Князь Фёдор Давыдович слушал и молчал, прикидывая в уме, как лучше действовать далее, чтобы без лишних потерь покорить Пермь Великую под нозе государя Ивана Васильевича. Присутствие Арбузьева с товарищами сильно обеспокоило его. Кто знает, какую штуку выкинут эти отчаянные головы, преисполненные к Москве злобы и ненависти? Не потерпеть бы, прости Господи, неудачи из-за забубённых головушек, так некстати затесавшихся в пермскую землю?..
"Да нет, не может того быть, — решил Пёстрый, слишком уверенный в своих силах, чтобы сомневаться в благополучном конце порученного ему дела. — Не поддадимся же мы здешним воителям, хоть и новгородцы им помогают!.."
— А какой городок других покрепче будет? — спросил он у Шувала, осенённый новою мыслью.
— Покрепче всех Изкар будет, на горе высокой он стоит, каменным валом обнесён. Говорят, стойкий городок, настоящее гнездо разбойничье...
— А ты не бывал разве в Изкаре?
— Дела такого не подоспевало, воевода могучий...
— А в каких городках ты бывал?
— Бывал я и в Чердыне, и в Покче, и в Уросе. Только в Изкаре я не бывал.
— А те городки каковы будут?
— Не стоющие, можно сказать. Ибо не сдержать им первого приступа, ежели на пролом твои рати пойдут!
— Так, так! — закивал головой Пёстрый. — Слыхал я и раньше об Изкаре. Наши купцы рассказывали, которые торг здесь вели. Значит, на Изкар двинуться должно. Можешь ты дорогу нам указать?
Шувал объяснил с горестным видом, что доведёт москвитян только до Низьвы-реки, являющейся границей между Верхней и Нижней Пермью. За Низьвой он ни разу не бывал, но знает, что там встретится много посёлков, где можно будет найти проводника, и подневольного. Воевода опять сказал "так" и, приказав накормить новгородца, велел ему указывать направление к Низьве-реке, куда и тронулось московское воинство.
У Низьвы Пёстрый остановился и стоял три дня, желая дать отдых ратникам перед решительными действиями. Тут пойман был один пермяк, не успевший скрыться из своей лачуги, — но как ни бились с ним Шувал и монахи, допрашивавшие его на зырянском и пермяцком наречиях, он ничего не говорил в ответ или же мычал что-то непонятное, показывая руками на рот, из чего допросчики решили, что он одержим немотой либо прикидывается немым. Ночью он бежал из стана, воспользовавшись невнимательностью караульных. Только его и видали.
Зато на следующее утро ратники передового отряда задержали на реке лодку с тремя пермяками, плывшими вниз по течению. Эти пермяки оказались податливее первого и изъявили кроткую покорность подчиняться велениям москвитян, то есть вести их к Изкару, в окрестностях которого находилось их селение. Тут, кстати, московские иноки поговорили с пленниками о православной вере — и уныло поникли головой, убедившись в полном неведении пермянами светлых начал христианства.
— Ах, Господи, темнота какая! — вздыхали монахи. — Только по имени христиане они, а на деле язычники закоренелые... Помоги нам, Боже, просветить их светом истины Твоей, елико возможно по силам нашим!..
Переправа через Низьву совершена была по плавучему мосту, устроенному из нескольких плотов, привязанных один к другому. Пёстрый был весел как никогда и оживлённо толковал с "товарищем" своим, боярином Гаврилом Нелидовым, о скором конце похода, обещающем новую славу русскому оружию... Но вдруг неожиданная новость заставила большого воеводу изменить первоначальный план о наступлении на Изкар со всеми силами, имеющимися в его распоряжении. Опять был пойман местный человек, оказавшийся гонцом князя Микала, посланным к Мате с предложением примкнуть к общему пермскому ополчению, выступившему на московское войско. От него были выведаны все подробности, касающиеся намерений покчинского князя, осмелившегося первым искать встречи с противником. Раздумье взяло Фёдора Давыдовича. Неужели пермяне так сильны, что сами на рожон лезут, сами битвы желают? Не лучше ли на хитрость пуститься, чтоб цели вернее достичь?.. И сказал князь Пёстрый своему товарищу Нелидову:
— А слышь-ка, боярин Гаврила Иваныч. Пермяне со всех городков на нас идут, думают под Изкаром нас побить. А мы похитрим с ними маленечко. Пусть они прочие городки свои без обороны оставляют, это нам на руку будет. Сам я на Изкар пойду, как уж пошёл, а ты две тысячи ратников возьми да прямо на Урось иди, а от Уроса на Покчу и на Чердынь наступай, чтоб, значит, совсем их ошарашить. А когда растеряются они, тогда мы поукротим их не в кою пору, да и сами они побежат перед нами. Так-то, брат!
— Золотая твоя голова, князь Фёдор Давыдович! Да как ты мог выдумать хитрость подобную! — воскликнул Нелидов и, рассыпавшись в похвалах уму большого воеводы, поспешил исполнить приказание, выступив с двумя тысячами ратников на Урос, Покчу и Чердын.
Проводником у него был Шувал.
XIV
План Пёстрого был несложен и прост до чрезвычайности: он думал сразу ударить на пермян "здесь и там" (то есть в Верхней и Нижней Перми), чтобы привести их в полное смятение. Но, размышляя о движении к Изкару, где должны были встретиться с ним соединённые силы неприятеля, старый воевода втайне боялся чего-то, в особенности же смущало его присутствие в Перми Великой новгородских повольников, которых он считал сущими головорезами, потому что более мирные люди в такую даль не сунулись бы. А от новгородцев всего можно было ждать, даже такой пакости, о чём ему, старику, и на мысль никогда не взбредало. Однако, взвесив в уме все случайности, могущие произойти в будущем, князь Фёдор Давыдович успокоился и решил на следующее утро продолжать поход на Изкар, проведя ещё одну ночь на берегах Низьвы.
— А вы на ночь дозоры удвойте, ибо враг не за горами, кажись, — добавил он начальным людям и, помолившись, улёгся спать, зная, что никаких упущений со стороны его подчинённых сделано не будет.
Ночь прошла совершенно спокойно. Дозорные ничего не заметили поблизости. Только вдалеке где-то, вниз по течению Низьвы, долго гудел какой-то гул, сливавшийся с шумом леса, кивавшего своими вечнозелёными вершинами. Это никого не обеспокоило. Все думали, что там текуть быстроструйные речки или ручьи, загромождённые камнями или палым лесом, отчего и происходило громкое журчание. В действительности же в эту ночь трёхтысячное войско пермян во главе с князем Микалом и воеводами Бурматом, Зыряном и Мычкыном спешно переправилось через Низьву, на пятнадцать вёрст ниже московского стана, часовые которого и уловили смутный гул от стука множества топоров, рубивших прибрежные деревья на плоты, потребные для одновременного перехода через реку соединённых отрядов покчинцев, чердынцев и уросцев.
Наутро, чуть свет, московское войско вышло из лагеря и углубилось в густой хвойный лес, стоявший в глубоком безмолвии. Воздух был влажен и неподвижен. Чувствовалась значительная прохлада, заставляющая поёживаться ратников. Вдобавок сильная роса, покрывающая траву и деревья, мочила лёгкую одежду москвитян, старавшихся согреться движением. Но вот мало-помалу поднялось солнце над лесом и брызнуло на землю тёплыми живительными лучами, весело заигравшими на миллионах капель росы, начавшей постепенно испаряться. Кругом зачирикали птички, запели на все голоса, приветствуя восходящее светило. С юга повеял ветерок и всколыхнул уснувшие деревья, тихо зашелестевшие своими игольчатыми ветками. Теплом пахнуло в лицо, точно донеслось с неба горячее дыхание солнца, сразу оживившего молчаливые толпы московских воинов, гуськом тянувшихся по узенькой тропинке, ведущей к недалёкому Изкару.
— Ишь ты, леший их подери, — слышался хриплый голос в передних рядах, идущих непосредственно за проводниками-пермянами, — тоже ведь, как у нас на Руси, птахи распевают... а сторона-то, прости, Господи, самая распроклятая! Только бы пермянам и жить!..
— Можно и нам пожить, чего ты по-пустому сторону хаешь, — возражал другой. — Погляди-ка, леса какие! И сосна, и ель, и берёза, и кедр величавый только знай под осень орехи собирай! А в реках, чай, немало рыбы водится. Тоже пожива изрядная...
— Чего рыба! — перебивал третий. — Не рыбой пермяне живут. Не орехами сыты бывают. От зверя они кормятся. От пушнины весь достаток ихний. Потому как охотники они преусердные, а куниц, да лисиц, да медведей, да всякого зверья прочего непочатый угол здесь есть! А о белках зубастых и говорить нечего: просто хоть за хвосты их руками хватай, таково-толи много добра сего водится в уремах пермянских!..
— Даже руками хватать их можно? Это волков-то, что ли? Ишь ты, право, чудеса какие! Ха, ха, ха! — хохотали десятки голосов, отдаваясь рокочущим звукам под сводами векового леса. — Значит, уж волки такие здесь смирные, не кусаются...
— Ну, зачем — не кусаются? Тоже, ежели попадёшь им в зубы, не помилуют. Это я просто к слову сказал.
— То-то, к слову. Ради красного словца, значит? А за хвост волка не поймаешь. Не таков зверь.
— Вестимо.
— А слышь, братцы, — заговорил молодой юркий ратник с лукавым блеском бегающих глаз, оглядываясь на ближайших товарищей, — Москва наша слухом полнилась, будто в земле этой пермской серебро закамское есть. Много-де серебра, груды серебра! А на деле, кажись, ни полфунта серебра не увидим... А о золоте и толковать нечего!
— Кто знает. Може, сразу на амбар с серебром нарвёмся! Неспроста же люди брехали...
— Тоже, держи карман шире! Нарвёшься ты на амбар с серебром!.. А вот ежели из пушнины что перепадёт, так это, пожалуй, дело возможное. Да и тут плоха надежда на поживу...
— Что ради?
— А ведаешь ты воеводу нашего, князя Фёдора свет Давыдовича?
— Ведаю.
— Ну, то-то и оно-то, коли ведаешь! Это, брат, не Рупо-князь. С ним шутки плохи. Не даст он нам волюшки похозяйничать в стране вражеской. Не допустит до животов пермянских... А чего бы, по-моему, жалеть лесовиков поганых, которые как звери живут?..
— Нишкни ты! Нельзя пермян лесною поганью обзывать, ибо они люди крещёные тоже...
— Крещёный крещёному рознь. А пермяне такие же крещёные, как татарва степная!..