– Зачем они тебе? – спросила ее Фын-цзе. – Я сама о тебе позабочусь.
Они продолжали путь, а Бао-юй плелся следом. Вскоре они вышли из сада и добрались до дома матушки Цзя. Фын-цзе вошла в комнату и, обращаясь к матушке Цзя, промолвила:
– Я же говорила, что о них незачем беспокоиться – сами помирятся. Но вы непременно захотели, чтобы я пошла их мирить. Когда я вошла к ним, вижу, они уже просят друг у друга прощения и держатся за руки, да так крепко, что не разнимешь. Оторвать их друг от друга было так же трудно, как вырвать голубя из когтей ястреба. Мне даже не пришлось уговаривать их помириться.
При этих словах все присутствующие рассмеялись. Среди них находилась и Бао-чай. Дай-юй, не глядя ни на кого и не произнося ни слова, заняла место рядом с матушкой Цзя.
Бао-юй, не зная, что сказать, обратился к Бао-чай:
– В торжественный для твоего старшего брата день я, как назло, заболел и не только не послал ему подарки, но даже не пришел поздравить. Старший брат, видимо, не знает, что я был болен, и может подумать, что я нарочно отказался прийти. Попрошу тебя, сестра, замолви перед ним за меня словечко!
– Это лишнее, – возразила Бао-чай. – Даже если бы ты просто не хотел пойти, я не посмела бы тебе напомнить. А что же я могу сказать теперь, когда ты болен! Ведь вы братья, всегда находитесь вместе, и если будете относиться друг к другу с недоверием, это не вызовет ничего, кроме отчуждения.
– Раз ты меня поняла, сестра, значит все в порядке, – сказал Бао-юй, а затем спросил: – Почему ты не пошла смотреть спектакль?
– Боюсь жары, – ответила Бао-чай, – просмотреть два акта и уйти нельзя, так как неудобно перед гостями. Вот и пришлось сослаться на нездоровье, чтобы не ходить.
От этих слов на лице Бао-юя отразилось смущение, но все же он не растерялся и насмешливо заметил:
– Неудивительно, сестра, что тебя сравнивают с Ян Гуй-фэй. Только мне кажется, ты немного полнее ее…
Бао-чай вспыхнула, хотела разразиться гневом, но тут же спохватилась, что это было бы неудобно, и поэтому, овладев собой, с холодной усмешкой произнесла:
– Может быть, я похожа на Ян Гуй-фэй, но, увы, у меня нет брата, которого можно было бы сравнить с Ян Го-чжуном.
Разговор этот был прерван появлением служанки Цзин-эр, которая нигде не могла найти своего веера и решила спросить о нем Бао-чай.
– Это, конечно, барышня Бао-чай спрятала мой веер! – высказала предположение она. – Добрая барышня, отдайте его мне!
– Поосторожней! – прикрикнула на нее Бао-чай. – Когда ты видела, чтобы я над кем-нибудь шутила? Лучше пойди и спроси у девчонок, которые всегда балуются и хихикают с тобой!
Смущенная Цзин-эр убежала.
Бао-юй, который снова сказал не то, что следовало, да еще при людях, почувствовал себя еще более неудобно, чем во время примирения с Дай-юй. Желая скрыть смущение, он отвернулся и принялся болтать с сестрами.
Когда Бао-юй насмехался над Бао-чай, Дай-юй чувствовала удовлетворение и сама хотела вставить несколько язвительных замечаний, чтобы немного посмеяться, но неожиданный приход Цзин-эр и резкость, с которой ответила служанке Бао-чай, заставили ее изменить намерение, и она лишь спросила:
– Сестра Бао-чай, скажи мне, какой акт ты посмотрела?
Однако Бао-чай заметила удовлетворение на лице Дай-юй и поняла, что та испытывает удовольствие оттого, что Бао-юй над нею насмехается, поэтому, едва она услышала вопрос Дай-юй, как с улыбкой сказала:
– Я посмотрела акт о том, как Ли Куй обругал Сун Цзяна, а потом просил у него прощения.
– Ведь тебе, сестра, известны все древние и современные пьесы, – заметил Бао-юй. – Как же могло случиться, что ты не запомнила названия этого акта, а даешь его описательно? Ведь акт этот называется «Просить наказания во искупление своей вины»!
– Значит, «Просить наказания во искупление своей вины»? – насмешливо воскликнула Бао-чай. – Ах да, ведь вы изучаете древность, поэтому вам и известно, как «Просить наказания во искупление своей вины», а я даже не знаю, что это значит!
Бао-юй и Дай-юй густо покраснели, и вместе с тем им стало больно друг за друга.
Фын-цзе, ничего не понявшая из этих пререканий, заметила лишь выражение лиц всех троих и с улыбкой спросила:
– Кто же в такой жаркий день ест неспелый имбирь?
Ее тоже никто не понял, и все только удивились:
– Неспелый имбирь? Никто не ел…
– Тогда почему на ваших лицах такое выражение, будто вам в рот попало что-то горькое? – спросила Фын-цзе, проведя рукой по щеке.
Бао-юй и Дай-юй еще более смутились. Бао-чай хотела что-то добавить, но заметила, что Бао-юй совершенно растерялся. Ей тоже стало неудобно, она проглотила готовую сорваться с языка фразу и только улыбнулась. Все остальные машинально заулыбались вслед за нею.
Вскоре Бао-чай и Фын-цзе ушли, и Дай-юй сказала Бао-юю:
– Вот ты и натолкнулся на человека, который умеет говорить похлеще меня! Убедился ты теперь, что на свете не все так простодушны, как я, которая всегда старается угодить другим и говорит только то, что может понравиться?
Проницательность Бао-чай и без того повергла Бао-юя в полное смятение, а вопрос Дай-юй совершенно его расстроил. Он хотел ответить ей, но, опасаясь, что она опять обидится, сдержался, молча встал и вышел.
Стояла сильная жара, завтрак давно кончился, хозяева и утомленные слуги разбрелись отдыхать. Бао-юй, заложив руки за спину, слонялся без цели, и всюду его встречала мертвая тишина.
Бао-юй зашагал в западном направлении, миновал проходной зал и очутился у ворот двора Фын-цзе. Подойдя к воротам, которые оказались запертыми, он вдруг вспомнил, что в жаркие дни Фын-цзе обычно в полдень отдыхает часа два, поэтому входить было неудобно. Тогда он свернул в боковую калитку и направился к дому госпожи Ван. Здесь он увидел нескольких служанок, которые дремали с вышиванием в руках. Госпожа Ван спала в комнате на легкой плетеной кровати. Возле нее сидела Цзинь-чуань, которая растирала себе ноги и сонными глазами оглядывалась по сторонам. Бао-юй потихоньку подошел и дернул ее за серьги. Цзинь-чуань испуганно открыла глаза.
– Устала? – улыбаясь, спросил ее Бао-юй.
Цзинь-чуань сдержанно улыбнулась в ответ, сделала рукой знак, чтобы он вышел, а сама сомкнула веки. Однако Бао-юй вдруг почувствовал, что никак не может уйти. Он посмотрел на спящую мать, затем вытащил из сумочки несколько освежающих ароматных лепешечек и сунул их в рот Цзинь-чуань. Та стала их сосать, но при этом даже не открыла глаз.
Бао-юй снова дернул ее за руку и тихо спросил:
– А что, если я попрошу матушку, чтобы она отдала тебя мне, и мы всегда будем вместе?
Цзинь-чуань ничего не ответила.
– Как только матушка проснется, я ей об этом скажу, – продолжал Бао-юй.
Цзинь-чуань медленно открыла глаза и оттолкнула Бао-юя.
– Зачем так торопиться? Неужели ты не знаешь пословицы: «Золотая шпилька, даже упав в колодец, принадлежит тому, кто ее уронил»? Лучше не привязывайся ко мне, а пойди на восточный двор и возьми к себе Цай-юнь от своего младшего брата Цзя Хуаня.
– Какое мне до нее дело? – улыбнулся Бао-юй. – Будем говорить о тебе.
В этот момент госпожа Ван проснулась, дала Цзинь-чуань пощечину и выругалась:
– Паршивая тварь! Это вы учите всему дурному молодых господ!
Заметив, что госпожа Ван встала, Бао-юй сразу улизнул.
Половина лица Цзинь-чуань сразу загорелась, но она не осмелилась издать ни звука. В комнату прибежали служанки, как только узнали, что госпожа проснулась.
Госпожа Ван подозвала к себе Юй-чуань и сказала ей:
– Передай своей матери, чтобы она забрала домой твою старшую сестру!
Услышав это, Цзинь-чуань бросилась на колени и со слезами стала умолять госпожу Ван:
– Я больше не буду! Лучше прикажите меня побить, но только не выгоняйте, и я сочту это небесной милостью. Я десять лет служу вам, госпожа, и если вы меня прогоните, как я смогу показаться людям на глаза?
Госпожа Ван была добрым человеком и никогда не била своих служанок. Но сейчас, когда Цзинь-чуань совершила постыдный, по ее мнению, поступок, она не смогла сдержать своего гнева, ударила ее и обругала. Как ни умоляла ее Цзинь-чуань, госпожа Ван осталась непреклонной, и матери Цзинь-чуань, старухе Бай, пришлось взять дочь домой. Скрывая стыд и позор, Цзинь-чуань ушла. Но об этом речь еще будет впереди.
А сейчас снова поговорим о Бао-юе, который, заметив, что госпожа Ван проснулась, смутился и поспешно убежал в «сад Роскошных зрелищ». Вокруг было безлюдно, только высоко в небе пылало знойное солнце, деревья отбрасывали тень на землю, да в ушах стоял оглушительный треск цикад. Бао-юй медленно брел по саду и вдруг возле решетки роз[115] слуха его коснулись какие-то звуки: не то всхлипывание, не то рыдания. Он остановился и прислушался: действительно, за решеткой кто-то был.
Надо сказать, что это происходило в пятом месяце, когда розы пышно расцвели. Бао-юй осторожно раздвинул кусты и заглянул сквозь решетку. Он увидел девочку, сидящую на земле; держа в руке головную шпильку, она водила ею по песку и тихонько плакала.
«Неужели какая-нибудь служанка, подобно Чернобровой, пришла сюда хоронить цветы?» – подумал про себя Бао-юй.
Постояв немного, он улыбнулся и про себя произнес:
«Если она действительно вздумала хоронить цветы, то тут можно сказать: «Дун Ши тоже хмурит брови»! Это уж чересчур!
Ему захотелось окликнуть девочку и спросить ее: «Ты почему подражаешь барышне Линь Дай-юй?»
Но тут он обнаружил, что девочка совершенно ему незнакома и что она вовсе не служанка, а одна из тех самых двенадцати актрис, которых привезли ко дню приезда Юань-чунь. Только он не мог вспомнить, какие роли она исполняет: молодого героя, молодую героиню, воина или комика.
Бао-юй прикусил язык и подумал:
«Как хорошо, что я опять не сболтнул лишнего! Ведь я только что два раза говорил невпопад: и Дай-юй рассердилась, и Бао-чай осталась недовольной! Не хватало допустить еще одну глупость!»