– Бао-чань с ума спятила! – воскликнула взволнованная мать Цзинь-гуй. – Зачем моей дочери понадобился мышьяк? Конечно, мою Цзинь-гуй отравила Бао-чань!
– Мне понятно, когда другие сваливают всю вину на меня! – раскричалась Бао-чань. – Но как вы можете обвинять меня? Разве не вы постоянно подучивали мою госпожу, чтобы она безобразничала и скандалила, разорила семью мужа, а потом ушла от него, захватив с собой все свои вещи, и вышла снова замуж за хорошего человека? Ну, говорите, было такое?
Мать Цзинь-гуй не успела ответить, как жена Чжоу Жуя подхватила слова Бао-чань:
– Это ведь ваша служанка! Или вы и ей не верите?
– Я к ней относилась как следует! – скрежеща зубами от злости, закричала мать Цзинь-гуй, обрушиваясь на Бао-чань. – Ты что, хочешь свести меня в могилу? Вот придут чиновники, я скажу, что мою дочку отравила ты!
Бао-чань от гнева выпучила глаза и закричала:
– Пусть сейчас же отпустят Сян-лин! Незачем губить невинную девочку! Уж я-то знаю, что отвечать на суде!
Однако Бао-чай велела освободить Бао-чань и сказала ей:
– Ты ведь девушка правдивая! Зачем тебе что-то скрывать? Если у тебя есть что сказать, говори открыто. Лучше сразу все выяснить!
Бао-чань боялась попасть под суд и не заставила себя долго просить.
– Моя госпожа каждый день с затаенной обидой говорила мне, – стала рассказывать Бао-чань. – «Почему моя матушка оказалась настолько слепа, что выдала меня замуж не за второго господина Сюэ Кэ, а за этого негодяя и дурака Сюэ Паня? Я охотно отдала бы свою жизнь за то, чтобы хоть один день пожить со вторым господином!» После этого она особенно возненавидела Сян-лин. Я сначала не понимала, к чему она клонит, но затем увидела, что она подружилась с Сян-лин. Мне это показалось подозрительным, я была уверена, что это не сулит для Сян-лин ничего хорошего. Но разве я могла предположить, что суп, который мне было велено приготовить вчера, предназначен для того, чтобы совершить преступление?!
– Что ты плетешь! – вскричала мать Цзинь-гуй. – Если Цзинь-гуй хотела отравить Сян-лин, как же получилось, что отравилась она сама?
– Сян-лин, ты обычно все ела, что давала тебе госпожа? – спросила Бао-чай.
– В первые дни после того, как я перешла жить к госпоже, я себя так плохо чувствовала, что не могла поднять головы с подушки, – стала рассказывать Сян-лин. – Когда госпожа поила меня отварами и супами, я не смела отказываться. Однажды, когда она поднесла мне суп, я хотела подняться, но случайно выбила чашку из ее рук, и суп расплескался по полу. Мне было очень неудобно, что госпоже по моей вине приходится подтирать пол. А вчера госпожа велела мне съесть супу. Аппетита у меня не было, но отказаться я не могла. Сделав над собой усилие, я поднялась на постели и собралась есть, но тут у меня закружилась голова. Тогда сестра Бао-чань убрала чашку, и я этому обрадовалась. Только закрыла я глаза, как госпожа сама стала есть свой суп и велела мне есть. Я через силу сделала два глотка.
– Все так и было! Я правду говорю! – перебила Бао-чань. – Вчера госпожа велела мне приготовить две чашки супа и заявила, что будет есть вместе с Сян-лин. Я рассердилась и подумала: «Разве Сян-лин достойна того, чтобы я для нее готовила?» И я нарочно высыпала в одну чашку целую пригоршню соли. На чашке я сделала метку, намереваясь отдать ее Сян-лин. Но как только я стала подавать суп, моя госпожа позвала меня и сказала, чтобы я наняла коляску, так как она собирается домой. Я поспешила выполнить ее приказание. Когда я вернулась, то увидела, что чашка с пересоленным супом стоит перед госпожой. Я испугалась, что, если госпожа съест соленый суп, она рассердится на меня. Однако в этот момент госпожа куда-то вышла, я воспользовалась этим и поставила на место этой чашки другую, предназначавшуюся для Сян-лин. По-видимому, так предопределила судьба!.. Вскоре госпожа вернулась, взяла чашку, которую я поставила перед ней, и приказала Сян-лин, чтобы она ела из другой. Сян-лин не заметила, что суп пересолен, и выпила его. Госпожа тоже выпила все до дна. Я про себя смеялась, представляя, какую мину состроит Сян-лин, когда будет есть пересоленный суп! Мне и в голову не приходило, что госпожа хочет отравить ее! Разве я могла подумать, что, пользуясь моим отсутствием, она подсыплет мышьяку в чашку Сян-лин? Я не представляла себе, что произойдет, если я обменяю чашки! А теперь выходит, я сама же себе навредила!
Все призадумались, но дело было так ясно, что тут же отдано было распоряжение служанкам освободить Сян-лин и уложить ее в постель. Но об этом мы больше рассказывать не будем.
О том, как Сян-лин получила свободу, мы пока упоминать не будем. Речь пойдет о том, как мать Цзинь-гуй, не удовлетворившись рассказом Бао-чань, продолжала шуметь. Тетушка Сюэ и другие считали, что в смерти Цзинь-гуй виноват приемный сын старухи Ся.
– Не спорьте зря! – послышался из-за двери голос Цзя Ляня. – Лучше приведите дом в порядок! Сейчас прибудут чиновники из ведомства наказаний.
Старуха Ся и ее сын взволновались не на шутку. Боясь, что они будут наказаны, они взмолились перед тетушкой Сюэ:
– Мы поняли, что всему виной поведение Цзинь-гуй. Она сама угодила в ту яму, которую рыла для других. Госпожа, мы просим вас, замните это дело! Ведь если ведомство наказаний начнет расследование, и вам будет неудобно!
– Нет! – заметила Бао-чай. – В ведомство наказаний уже сообщили, и мы ничего не можем сделать.
– Если госпожа Ся хочет замять дело, пусть сама поговорит с чиновниками, – предложила жена Чжоу Жуя. – Мы мешать не станем.
Цзя Лянь припугнул сына старухи Ся, и тот охотно согласился выйти навстречу чиновникам, чтобы предотвратить расследование. После этого тетушка Сюэ приказала купить гроб и похоронить умершую. Но об этом мы не рассказываем.
Возвратимся к Цзя Юй-цуню, который недавно был повышен в звании, получил должность правителя округа Цзинчжао и ведал сборами налогов.
Однажды он выехал из столицы на обследование вновь запаханных земель и проезжал через уезд Чжицзи. Добравшись до переправы Стремительного течения, где ему предстояло переправиться через реку, он в ожидании паромщиков приказал остановить паланкин.
Неподалеку от реки высился небольшой храм с полуразвалившимися стенами, из-за которых виднелось несколько древних, словно покрытых сединою сосен и кипарисов.
Цзя Юй-цунь вышел из паланкина и направился в храм. У стен стояли статуи богов; позолота на них облупилась, и весь храм как-то покосился. Возле главного храмового строения стояла плита со следами иероглифов, разобрать которые было невозможно. Цзя Юй-цуню захотелось пройти вглубь храма, но ему бросилась в глаза камышовая хижина, примостившаяся под сенью кипариса, через раскрытую дверь которой виден был монах, сидевший с полузакрытыми глазами на циновке и предававшийся созерцанию.
Цзя Юй-цунь вошел в хижину и внимательно поглядел на монаха. Ему показалось, что он уже видел этого монаха, но сразу не мог вспомнить где. Слуги Цзя Юй-цуня хотели окликнуть монаха, но Юй-цунь сделал им знак молчать. Он медленными шагами приблизился к монаху и позвал:
– Почтенный отец!..
Монах приоткрыл глаза и беззвучно рассмеялся:
– Вы по какому делу ко мне, уважаемый начальник?
– Проезжая через эту местность по делам службы, я узнал, что вы в совершенстве постигли святое учение, – отвечал Цзя Юй-цунь, – и мне захотелось послушать ваши наставления, которые рассеяли бы мое невежество.
– Само собой разумеется, что прийти можно лишь из какого-то места, – с усмешкой отвечал монах, – а уйти можно только в каком-нибудь направлении.
Цзя Юй-цунь сразу понял, что этот монах необычный, и поэтому, низко поклонившись ему, спросил:
– Святой отец, в каких местах вы начали свою праведную жизнь и почему построили себе здесь хижину? Как называется этот храм? Сколько в нем людей? Неужели для вас не нашлось священных гор, где вы могли бы познавать истину и заниматься самоусовершенствованием? Почему вы остановились на перекрестке дорог?
– Ведь и в «Хулумяо» – «Тыкве-горлянке» можно обрести покой! – отвечал монах. – Зачем же строить для себя жилье в знаменитых горах? Можно позабыть название храма, но плита с надписью будет существовать. Зачем искать себе попутчиков, если тень следует за тобой? Или вы уподобились людям, которые весь смысл жизни видят в строках: «Нефрит в шкатулку заключен – оценки ожидает; заколка в ларчик заперта – взлететь она стремится»?
Цзя Юй-цуню нельзя было отказать в догадливости и проницательности, и когда он услышал упоминание о «Хулумяо», а затем – параллельные фразы о заколке и нефрите, ему сразу припомнилась встреча с Чжэнь Ши-инем. Он еще раз внимательно присмотрелся к монаху и, заметив, что тот внешностью ничем не отличается от Чжэнь Ши-иня, отпустил сопровождавших его слуг и, обращаясь к монаху, сказал:
– Вы, наверное, господин Чжэнь?
– Что «истинное» и что «ложное»? – усмехнулся монах. – Пора вам знать, что все, считающееся «истинным», является «ложью», а все «ложное» – «истиной».
Услышав слово «цзя» – «ложный», Цзя Юй-цунь отбросил всякие сомнения и, низко поклонившись монаху, произнес:
– Благодаря вашей милости, учитель, я смог добраться до столицы, сдать экзамен и получить должность у вас на родине. Но когда я туда прибыл, то узнал, что вы убедились в тщетности земного существования и отправились искать обитель бессмертных. Я, ваш ученик, не раз мысленно обращался к вам среди жизненных треволнений, но мне не удавалось встретиться с вами. Я уже думал, что недостоин такой встречи! Как я счастлив, что увидел вас! Умоляю вас, святой отец, просветите меня в моем невежестве. Если вам не трудно, я просил бы вас переехать в мое убогое жилище, которое находится неподалеку отсюда, чтобы я мог с утра до вечера слушать ваши наставления!
Монах встал, совершил перед Цзя Юй-цунем ответную приветственную церемонию и произнес:
– Изо дня в день я сижу на своем молитвенном коврике и не знаю, что находится между небом и землей за пределами моей хижины. Я не понимаю ничего из того, о чем вы говорите, почтенный начальник!