Сейчас речь пойдет о двоюродном брате Цин-вэнь, которого звали У Гуй. Он жил у самого входа в «сад Роскошных зрелищ».
После смерти Цин-вэнь жена У Гуя, прослышав о том, что девушка стала духом-покровителем цветов, по вечерам не отваживалась выходить из дому.
Однажды У Гуй отправился за покупками и задержался. Его жена как раз была больна и в его отсутствие выпила лекарство, но не то, которое следовало; вечером, возвратившись домой, муж нашел ее мертвой. Люди недолюбливали эту распущенную женщину и стали распускать слухи, будто привидение перебралось через стену сада и утащило ее душу.
Эти слухи достигли ушей матушки Цзя и страшно взволновали ее. Она велела еще нескольким служанкам жить в доме Бао-юя, а слугам приказала по ночам ходить дозором по дворцу и отбивать стражи. Одни служанки рассказывали Бао-юю, будто видели краснолицего оборотня, другие уверяли, что им повстречалась красавица-девушка, и юноша, слушая их, дрожал от страха.
К счастью, у Бао-чай была твердая рука. Понимая, что служанки болтают вздор, она пригрозила поколотить их, и подобные разговоры прекратились, но обитатели дворца не чувствовали себя спокойно – всюду им мерещились духи. Было увеличено количество сторожей, а следовательно, возросли расходы.
Один лишь Цзя Шэ ничему не верил:
– Такой великолепный сад! Откуда там могут быть привидения?
Однажды в ясный солнечный день в сопровождении нескольких вооруженных слуг он отправился в сад. Его пытались отговорить от опасной затеи, но он и слушать не хотел.
В саду все было запущено и мрачно и производило гнетущее впечатление. Цзя Шэ крепился, упорно шел вперед, и слуги, дрожа от страха, следовали за ним.
Среди слуг, сопровождавших Цзя Шэ, был молодой парнишка, который трусил больше остальных. По дороге в сад он все время дрожал, а тут еще вдруг он услышал, как рядом в кустах что-то зашуршало. Он пугливо оглянулся и, заметив что-то пестрое и яркое, закричал от ужаса и рухнул на землю.
Цзя Шэ повернулся и спросил, в чем дело. Паренек прерывающимся голосом стал рассказывать ему:
– Я только что своими глазами видел, как оборотень с желтым лицом и красной бородой, одетый в зеленую одежду, побежал в грот за рощицей!..
– Кто еще видел? – спросил Цзя Шэ, сам порядком струсив.
Нашлось несколько слуг, которые, как говорится, «постарались держать лодку по течению».
– Мы видели!! – в один голос воскликнули они. – Только не осмелились вас тревожить, потому что вы шли впереди.
Это было сказано настолько убедительно, что Цзя Шэ испугался не на шутку и не решился идти дальше. На обратном пути он строго-настрого наказал слугам в случае расспросов домашних отвечать, что ничего подозрительного в саду не обнаружили. Но в душе он теперь уверовал, что сад заколдован, и решил пригласить даосов, состоявших на государственной службе, чтобы они изгнали нечистую силу.
Однако Цзя Шэ ошибся в слугах. Он даже не предполагал, что они из пустяка могут раздуть целое дело!
Едва слуги поняли, что Цзя Шэ струсил, они, вопреки его приказанию, принялись сочинять всякие небылицы, и те, кто слушал их, только уши развешивали и диву давались.
Цзя Шэ между тем пригласил даосов для изгнания из сада наваждений и нечистой силы.
Когда настал счастливый день для совершения церемонии, в «зале Свидания с родными» был воздвигнут алтарь. На возвышении поставили статуи владык трех высших миров, рядом с ними – изображения двадцати восьми небесных созвездий и четырех великих полководцев – Ма, Чжао, Вэня и Чжоу, а пониже развесили портреты тридцати шести небесных полководцев. По обе стороны стояли даосские ритуальные сосуды и курильницы с благовониями, над алтарем высились знамена и знаки пяти стран света.
Из даосского ведомства прибыло сорок девять монахов, которые весь день совершали церемонию очищения алтаря. Потом три старших даоса-наставника воскурили благовония и ударили в барабаны. Даосские наставники в шапках с изображением семи звезд и облаченные в одеяния девяти небесных духов и восьми гадательных триграмм, обутые в туфли, в каких бессмертные возносились к облакам, держа в руках таблички из слоновой кости, совершили поклоны и вознесли молитвы божествам. Целый день длилось чтение «Канона познания первоначальной истины», чтобы оградить людей от несчастий, изгнать наваждения и привлечь в дом счастье, и лишь после этого вывесили обращение к духам, на котором крупными иероглифами было написано:
«Просим великих владык Тай-и, Хунь-юаня и Шан-цина, творящих чудеса, наставляющих и поучающих, повелеть духам подвластных им миров снизойти к нашему алтарю и выслушать обращенную к ним смиренную просьбу».
В этот день все обитатели дворцов собрались в саду, чтобы поглядеть на торжественную церемонию, совершаемую даосами, и с восхищением говорили:
– Вот это заклинание! Оборотни и привидения убежали без оглядки, если против них призвали таких духов и полководцев!
Все сгрудились перед алтарем, когда даосские послушники подняли флаги и расставили их соответственно пяти странам света, ожидая, пока их наставники произнесут заклинанье. Три даосских наставника, – один из которых держал в руках драгоценный меч и сосуд с наговорной водой, другой – черный флаг с изображением семи звезд, а третий – плеть с рукояткой из персикового дерева[41], – встали перед алтарем. На алтарь поставили ритуальный даосский сосуд, в котором лежали три пластинки с написанными на них повелениями духам; наставники прочитали повеления, и знамена раздвинулись. Тогда наставники спустились с возвышения и приказали людям из дворца Жунго провести их по всем башням, покоям, залам, беседкам, домам и террасам, павильонам и дворцам, по склонам горок и берегам ручьев, и всюду они кропили наговорной водой и чертили знаки мечом. Затем все даосы снова собрались у алтаря. Старший даосский наставник поднял плеть и нанес несколько ударов по воздуху.
Обитатели дворцов решили, что он поймал беса, и бросились к нему, надеясь увидеть беса своими глазами, но, как ни вглядывались, ничего им заметить не удалось.
Между тем наставник велел подать кувшин, загнал в него всю нечистую силу и запечатал печатью. Красной тушью он написал на кувшине заклинание, велел отнести кувшин в храм, а сам спустился с алтаря и возблагодарил полководцев.
Цзя Шэ приблизился к даосскому наставнику и почтительно поклонился ему.
Цзя Жун посмеивался и потихоньку говорил своим сверстникам:
– Какая торжественная церемония! Мы-то думали поглядеть на нечистую силу, а ее приходится искать! Никак не поймешь, изловили ее или нет?
– Дурень! – выругался Цзя Чжэнь, случайно услышавший слова сына. – Привидения и нечистая сила принимают видимую форму только тогда, когда собираются вместе, а если они рассеиваются, то превращаются в пар. Разве они посмеют принять форму, если здесь собралось столько грозных небесных полководцев?! Главное – всю эту мерзость посадить в кувшин, чтобы она не причиняла зла.
Слова Цзя Чжэня были не особенно убедительны, но возражать никто не стал.
Что касается слуг, то, как только они узнали, что все привидения пойманы, их сомнения бесследно исчезли, страхи прошли, и все нелепые слухи сразу же прекратились. Цзя Чжэнь, который теперь уже совершенно оправился от болезни, более других восхвалял даосских наставников.
Только молодой слуга, который перепугался, когда сопровождал Цзя Шэ во время его выхода в сад, во всеуслышание рассказывал:
– Не знаю, из-за чего произошел весь этот переполох! В тот день, когда мы со старшим господином ходили в сад, я ясно заметил, как мимо нас пролетел большой фазан, а Шуань-эр так перепугался, что стал уверять старшего господина, будто видел оборотня! Мы знали, что он врет, но поддержали его, и старший господин поверил. И вот нам удалось увидеть веселую церемонию!
Люди не верили этому рассказу, но молчали.
Однажды Цзя Шэ подумал, что следовало бы назначить несколько слуг для присмотра за садом, чтобы там не устроили себе прибежище всякие мошенники и воры. Он уже собирался об этом распорядиться, как вдруг вошел Цзя Лянь. Справившись о здоровье отца, он сказал:
– Сегодня у дяди я слышал нелепую весть, будто генерал-губернатор провинции, в которой служит дядюшка Цзя Чжэн, прислал государю жалобу о том, что Цзя Чжэн перепоручил сбор хлебного налога подчиненным, а те, злоупотребляя властью, взимали налог в двойном размере. Ныне генерал-губернатор просит о снятии дядюшки с должности.
Цзя Шэ не на шутку встревожился.
– Может быть, это сплетни? – с надеждой в голосе спросил он. – Ведь только недавно Цзя Чжэн прислал письмо, где писал о приезде Тань-чунь, о ее свадьбе и просил не беспокоиться. Он даже сообщал, что генерал-губернатор лично поздравлял его и устроил в честь него угощение. Где это видано, чтобы человек, выразивший желание с кем-то породниться, стал жаловаться на своего родственника?! Ты пока никому ничего не рассказывай, а постарайся обо всем узнать в ведомстве чинов.
Цзя Лянь удалился. Но не прошло и половины дня, как он вернулся и сообщил:
– Я только что был в ведомстве чинов и узнал, что на дядю Цзя Чжэна действительно подана жалоба государю. Генерал-губернатор обвинил дядю в злоупотреблениях, но государь оказался столь милостивым, что не велел передавать дело на рассмотрение ведомства, а издал указ, в котором говорится: «Чиновник, который не следит за своими подчиненными и позволяет им в нарушение закона взимать двойной налог, должен быть уволен со службы. Но, принимая во внимание, что вышеупомянутый чиновник служит в провинции недавно и был обманут своими подчиненными, повелеваем понизить его в звании на три ступени и милостиво разрешаем ему возвратиться в столицу, дабы снова приступить к выполнению обязанностей в ведомстве работ». Эти сведения достоверны. Как раз в то время, когда в ведомстве чинов происходил этот разговор, начальник одного уезда приехал просить аудиенции у государя и рассказывал, что дядя очень волнуется. Он отзывался о дяде как о хорошем начальнике, но только считает, что дядя не умеет использовать людей, поэтому они начали мошенничать и погубили его доброе имя. Об этом давно было известно генерал-губернатору, но он защищал дядю, считая его честным человеком, и никто не понимает, почему он вдруг вздумал пожаловаться государю. Возможно, он это сделал нарочно, чтобы предупредить скандал. Видимо, этим он хотел добиться для дяди более легкого наказания.