку. Цай-ся недовольно отдернула руку и сказала:
– Если будешь баловаться, я закричу!
Цзя Хуань, который все еще находился тут, внимательно прислушивался к их разговору. Он давно ненавидел Бао-юя, а сейчас, когда Бао-юй пытался заигрывать с Цай-ся, его ненависть разгорелась с особой силой. Он долго сидел, глубоко задумавшись. Вдруг, как бы невзначай, он сделал неосторожное движение рукой и опрокинул светильник. Горячее масло из светильника выплеснулось прямо на лицо Бао-юя.
– Ай! – раздался возглас Бао-юя.
Все, находившиеся в комнате, испуганно вскочили, схватили стоявший на полу фонарь и при свете его увидели, что лицо Бао-юя залито маслом.
Взволнованная госпожа Ван тотчас же приказала служанкам умыть Бао-юя, а сама с бранью обрушилась на Цзя Хуаня.
К пострадавшему Бао-юю, который лежал на кане, подбежала Фын-цзе. Она принялась хлопотать возле него, одновременно приговаривая:
– Как неуклюж этот Цзя Хуань! Сколько раз я ему говорила – не вертись! А тетушке Чжао следовало бы получше воспитывать и поучать его!
Последняя фраза словно подтолкнула госпожу Ван, она велела позвать наложницу Чжао и стала упрекать ее:
– Вырастила паршивое отродье, а воспитать его не умеешь! Чем чаще я вас прощаю, тем больше вы распускаетесь!
Наложница молча снесла обиду и тоже принялась хлопотать возле Бао-юя. Она увидела, что на левой щеке у Бао-юя вскочил волдырь, но, к счастью, глаза остались невредимыми.
Госпоже Ван было очень жалко сына, и, кроме того, она не знала, как объяснить матушке Цзя, что случилось с Бао-юем, если та на следующий день спросит. Все это еще более усиливало ее гнев, который она срывала на наложнице Чжао.
Когда обожженное место на щеке Бао-юя присыпали целебным порошком, он сказал:
– Немного болит, но ничего. Если бабушка спросит, скажу ей, что сам обжегся.
– Тогда она станет бранить служанок, – возразила ему Фын-цзе. – Так или иначе, сердиться она все равно будет.
Затем госпожа Ван велела проводить Бао-юя во «двор Наслаждения розами». Здесь его встретили Си-жэнь и остальные служанки. Узнав о случившемся, все переполошились.
Надо сказать, что, когда Бао-юй уехал, Дай-юй очень расстроилась и вечером трижды присылала служанок справляться, не вернулся ли он. Когда же она узнала, что Бао-юй обжег лицо, она прибежала сама и увидела, что Бао-юй смотрится в зеркало, а вся левая щека его присыпана белым порошком. Дай-юй показалось, что ожог очень сильный, и она подбежала к Бао-юю с намерением посмотреть на щеку. Однако Бао-юй, заметив ее, сразу замахал руками, чтобы она уходила. Сделал он это потому, что Дай-юй любила все красивое, и он не хотел, чтобы она увидела его обезображенное лицо.
Однако Дай-юй не обратила на это внимания и спросила:
– Больно?
– Не очень, – ответил Бао-юй. – Дня через два все заживет.
Дай-юй посидела немного и ушла.
Хотя на следующий день Бао-юй уверил матушку Цзя, что обжегся сам, она не удержалась от того, чтобы не сделать выговор служанкам, присматривавшим за ним.
Прошел еще день, и случилось так, что даосская монахиня, ворожея Ма – названая мать Бао-юя – явилась во дворец Жунго. Увидев Бао-юя, она вздрогнула от испуга и спросила, что с ним произошло. Бао-юй сказал ей, что обжегся. Она только покачала головой и тяжело вздохнула. Нарисовав пальцем на лице Бао-юя какие-то таинственные знаки и пробормотав заклинание, она сказала:
– Могу поручиться, что все пройдет. Это несчастье ненадолго.
Обращаясь затем к матушке Цзя, она продолжала:
– Ведь вы, госпожа, не знаете, что все это произошло в точности так, как сказано в священных буддийских книгах! Стоит в богатой, знатной семье родиться наследнику, как к нему сразу привязываются злые демоны, которые при первом же удобном случае стараются либо ущипнуть, либо царапнуть его, либо выбить из его рук чашку с едой, а то и подставить ножку, чтобы он споткнулся и упал! Вот почему такие дети не живут долго!
Выслушав ее рассуждения, матушка Цзя встревоженно спросила:
– А есть какое-нибудь средство, чтобы избавиться от этого зла?
– Конечно есть, – заверила ее монахиня Ма, – для этого нужно совершать побольше тайных добрых дел, чтобы искупить грехи прежней жизни. А кроме того, в тех книгах, о которых я упомянула, говорится: в западных краях есть блистающий и все озаряющий Бодисатва, которому подвластны зло и коварство, чинимые злыми духами, и если искренне верующие делают ему подношения от чистого сердца, он оберегает их потомков, спасает их от всяких наваждений и колдовства.
– А как нужно делать подношения этому Бодисатве? – спросила матушка Цзя.
– В этом ничего сложного нет, – ответила монахиня. – Кроме ароматных свечей, которые вы воскуриваете в храме, следует добавить несколько цзиней благовонного масла, чтобы можно было зажечь большой светильник. Этот светильник, не угасающий ни днем, ни ночью, и есть воплощение Бодисатвы.
– Сколько же потребуется масла на один день для этого светильника? – поинтересовалась матушка Цзя. – Доброе дело я всегда готова сделать!
– Точно определить невозможно, – проговорила Ма, – это зависит от обета и добродетелей тех, кто делает подношение Бодисатве. Вот, например, в нашем храме уже давно делают подношения несколько княгинь и жен знатных сановников. Жена Наньаньского цзюньвана дала большой обет, на который требуется в день сорок восемь цзиней масла и один цзинь фитиля, причем светильник ее немного поменьше глиняного чана. В светильнике у жены Цзиньсянского хоу, который званием на одну ступень ниже, за день сгорает не больше двадцати цзиней масла. Что касается других семей, то тут цифра колеблется: у одних восемь-десять, у других пять-три и даже того меньше.
Матушка Цзя кивнула и погрузилась в размышления.
– Кроме того, – продолжала даосская монахиня, – от родителей или старших в роде подношений требуется больше. Но поскольку вы, матушка, делаете подношение ради Бао-юя, мне кажется, слишком большее количество масла будет для него незаслуженным. Вам нужно от пяти до семи цзиней масла на день, не больше.
– Ладно, пусть будет по пять цзиней, – согласилась матушка Цзя. – Рассчитываться будем сразу за месяц.
– Слава великому и милосердному Бодисатве! – воскликнула монахиня Ма.
Тогда матушка Цзя позвала служанку и сказала ей:
– Отныне, когда Бао-юй будет выезжать из дому, давайте его слугам по нескольку связок монет, чтобы они раздавали их даосским и буддийским монахам, бедным и страждущим.
Поговорив немного с матушкой Цзя, монахиня Ма отправилась по комнатам поболтать с другими женщинами и узнать, как их здоровье. Так она попала в комнату наложницы Чжао. Они поздоровались, и наложница Чжао велела подать монахине чаю.
В это время Чжао склеивала из лоскутов подошвы для туфель. Увидев на кане лоскуты атласа и шелка, монахиня сказала: