Это известие обрадовало тетушку Сюэ: она уверовала, что Сюэ Пань вернется домой, и ей стало спокойнее от сознания, что Бао-чай будет пристроена.
Правда, она чувствовала, что Бао-чай не очень довольна предстоящим браком, но все же подумала:
«Девушка должна повиноваться воле родителей, тем более что я уже дала согласие».
Затем тетушка Сюэ приказала Сюэ Кэ:
– Напиши сейчас же гороскоп Бао-чай, отнеси второму господину Цзя Ляню и спроси у него, на какой день назначена свадьба, чтобы мы могли хорошенько подготовиться. Друзей и родственников беспокоить не будем, тем более друзей Сюэ Паня – ведь ты сам говорил, что все они негодяи. Из близких родственников у нас только семьи Цзя и Ван. Но семья Цзя – это семья жениха, а из семьи Ван сейчас никого нет в столице. Семью Ши нам тоже незачем извещать, поскольку во время помолвки барышни Ши Сян-юнь они нас не приглашали. Нужно пригласить только Чжан Дэ-хуэя и поручить ему распоряжаться свадебной церемонией. Он человек пожилой, имеет опыт и прекрасно разбирается в житейских делах.
Сюэ Кэ выслушал указания тетушки Сюэ, затем велел переписать гороскоп Бао-чай и отнести во дворец Жунго.
На следующий день явился Цзя Лянь. Прежде всего справившись о здоровье тетушки Сюэ, он сказал:
– Завтра самый счастливый день, и я пришел сообщить вам, что свадебный обряд состоится завтра. Только прошу вас, тетушка, ни за что не взыщите!
С этими словами он преподнес тетушке Сюэ письменное извещение о свадьбе. Тетушка Сюэ ответила ему несколькими вежливыми фразами и кивнула головой. Цзя Лянь поспешил откланяться и, возвратившись домой, рассказал о своем визите Цзя Чжэну.
– Расскажи обо всем старой госпоже! – приказал ему Цзя Чжэн. – Поскольку мы не приглашаем родственников и друзей, надо всю церемонию устроить тихо, без шума. Подарки, которые для этого понадобятся, пусть подберет старая госпожа, о них мне докладывать незачем!
Цзя Лянь почтительно поддакнул и отправился к матушке Цзя.
Между тем госпожа Ван приказала Фын-цзе приготовить свадебные подарки и показать их матушке Цзя. Кроме того, она распорядилась предупредить Бао-юя, чтобы он готовился к свадьбе.
– Странно! – захихикал Бао-юй. – Сначала отсюда посылают вещи в сад, потом оттуда сюда… Свои же посылают, а потом свои же и принимают! Непонятно, к чему все это?
Услышав его слова, матушка Цзя и госпожа Ван не могли скрыть радости.
– Все уверяют, что он глуп! – говорили они. – Если бы он был глуп, разве он мог бы рассуждать так логично?
Насилу сдерживая улыбку, Юань-ян стала показывать матушке Цзя вещь за вещью, называя при этом их названия.
– Вот это золотые ожерелья, – говорила она, – их всего восемьдесят штук. Здесь сорок кусков шелка, вытканного драконами, и сто двадцать кусков шелка и атласа разных цветов. Потом сто двадцать штук одежды для четырех сезонов года и деньги на вино и угощение.
Просмотрев по очереди все вещи, матушка Цзя одобрительно кивнула и сказала Фын-цзе:
– Пойди и расскажи тетушке Сюэ, что это не пустая церемония! Как только вернется домой Сюэ Пань, мы отпразднуем свадьбу по всем правилам. А сейчас пусть нашьют для Бао-чай платьев. Одеяла для новобрачных мы сделаем сами.
Поддакнув ей, Фын-цзе вышла и велела Цзя Ляню пойти к тетушке Сюэ. Когда Цзя Лянь ушел, она позвала Чжоу Жуя и Ван-эра и сказала им:
– Через главные ворота не ходите! Все отнесите через боковую калитку, которая была открыта прежде. Я пойду с вами. Эта калитка далеко от «павильона реки Сяосян», и если даже кто-нибудь оттуда увидит, прикажем, чтобы ничего не болтали.
Жена Чжоу Жуя и другие служанки поддакнули ей, взяли подарки и вышли.
Надо сказать, что Бао-юй решил, что его действительно женят на Дай-юй, и, конечно, обрадовался. Он сразу оживился, только в речах его по-прежнему чувствовалось безумие.
Служанки и слуги, которые носили показывать ему подарки, ни словом не обмолвились, от кого эти подарки и кому предназначаются, хотя это им было прекрасно известно. Они боялись Фын-цзе, которая строго-настрого запретила упоминать об этом.
А сейчас речь пойдет о Дай-юй. Хотя она все время принимала лекарства, состояние ее не улучшалось.
Цзы-цзюань, стараясь утешить ее, говорила:
– Раз уж дело приняло такой оборот, я не могу молчать. Ведь мы, барышня, знаем ваши сокровенные мечты! Но вы не волнуйтесь, ничего не случится. Вспомните о состоянии Бао-юя: разве можно его женить, если он так болен?! Не слушайте сплетен, барышня, успокойтесь, поберегите себя!..
В ответ на эти слова Дай-юй только беззвучно смеялась и по-прежнему кашляла кровью.
Глядя на жалкий вид девушки, Цзы-цзюань понимала, что Дай-юй находится при последнем издыхании и утешать ее бесполезно, поэтому она только каждый день ходила докладывать матушке Цзя о состоянии девушки; Юань-ян, которой казалось, что любовь матушки Цзя к внучке охладела, ни о чем не рассказывала старухе. Да и мысли матушки Цзя были всецело заняты Бао-юем и Бао-чай, и, не слыша никаких вестей о Дай-юй, она почти не вспоминала о девушке. Она лишь приглашала к ней врача, и этим ее заботы исчерпывались.
Дай-юй за время своей болезни привыкла, чтобы ее постоянно посещали, поэтому она была удивлена, что никто не приходит. Одна Цзы-цзюань хлопотала возле нее, несмотря на всю безнадежность ее положения.
– Сестра, – проговорила однажды Дай-юй, собрав последние силы и обращаясь к Цзы-цзюань, – ты была самой близкой моей подругой! Хотя ты служишь мне по повелению старой госпожи всего несколько лет, я отношусь к тебе как к родной…
При этих словах у Дай-юй перехватило дыхание, у Цзы-цзюань тоже подступил комок к горлу, она зарыдала, не в силах произнести ни слова.
Через некоторое время Дай-юй прерывающимся голосом сказала:
– Сестрица Цзы-цзюань! То, что я лежу, мне пользы не приносит. Подними меня – я хочу посидеть!
– Барышня, ведь вы раздеты, – отвечала девушка. – Вы можете простудиться.
Дай-юй закрыла глаза и сделала усилие, чтобы подняться. Цзы-цзюань и Сюэ-янь помогли ей и подложили под бока подушки, сами же наготове встали по сторонам.
Но разве могла Дай-юй сидеть самостоятельно?! Она сразу почувствовала боль в нижней части тела и вцепилась в подушки, затем вдруг подозвала к себе Сюэ-янь и проговорила:
– Моя тетрадь…
Дыхание ее снова сделалось прерывистым, она задыхалась.
Сюэ-янь догадалась, что Дай-юй имеет в виду рукописи стихов, которые недавно исправляла. Быстро разыскав тетрадь, она подала ее барышне. Дай-юй еле заметно кивнула, затем подняла глаза и взглядом указала на ящик. Сюэ-янь не поняла, что ей нужно, и Дай-юй рассердилась. Глаза ее от гнева расширились, она закашлялась, и ее стало рвать кровью.
Сюэ-янь побежала и принесла воды, Дай-юй прополоскала рот и сплюнула в таз, Цзы-цзюань платочком осторожно вытерла ей губы. Дай-юй взяла у нее платочек и снова указала в направлении ящика. Ей опять стало тяжело дышать, и она закрыла глаза.
– Полежите спокойно, барышня, – сказала ей Цзы-цзюань.
Дай-юй покачала головой. Цзы-цзюань подумала, что она просит платок, велела Сюэ-янь открыть ящик и достать. Та подала белый шелковый платок, однако Дай-юй оттолкнула его и, собравшись с силами, проговорила:
– На котором написаны иероглифы!..
Только теперь Цзы-цзюань поняла, что она просит тот самый старый головной платок, на котором были тушью написаны стихи, и приказала Сюэ-янь немедленно разыскать его и подать Дай-юй.
– Отдохните, барышня, – опять стала уговаривать она Дай-юй. – Зачем вы изнуряете себя? Стихи посмотрите, когда поправитесь!
Не обращая на нее внимания, Дай-юй взяла платок и хотела разорвать его, однако у нее не хватило сил.
Цзы-цзюань догадывалась, что она сердится на Бао-юя, но побоялась заводить о нем речь.
– Эх, барышня, опять расстроились! – только и произнесла она.
Дай-юй опустила голову, сунула платок в рукав и велела зажечь лампу. Сюэ-янь поспешила выполнить приказание. Дай-юй внимательно посмотрела на лампу, потом немного посидела с закрытыми глазами, чтобы отдышаться и успокоиться, и наконец вымолвила:
– Разожгите жаровню…
Цзы-цзюань решила, что ей холодно, и стала просить:
– Вы бы лучше легли, барышня, а я вас потеплее укрою. А то уголь будет дымить, и вы почувствуете себя еще хуже.
Дай-юй покачала головой. Сюэ-янь разожгла угли в жаровне и поставила ее на пол. Однако Дай-юй потребовала, чтобы жаровню перенесли на кан. Сюэ-янь исполнила ее требование и поставила жаровню на столик, стоявший на кане.
Дай-юй сделала попытку передвинуться поближе к жаровне, Цзы-цзюань помогла ей. Тогда Дай-юй вытащила из рукава платок и, решительно кивнув головой, бросила его на пылающие уголья. Цзы-цзюань испуганно вздрогнула, хотела спасти платок, но руки отказывались ей повиноваться.
Сюэ-янь в это время в комнате не было – она вышла за подставкой для жаровни.
– Барышня! – с упреком произнесла Цзы-цзюань. – Ну как это называется?
Дай-юй, сделав вид, будто ничего не слышит, взяла тетрадь со стихами, посмотрела на нее и тоже хотела бросить в огонь. Цзы-цзюань испуганно бросилась к девушке, собираясь отнять тетрадь, но Дай-юй оттолкнула ее руку, Цзы-цзюань еще раз попыталась удержать барышню, но безуспешно, и ее охватила растерянность.
В этот момент на пороге появилась Сюэ-янь с подставкой для жаровни. Заметив, что Дай-юй что-то бросает в огонь, девушка стремглав бросилась к жаровне. Обжигая себе руки, она вытащила из огня наполовину спаленную тетрадь.
Дай-юй закрыла глаза, словно выражая желание, чтобы Цзы-цзюань убиралась прочь. Тогда Цзы-цзюань крикнула Сюэ-янь, чтобы та помогла ей уложить Дай-юй. Сердце ее бешено колотилось, она хотела позвать кого-нибудь на помощь, но не решалась тревожить людей, так как время было позднее. Однако не звать никого тоже было рискованно, ибо, случись несчастье, ей же самой и другим служанкам пришлось бы отвечать. Таким образом, всю ночь девушки провели в тревоге.