Бао-юй повернулся и зашагал обратно. Идти ему было абсолютно некуда, но вдруг он вспомнил, что уже несколько дней не видался с Си-чунь, поэтому он побрел по направлению к «террасе Ветра в зарослях осоки».
Едва он подошел к окну комнаты Си-чунь, как почувствовал царившую там тишину и решил, что Си-чунь тоже спит, а поэтому входить неудобно. Он уже собрался уйти, но в доме послышался какой-то шум. Бао-юй остановился и внимательно прислушался. Вскоре что-то щелкнуло, потом послышался голос:
– Тебе следовало сделать другой ход!
Бао-юй догадался, что в комнате играют в облавные шашки, однако впопыхах не разобрал, кому принадлежит голос.
– А что здесь такого? – тотчас же явственно донесся голос Си-чунь. – Ты идешь так, а я в ответ сделаю такой ход.
– Если ты пойдешь вот так, я отвечу тебе таким же ходом и замкну кольцо.
– А если я пойду так? – вновь послышался первый голос.
– Ох! – раздался возглас Си-чунь. – Вот какой ход был у тебя в запасе! А я даже не приняла мер предосторожности!
Второй голос показался Бао-юю очень знакомым, но только он не был похож на голос ни одной из его сестер. Решив, что в комнате Си-чунь не может быть никого постороннего, Бао-юй потихоньку отодвинул дверную занавеску и вошел. Перед ним оказался не кто иной, как «человек, стоящий вне порога» – монахиня Мяо-юй из «кумирни Бирюзовой решетки». Юноша не осмелился отвлечь Мяо-юй, а она, всецело поглощенная игрой, не замечала его. Бао-юй молча стоял в стороне и наблюдал за игрой.
– Тебе разве не нужны мои шашки, что стоят в этом углу? – наклонив голову, вдруг спросила Мяо-юй у Си-чунь.
– Почему ж не нужны? – промолвила Си-чунь. – Но только чего мне торопиться? Им все равно никуда отсюда не уйти!
– Не хвастайся, – отвечала Мяо-юй, – сначала посмотри внимательнее!
– Сейчас мой ход, – заметила Си-чунь, – сделаю его, а потом посмотрю, как пойдешь ты.
Тогда Мяо-юй беззвучно рассмеялась, подняла шашку и поставила ее у края доски, закрыв в углу все шашки Си-чунь.
– Это называется «срезать на ходу подметки», – заметила она.
Не успела Си-чунь ответить, как Бао-юй невольно расхохотался, да так громко, что девушки испуганно вздрогнули.
– Ну как это называется? – первая придя в себя, возмутилась Си-чунь. – Вошел и даже не предупредил! Разве можно так пугать людей? Ты давно здесь?
– Порядочно, – отвечал Бао-юй, – с того момента, как вы боролись из-за какого-то угла.
С этими словами он почтительно приветствовал Мяо-юй, а затем с улыбкой произнес:
– Уважаемая Мяо-юй почти никогда не выходит за ворота своего святого храма. Как могло случиться, что я встретил ее здесь?
Мяо-юй покраснела, ничего не ответила и, опустив голову, стала внимательно смотреть на шашечную доску. Поняв, что он сказал лишнее, Бао-юй смущенно улыбнулся:
– Конечно, человека, который ушел в монастырь, нельзя сравнивать с нами, мирянами. Прежде всего, у монахинь душа обретает успокоение. А поскольку душа обретает успокоение, совершенствуются умственные способности и рождается мудрость…
Не успел Бао-юй договорить до конца, как Мяо-юй подняла голову, бросила на него взгляд, затем снова потупилась, и румянец на ее лице еще больше сгустился. Заметив, что она умышленно не замечает его, Бао-юй в растерянности сел рядом.
Си-чунь предложила сыграть еще партию, и Мяо-юй после длительной паузы произнесла:
– Ладно, давай!
С этими словами она встала, поправила на себе одежду, потом снова опустилась на свое место и как бы между прочим спросила у Бао-юя:
– Ты откуда пришел?
Бао-юю до этого хотелось, чтобы она заговорила с ним, тогда он бы ей все объяснил. Но теперь вопрос Мяо-юй насторожил его, и он подумал: «Может быть, она готовит мне ловушку»?
Он в смущении отвернулся и ничего не ответил. Мяо-юй засмеялась и стала разговаривать с Си-чунь.
– Тебе трудно ответить, брат мой? – спросила юношу Си-чунь. – Неужели тебе показался странным такой обычный вопрос «откуда ты пришел»? Разве из-за этого стоит смущаться в присутствии посторонних?
Услышав эти слова, Мяо-юй вспомнила о своем доме, сердце ее дрогнуло, и она почувствовала себя неудобно.
– Я уже долго здесь, – сказала она, вставая, – пора возвращаться в кумирню!
Си-чунь, прекрасно знавшая характер Мяо-юй, не стала ее удерживать и проводила до ворот.
– Я давно не была у тебя, – сказала ей на прощание Мяо-юй, – здесь дорога такая извилистая, что я могу заблудиться.
– А если я провожу? – промолвил Бао-юй.
– Не смею утруждать тебя, – отвечала Мяо-юй. – Но если хочешь, пожалуйста.
Попрощавшись с Си-чунь, они оба покинули «террасу Ветра в зарослях осоки» и, проходя по тропинке мимо «павильона реки Сяосян», вдруг услышали звуки циня…
– Кто это играет? – с недоумением спросила Мяо-юй.
– Наверное, сестрица Линь, – отвечал Бао-юй.
– Неужели она умеет? Почему я об этом не знала?
Тогда Бао-юй рассказал ей о недавней беседе с Дай-юй и в заключение попросил:
– Зайдем к ней, посмотрим!
– С древнейших времен цинь только слушают, но никогда не бывало такого, чтобы его смотрели, – усмехнулась Мяо-юй.
– Я всегда говорил, что я человек невежественный, – смущенно ответил Бао-юй.
Они приблизились к «павильону реки Сяосян», сели на камень и стали слушать чистую, проникновенную мелодию. Потом нежный голос запел:
Ветер все свищет и свищет,
осень уже пролетает;
Тысячи ли до родной стороны,
горько рыдаю одна я.
Вдаль я смотрю – где-то там
земли родные —
И, опершись на перила,
слезы на платье роняю.
Последовала пауза, а через некоторое время пение продолжалось:
Дальние, дальние горы,
лента речная длинна;
Окна мои озарив,
ясная светит луна.
Звезды мерцают в Небесной реке,
в долгой тоске я не ведаю сна;
В тонкой одежде я вся трепещу,
ветер, роса холодна.
Опять последовал перерыв, во время которого Мяо-юй сказала:
– Первая строфа на одну рифму, вторая строфа – на другую. Послушаем дальше.
В этот момент раздалось пение:
Только невзгоды тебя
в жизни все время встречали;
Я ж вижу только одно:
вечную тяжесть печали.
Наши сердца – и твое и мое —
могут забыть друг о друге едва ли, —
Так же и в древности люди
счастья в разлуке не знали.
– Вот и еще строфа, – промолвила Мяо-юй. – Какая глубокая печаль скрывается в ней!
– Я не разбираюсь в музыке, но эта мелодия вселила скорбь и в мою душу, – отозвался Бао-юй.
В этот момент снова зазвенели струны циня.
– Тон взят слишком высоко, – заметила Мяо-юй, – не гармонирует с прежним.
Вновь послышалось пение:
Жизнь человека как легкая пыль
в этой юдоли мирской.
Даже земля и высокое небо
тронуты нашей судьбой.
Тронуты нашей судьбой —
что ж тосковать без конца?
Разве сравнятся с луной в небесах
чистые наши сердца?
Мяо-юй от изумления изменилась в лице.
– Почему она перешла на другой тон?! От такой печальной мелодии могут расколоться даже камни! Это уж слишком!
– Что значит «слишком»? – спросил Бао-юй.
– А то, что она не проживет долго! – отвечала Мяо-юй.
В это время послышался жалобный звук – казалось, будто лопнула струна. Мяо-юй поспешно встала и направилась прочь.
– Что случилось? – окликнул ее Бао-юй.
– Потом сам поймешь, – послышался ответ, – сейчас не будем говорить об этом!
Бао-юй, полный уныния и сомнений, тоже встал и направился во «двор Наслаждения розами». Но об этом речи здесь не будет.
Когда Мяо-юй возвратилась в кумирню, ее встретила даосская монахиня, пропустила в ворота и заперла их. Мяо-юй прошла в келью и прочла сутру.
Она поужинала, воскурила благовония и отпустила монахинь. Опустив занавески и отгородившись ширмой, она села на молитвенный коврик, поджала под себя ноги и предалась созерцанию.
Просидев до третьей стражи, она вдруг услышала шум на крыше. Решив, что напали разбойники, испуганная Мяо-юй соскочила с коврика и выбежала на террасу. Вокруг не было ни души, только по небу плыли одинокие облака и ярко светила луна.
Было не очень холодно. Мяо-юй немного постояла, опершись о перила террасы, и вдруг услышала мяуканье кошек на крыше.
Сразу же ей вспомнились слова Бао-юя об успокоении души, сердце ее затрепетало, уши загорелись, но она тотчас овладела собой, ушла в келью и вновь опустилась на молитвенный коврик. Однако душа ее, которая никак не могла успокоиться, вдруг неудержимо рванулась куда-то; Мяо-юй почувствовала, как закачался под нею коврик, и ей почудилось, будто она находится вне кумирни. Потом появилась целая толпа знатных юношей, выражавших желание взять ее в жены; несколько свах подхватили ее, сопротивляющуюся, и потащили к коляске. Через мгновение налетели разбойники, схватили ее и, угрожая ножами и палками, потащили за собой. Она только громко рыдала и звала на помощь.
Разбуженные криками, даосские и буддийские монахини с факелами и светильниками прибежали и столпились возле нее, а Мяо-юй лежала, широко раскинув руки, с пеной на губах. Когда ее попытались привести в чувство, глаза ее выпучились, на щеках выступили пятна.
– Мне покровительствует бодисатва! Насильники, как вы смеете так обращаться со мной? – бранилась она.
Перепуганные монашки не знали, что делать.
– Очнитесь, это мы! – окликали они Мяо-юй.
– Я хочу домой! – кричала Мяо-юй. – Кто из вас отвезет меня домой?!
– Ведь вы живете здесь, – сказала ей старая даосская монахиня, – это и есть ваш дом!
Она велела буддийским монахиням помолиться богине Гуань-инь, а сама решила погадать. Вытащив гадальную бирку, она открыла соответствующее место в книге толкований и прочла, что странное поведение Мяо-юй явилось результатом встречи с духом зла в юго-западном углу.