— Воеводу Бурмата послать ко мне! И всех десятников собрать на двор, которые дома найдутся! Скажите, что Москва идёт, на Чёрной реке уж стоит! Нельзя мешкать ни часу!..
Из окна видно было, как побежали в разные стороны слуги и прислужницы княжеские, испуганно взмахивая руками и сообщая встречным о страшной новости, от которой у многих кровь в жилах леденела...
Действительно, дело выходило не шуточное. Беда была. Река Чёрная находилась к западу от Покчи, составляя один из многочисленных притоков Камы, протекавшей в тридцати вёрстах от резиденции князя Микала. По Чёрной московская рать могла спуститься на Каму, там выйти на берег и не далее как через неделю подступить к Покче или Чердыну, смотря по тому, какое направление возьмёт русский воевода, идущий покорять Пермь Великую. Конечно, москвитяне имели основание пробраться и к Изкару, где укрепления были довольно неприступные, благодаря чему их выгоднее было брать со свежими силами, но, в общем, ничего утвердительного о действиях неприятеля предположить было нельзя, так что для князя Микала оставался только один исход — это разослать сторожевые партии во все стороны, чтобы "не прозевать, не проспать пришествие вражеское".
Он так и сделал. Бурмат получил от него приказание немедленно рассыпать цепь разведчиков по окрестным лесам, вплоть до реки Чёрной и Камы, откуда наступали москвитяне. Десятникам было строго внушено, чтобы все здоровые люди их отрядов никуда не отлучались из дому, где они должны были находиться в полной готовности к бою по первому знаку со стороны князя или воеводы. В лесу, в разных местах, решено было устроить засеки и засады, в дополнение к существующим раньше, чем думали задержать быстроту вражеского движения.
Кроме того, следом за уехавшим князем Мате поскакал гонец с уведомлением о появлении москвитян на рубеже пермской земли, причём князь Микал просил Мате принять все меры для того, чтобы уловить приближение неприятеля и достойно встретить его, если он подойдёт к Изкару. Затем посланы были весточки в Урос, к начальствующему там воеводе Зырану, и в Малый Новгород к ушедшему туда Арбузьеву с товарищами, а кстати и к самим обывателям русского городка, на помощь которых возлагались большие надежды.
— А в Чердыне я поуправлюсь с воеводой своим Мычкыном, — сказал Ладмер, предупреждая слова племянника об обороне главного города Перми Великой, каким по тому времени считался Чердын. — И ратников всех мы соберём, и крепче от недругов запрёмся. Не бойся за нас, князь дорогой. Не устрашимся мы воинства московского...
— Теперь уже поздно страшиться... — Понурился Микал, повесив на грудь свою голову, но потом он вдруг ободрился и крикнул:
— Да нет, не поддадимся мы Москве! Не устрашимся мы воинства московского! Верно ты, дядя, сказал! Будь что будет! Ежели и умирать придётся, так умрём хоть на воле своей, а не в темницах Ивана Московского! А вольная смерть ведь как-никак лучше жизни подневольной! Это хоть кто скажет...
— Да, да! — затряс своей бородой Ладмер. — Не отдадимся мы живыми Москве! Пусть она страна православная... Но мы не желаем православными быть! Губит нас вера православная... Губит! Губит! Лучше бы Войпеля нам вспомнить...
— Войпеля? Да, Войпеля! Это ты правду, дядя, сказал. Что же, можно и Войпеля... Авось полегче нам будет немножко...
Микал не отдавал отчёта в своих словах, сказанных им в пылу раздражения на Москву, являвшуюся гнездом православия. Отец Иван был забыт... Игумен Максим сидел как приговорённый к смерти, но при последних словах Микала всё существо его содрогнулось. Ужас объял его душу. Неужели дело дошло до того, что Пермь Великая может вернуться в язычество? И вдруг сильное благородное чувство христианской доблести охватило обыкновенно покладистого, привязанного к земным удовольствиям монаха. Он встал с места и воскликнул негодующим голосом:
— Ой же вы, люди малодушные! Не много ли вы просите, чтобы одни милости сыпались на ваши головы? Заслужили ли вы милости подобные? А теперь, при первой беде, к Войпелю взоры обращаете? Что же, воля ваша, вестимо... Не могу я препятствовать вам... Только попомните слово моё вещее: покарает вас Бог Истинный, ой как покарает! А тебя, старик злобный, пуще других! — указал он на Ладмера и, взяв посох, медленно вышел из горницы.
Князья не задерживали его.
XII
Заволновалась Великая Пермь, переполошённая княжескими вестниками, разносившими приказ Микала: собираться всем ратникам в укреплённые городки, для обороны их от наступающего неприятеля. Засуетились, заохали жители лесной стороны, не ожидавшие такой близкой развязки, хотя слухи о московских намерениях уже давно ходили между ними, порождая в их сердцах смутную тревогу за будущее. Пермяки, обитавшие по рекам Колве и Каме, зыряне, разбросанные среди болот, тянувшихся в сторону привычегодского края, вотяки, имевшие свои поселения в низовьях реки Вишеры, по левой её стороне, даже крохотные кочевья остяков и вогулов, входивших в состав владений изкарского князя, — все эти крупные и мелкие народцы содрогнулись как один человек, затрепетав при известии о вторжении москвитян в Пермь Великую. Приходилось грудью вставать на защиту своей родины, а это грозило большими опасностями, потому что врагом была Москва, считавшаяся всеми непобедимою державою.
— Москва идёт! Москва! — только и слышалось кругом, когда зловещая новость распространялась по тому или другому посёлку, притаившемуся в глуши пермских лесов. — На Чёрной реке уж стоит!.. Погибнем мы все до единого!.. Не нам уж Москве супротивничать... Москва ведь привыкла народы покорять, покорит она и нашу Пермь Великую...
— Но за нас новгородцы стоят, — возражали княжеские посланцы, старавшиеся ободрить боязливых, которых было великое множество. — Похитрее москвитян они будут, укажут, как дело вести... Отгоним мы прочь Москву проклятую! Только вы скорее собирайтесь, не мешкайте...
Тут кстати приводился рассказ о том, как появился в Чердыне, а потом в Покче Арбузьев с товарищами, как он заключил союз с князьями "супротив Москвы заедин идти", какие силы имелось в виду выставить против неприятеля, после чего все понемногу успокаивались, полагаясь на слова рассказчиков, что "всё благополучно обойтись может".
И вот потянулись с разных сторон — кто по лесным речкам в лодках, кто прямиком по лесу и по тропинкам пешком — будущие противники москвитян на поле брани, вооружённые чем Бог послал: топорами, кольями, рогатинами, стрелами, многие даже простыми деревянными ослопами, имевшими вид балды, усаженной коротко обрубленными сучьями. Вообще, снаряжение ратников было немудрёное, как немудры были и сами ратники, лишённые всякой воинственности, заменяемой у них полным наружным убожеством.
В городках встречали их с распростёртыми объятиями, потому что как-никак всё же сила прибывала, хотя и ненадёжная сила, не могущая идти в сравнение с городскими десятками. Но в общей сложности благодаря многочисленности прибывающих людей, рать должна была составиться довольно значительная, обещающая некоторый успех, в особенности при верховодстве новгородцев, изучивших тактику московских воевод.
Микал просто покою не давал себе и своим приближенным, стараясь предусмотреть все случайности, которые он пытался устранить теми или другими способами, имеющимися в его распоряжении. На валах срубали новые башенки, куда предполагалось посадить возможно большое число стрелков, которые бы буквально осыпали тучею стрел подступы к городку, испытавшему уже на себе силу удара вогулов. Ворота — и внутренние, и наружные — закладывались землёю до самого верху, забивались брёвнами и камнями крепко-накрепко, так что, в конце концов, выход из Покчи был закрыт, почему жителям его пришлось сообщаться с внешним миром при помощи лестниц, приставляемых к откосу валов. Из кладовых было вывезено всё ратное оружие, какое только успели накопить в течение многих лет предки князя Микала и сам Микал, не пропускавшие случая, чтобы не приобресть от приезжих новгородцев или москвитян, или даже от купцов ордынских, изредка навещавших Великую Пермь, либо меч, либо бердыш, либо секиру, либо саблю, либо тугой лук боевой, каких не умели делать сами пермяне. Воевода Бурмат даже ночей не спал, бегая по укреплениям городка, где работали встревоженные жители, усиливая неприступность валов и палисадов, опоясывающих Покчу тесным кольцом.
В Чердыне, Уросе и Изкаре тоже кипела работа, о чём Микалу доносилось каждодневно и с такими подробностями, что он заочно мог входить в каждую мелочь и заочно же давать советы, которые выслушивались всегда с большим вниманием. В Чердыне он побывал самолично, одобрил мероприятия Ладмера и хотел уже ехать обратно, как вдруг взор его упал на низенькую деревянную церковь Иоанно-Богословского монастыря, лишённую креста посредине крыши, что крайне удивило его.
— А крест где? — спросил Микал у Ладмера, как будто растерявшегося при этом вопросе.
Ладмер не сразу ответил. Губы его скривились в злую усмешку, не скрывшую, однако, его смущения. Он сказал:
— Нету креста, князь дорогой. Порешил я к Войпелю вернуться... и крест снять приказал. А монахов под церковью запер вместе с Максимом-игуменом. Пускай посидят тут до той поры, пока мы с Москвой поуправимся.
— Напрасно ты сделал так, дядя почтенный, — слегка нахмурился Микал. — Монахи на нас осерчают теперича. А ежели Москва нас поборет, то от москвитян нам плохо придётся за дело подобное. Потому как москвитяне любят монахов...
— Не поддадимся мы Москве ни за что! Не поклонимся мы кресту христианскому! — исступлённо крикнул Ладмер, но Микал остановил его такими словами:
— Слушай, дядя! Напрасно ты громко кричишь! Вестимо, страждем мы после того, как веру православную приняли, но и раньше не легче мы жили. И Войпель не баловал нас. А нынче не поздно ли хватились мы?.. Не лучше ли нам на монахов сквозь пальцы глядеть, ибо силу они большую возьмут, когда москвитяне здесь будут победителями?..
— Но ты же ведь сам говорил, что можно и Войпеля нам вспомнить... В Покче разговор у нас был, при Максиме-игумене ещё...