Твоей юбки узор
словно пламя блестит и сверкает, —
Не сняла ли ты с неба луну,
чтобы платье украсить свое?
Возле зарослей пышных, густых
свой алтарь ты воздвигла, —
То не свечи ль, как лотоса цвет,
там горят, аромат орхидей испуская?
Из покрытых узорами тыкв
твои кубки и чаши —
Не медвяной ли влагой полны?
Не вином ли коричным налиты до края?
В клубы туч я гляжу,
в небеса я вперяю свой взор, —
Не смогу ли тебя
увидать высоко в небесах?
К пене волн наклонясь,
к глубине обращаю свой слух, —
Может быть, я смогу
услыхать тебя в темных волнах?
Ты сейчас в бесконечном, бескрайнем,
беспредельном просторе, —
Так неужто ты можешь оставить меня,
окруженного мира тщетой?
Если б мог я заставить Фын-ляня
послужить мне возницей!
Может быть, я с тобой поравняться б сумел
и обратно вернуться с тобой?
Ныне сердце мое
наполняется скорбью;
Не напрасны ль стенанья мои?
Что могу я поделать с собой?
Ты в молчанье глубоком теперь,
ты умолкла навеки, —
Неужели же судьбы людей
все стремятся к развязке такой?
Если в склепе могильном
ты в безмолвии вечном отныне
Обретаешь свой подлинный облик, —
так зачем тебе снова его изменять?
У меня же как будто
крепко скованы ноги и руки;
На мой страстный ответив призыв,
удостоит ли дух твой свиданьем меня?
О, приди же, тебя лицезреть удостой!
О дождусь ли я времени встречи с тобой?
Быть может, живешь ты
в эфире безбрежном, кочуя,
В безмолвии вечном теперь обитаешь;
Хотя бы была ты и близко отсюда,
Но только увидеть тебя не могу я:
Лианы ты вместе сплела,
себя ограждая от мира,
Стеною камыш голубой
тебя окружает дозором.
Твои удлиненные страстные очи
навеки сомкнулись,
Как лотос, душистое сердце
наполнила горечь.
Увидеться в скалах, заросших корицей,
с тобою Су-нюй сговорилась;
На отмели, где орхидеи растут,
Ми-фэй тебя пиром встречает;
Лун-юй там играет на шэне,
И в юй Хань-хуан ударяет.
Владычицу гор Сунъюэ
к себе ты зовешь,
Хозяйке вершины Лишань
поклон отдаешь;
На берег Лошуй
к тебе черепаха спешит,
И звери в Сяньчи
танцуют, когда ты придешь.
В глубоких пучинах Чишуй
дракон застонал,
За фениксом феникс
взмывает к Жемчужному лесу.
Явись же! Всем сердцем тебя призываю,
Хоть в чашах узорных я жертв не несу!
К вершинам Сячэн твои кони несутся,
Потом к Юаньпу твое знамя летит;
Едва я увидеть успею,
как ты промелькнула,
Как снова небесный эфир
тебя заслонит.
Расходятся, снова сгущаются тучи,
Дожди и туманы на небе бездонном;
Мне кажется – пыль заслонила
высокие звезды;
Вид гор и потоков прекрасен,
луной освещенный.
Зачем в моем сердце желанья
не знают пределов,
Как в ночью пришедшем глубоком
и радостном сне? И вот я все время
тоскую и тяжко вздыхаю,
В рыданьях покой не снисходит ко мне.
Сюда не доносятся речи людские,
Лишь небо в гигантском бамбуке поет,
И радостно птицы щебечут,
к тебе опускаясь.
И рыбы к тебе подплывают
к поверхности вод.
Рыдая, обряд для тебя я свершаю,
Тебя ожидаю, колени склоня.
Увы! Над тобою я плачу!
Прими же дары от меня!
Окончив читать, Бао-юй сжег платок, совершил возлияние чая, однако по-прежнему оставался на месте. Лишь после того, как служанка несколько раз окликнула его, он решился уйти. Но едва он повернулся, как из-за горки послышался голос:
– Постойте! Не уходите!..
Бао-юй и служанка затрепетали. Девочка обернулась и, заметив среди лотосов человеческую фигуру, закричала:
– Дух явился! Цин-вэнь на самом деле пришла!..
Бао-юй, перепуганный не меньше девочки, обернулся, но…
Если вам любопытно узнать, кого увидел Бао-юй, прочтите следующую главу!
Глава семьдесят девятая, из которой читатель узнает о том, как Сюэ Пань взял в жены сварливую девушку и как Ин-чунь вышла замуж за жестокого молодого человека
Итак, едва Бао-юй окончил жертвоприношение Цин-вэнь, как из густой чащи цветов послышался голос. Бао-юй испуганно обернулся и, к своему удивлению, увидел Дай-юй.
– Как оригинально твое жертвенное поминание, – с улыбкой сказала она. – По своим достоинствам оно может стоять в одном ряду с «Памятной плитой Цао Э».
Бао-юй смутился и невольно покраснел.
– Мне казалось, что от жертвенных поминаний, которые составляются сейчас, слишком уж отдает затхлостью, и я решил написать его на новый манер. Сделал я это просто ради забавы и никак не ожидал, что ты подслушаешь. А впрочем, почему бы тебе не подправить в нем неудачные места?
– Где черновик? – спросила Дай-юй. – Я хотела бы сначала повнимательнее прочесть его. Поминание очень длинное, и я не помню, о чем в нем говорилось. Мне припомнились в середине две фразы, что-то вроде «глубоки чувства знатного юноши, пребывающего под красным шелковым пологом… несчастна судьба бедной девушки, скрытой под могильной насыпью». В этих параллельных фразах заложен глубокий смысл, хотя «под красным шелковым пологом» – выражение слишком избитое. Почему бы тебе не говорить о том, что у тебя перед глазами?
– А что у меня перед глазами? – поспешно спросил Бао-юй.
– Ведь мы все живем за окнами, оклеенными цветным флером, – пояснила Дай-юй. – Почему бы тебе не сказать: «Безбрежны чувства знатного юноши, живущего за окном, оклеенным розовым флером»?
– Вот это замечательно! – воскликнул Бао-юй и даже ногой притопнул от удовольствия. – Одна ты могла так хорошо придумать. В Поднебесной много замечательного, только мы, глупцы, не замечаем этого, хотя оно находится у нас перед глазами. Однако я хочу возразить тебе: хотя поправка твоя великолепна, она применима для описания твоего жилища, и по отношению к себе я употребить такое выражение не решаюсь.
Он подумал и еще несколько раз произнес:
– Нет, не решаюсь!..
– А что здесь такого? – улыбнулась Дай-юй. – Зачем так резко проводить грань? Мое окно можно считать и твоим, не нужно нам отдаляться друг от друга. В древности даже чужие люди «без сожаления дарили друг другу упитанных коней и теплые шубы» – что же говорить о нас с тобой? Мы ведь родственники!
– Когда люди дружат, они должны не только не жалеть «упитанных коней и теплые шубы», но и «желтое золото и белую яшму» не «взвешивать крошечными долями», – возразил Бао-юй. – Однако в данном случае речь идет о женских покоях, поэтому твое предложение для меня неприемлемо. Лучше в тех фразах, которые ты исправила, я заменю слово «юноша» на «девушку», и будем считать, что поминание написано тобой. К тому же ты всегда очень хорошо относилась к Цин-вэнь, поэтому лучше отказаться от всего, что я написал, но только не выбрасывать фразу о «розовом флере». Давай переделаем так: «Безбрежны чувства барышни, живущей за окном, оклеенным розовым флером; несчастна судьба служанки, скрытой под желтой могильной насыпью». В таком виде эти фразы, правда, не будут иметь отношения ко мне, но все же я буду чувствовать себя вполне удовлетворенным.
– Она ведь не моя служанка, – с улыбкой возразила Дай-юй, – зачем же я буду исправлять? Да и слова «барышня» и «служанка» не совсем удачны. Вот если бы умерла Цзы-цзюань, я могла бы так сказать.
– Ты хочешь накликать на нее смерть? – засмеялся Бао-юй.
– Это ты накликаешь, настаивая на своем, я бы сама ничего подобного не сказала, – заметила Дай-юй.
– Нашел! – вдруг радостно воскликнул Бао-юй. – Если переделать так, как я сейчас придумал, все будет в порядке! Лучше всего сказать: «За окном, оклеенным розовым флером, я – лишенный счастливой доли; под желтым могильным холмом ты – гонимая злой судьбою!»
Дай-юй неожиданно изменилась в лице. В словах Бао-юя она уловила намек на свою судьбу, и на сердце ее стало тяжело, но, не желая выдать своего волнения, она улыбнулась Бао-юю и похвалила его за исправление.
– Неплохо, – промолвила она. – Но не стоит тратить время на всякие изменения. Лучше занимайся более важными делами! Только что матушка присылала за тобой служанку, и та говорила, что завтра утром ты должен пойти к своему дяде Цзя Шэ. Ин-чунь уже просватали и по этому поводу вас всех созывают.
– Зачем они так торопятся? – воскликнул Бао-юй. – Я себя чувствую не совсем здоровым и завтра, возможно, не смогу пойти!
– Опять ты за свое, – упрекнула его Дай-юй. – Я бы тебе советовала оставить капризы, ведь ты уже не маленький…
Кашель прервал ее слова.
– Какой холодный ветер, а мы ничего не замечаем! – заволновался Бао-юй. – Ведь можно простудиться, а это не шутка. Идем скорее отсюда!
– Я пойду домой отдыхать, – проговорила Дай-юй. – Завтра увидимся.
С этими словами она направилась к дорожке. Опечаленный Бао-юй зашагал было в противоположном направлении, но, вспомнив, что Дай-юй ушла совершенно одна, приказал девочке-служанке догнать ее и проводить до дому.
Придя во «двор Наслаждения розами», он увидел нескольких старых мамок, которых прислала госпожа Ван. Мамки передали ему, чтобы завтра утром он пришел к Цзя Шэ. Все было так, как только что рассказала Дай-юй.
Оказывается, Цзя Шэ просватал Ин-чунь в семью Сунь. Эта семья происходила из области Датун. Предки Суней занимали военные должности, когда-то были ярыми приверженцами Гунов Нинго и Жунго и, таким образом, могли считаться близкими друзьями рода Цзя. Нынче только один из членов семьи Сунь жил в столице, занимая командную должность, доставшуюся ему по наследству. Звали его Сунь Шао-цзу. Рослый и сильный, он прекрасно владел искусством верховой езды и стрельбы из лука, слыл хлебосольным хозяином, был ловок и умел прекрасно приспосабливаться к обстоятельствам. В описываемое время ему было около тридцати лет. К тому же он был богат и сейчас ожидал повышения в должности по линии военного ведомства.