Разговоры ратников были прерваны рёвом воинской трубы, раздавшейся где-то впереди, в глубине дремучего леса, куда уходила тропинка. Это была не московская труба, звук был совсем особенный, непохожий на военные сигналы москвитян... На минуту произошло замешательство. Передние ряды остановились и запрудили узкую дорогу, задержав дальнейшее движение всей рати.
— Готовься к бою! Готовься к бою! — кричал какой-то начальный человек, протискиваясь через воинов. — Враг недалече, кажись!..
— По бокам раздайся, братцы! По бокам раздайся! — загремел мощный голос Пёстрого, ехавшего непосредственно за передовым отрядом. — Неужто оробели вы? Чего вы там затомошились?.. По бокам, по бокам раздайтесь, голубчики, по обе стороны рядами протянитесь! А потом и посмотрим мы, чего нам делать придётся...
Воевода был спокоен и хладнокровен, как всегда, выкрикивая свои приказания, звонко разносившиеся по лесу. Порядок был скоро восстановлен. Ратники раздались по сторонам и длинною цепью потянулись вправо и влево от дороги, чтобы очистить возможно большее пространство. Страха никто не чувствовал. Все радовались, что, наконец, добрались до средоточия Пермского края, встречавшего незваных гостей не хлебом-солью, а каким-то угрюмым молчанием, показывающим недружелюбие его обитателей.
Труба снова повторилась, на этот раз уже в самой непосредственной близости от москвитян, ожидавших, что будет дальше. Пёстрый проворчал вполголоса:
— Это, кажись, не призыв бранный. Наверное, говорить они с нами желают. Надо и нам потрубить в ответ, коли так. Трубни-ка, брат! — кивнул он ближайшему ратнику с огромным рогом за плечами. — Пускай поближе подходят без опаски.
Трубач не заставил себя ждать. Пронзительно взвизгнула московская труба и наполнила воздух переливчатым рокотом, лишённым задорных воинственных звуков, свойственных ей в минуты боя, когда стараются придать сигналам возможно свирепые тона.
— От пермских князей к воеводе московскому! — донёсся из-за деревьев густой сильный голос, говоривший чистым русским языком. — От князей воеводе слово сказать! Можно ли поближе подойти?
— Подходи, подходи, чего боишься, — крикнул Пёстрый, нетерпеливо поводя плечами. — Ведь слыхал небось, что посланника не куют, не вяжут... Ну, и подходи без опаски, благо тебя честью просят!
На тропинке точно из земли вырос высокий плечистый человек, в ратном одеянии, отличавшемся богатством и нарядностью. На голове его блестел позолоченный шлем, с выдававшимся впереди чёрным крестом, сразу бросившимся в глаза москвитянам. На лице его играла лукавая усмешка, когда он между рядами вражьих воинов смелою поступью подходил к князю Пёстрому.
Это был Василий Арбузьев, принявший на себя обязанность передать московскому военачальнику слова князей Микала и Мате, решивших в последнюю минуту попытаться покончить миром дело с Москвою, если условия Москвы окажутся приемлемыми.
— Буди здрав, воевода степенный, — поклонился Арбузьев, сняв шлем с головы. — Привет тебе от высоких князей пермских!
— Здравствуй, здравствуй, добрый молодец, — отозвался Пёстрый, приветливо кивнув головою. — Спасибо за привет князьям пермским. Чего ещё скажешь ты мне, а?
— А ты старшой из воевод московских, так, что ли? — спросил посланец, не убедившись ещё в том, что перед ним стоит действительно главный начальник вражьей рати. — Мне, видишь ли, со старшим разговор вести приказано, а посему прости за спрос мой смелый.
— Верно, старшой я воевода, зовут меня Пестрый-князь. Может, слыхал где случаем?
— Про Пёстрого слыхать мне приходилося, — оживился Арбузьев. — Про него много всяких сказок идёт. Это тот, который...
— Чего который?
— Который Божьей правдой живёт. Аль, может, другой ещё Пёстрый есть, не ведаю я?
— На Москве князь Пёстрый я один, а детишки мои молодехоньки ещё. А про правду мою как тебе сказать? Много ведь люди и хвалят кого понапрасну... А ты из каких будешь?
— Из Новгорода Великого я, сын боярский.
— Ишь ведь куда ты попал! А теперича, значит, князьям пермским ты служишь, да?
— Служу, пока хочу, вестимо. А не захочу — человек я вольный, как птица небесная!
— А ну-ка, говори мне, птица небесная, — ухмыльнулся воевода, которому открытый вид новгородца очень понравился, — чего твои князья восхотели? Не сдаются ли они на милость государя московского, как того я советовал бы им? Аль, может, упрямятся они? Так, право, по мысли моей, не стоило бы нам кровь проливать друг у друга. Лучше бы добром да миром дело кончать. А крови проливать мне не хотелось бы.
— Князья тоже не желают кровь проливать, — сказал Арбузьев. — Люди они кротости беспредельной, рады на мир идти. Оба они послали меня к твоей милости боярской...
— А как зовут князей твоих, скажи-ка ты мне? — перебил Пёстрый, спохватившись, что он ещё не знает, от каких именно князей явился новгородец.
— Главный князь пермский Михаил, что в Покче живёт, а другой князь — Матвей, который Изкаром владеет. От них и пришёл я к тебе, воевода могучий. Они под Изкаром стоят с воинством несметным, ждут прихода незваных гостей, чтоб угостить их чем Бог послал...
— Хе, хе, хе! — засмеялся боярин. — Люблю я принимать угощение, от чистого сердца которое. Только неужто князь Михаил успел уж к Изкару подойти, коли он недавно ещё в Покче рать собирал? Не путаешь ли ты, добрый молодец?
— Зачем путать? — хладнокровно возразил новгородец. — Не привык я лжу говорить, не сумлевайся в словах моих, боярин именитый. Верно, под Изкаром князья Михаил да Матвей стоят. И повелели они сказать твоей милости боярской: зачем-де нам в битве народ губить? Зачем напрасно кровь проливать? Не лучше ли полюбовно-де нам сладиться? Потому как люди православные мы тоже, значит, братья москвитян по вере своей...
— Тоже братья... смехота одна! — фыркнул было один отрядный начальник, стоявший поблизости, но Пёстрый так строго поглядел на него, что тот сразу осел на месте и сделал серьёзное лицо, сконфузившись собственной бестактности.
— Добро, добро, — кивнул воевода новгородцу. — Значит, покоряются князья твои под нозе государя Ивана Васильевича, так, что ли?
— Не покоряются они, княже-воевода, под нозе Ивана Московского, а откуп ему предлагают, дань платить согласны, вроде дымового вашего. А вольностями своими не поступаются.
— А мне приказ такой дан, — внушительно заговорил Пёстрый, — покорить Пермь Великую под нозе князя-государя Ивана Васильевича, чтоб, значит, ни о каких вольностях и разговору не было. И должен я приказ этот исполнить. И исполню я сие неукоснительно! А там уж как знает государь. Может, и даст он опять вольность народу пермскому. Но в том я ручаться не могу, вестимо. А посейчас я исполняю волю пославшего меня и должен пермян покорять, хоть тоже, по правде сказать, не по душе мне кровь проливать христианскую!..
— Значит, не согласен ты, князь-воевода, на откуп, сиречь на дань народную? — спросил Арбузьев и прямо поглядел в глаза Пёстрому.
Последний отрицательно потряс головой.
— Не во власти моей, добрый молодец. Пускай князья пермские без уговора всякого Москве поддаются, тогда и потолкуем мы о дани народной. Может, и смилуется государь, вольность кой-какую оставить, а мне приказано только Пермь забрать да совокупить её с державою московской...
— А и прожорлива же Москва ваша, как щука зубастая! Пощады никому не даёт. Ни чести, ни совести у ней нет, а о жалости и говорить нечего. А ещё христианством своим величается... Э, да чего толковать! — махнул Арбузьев рукою, сурово нахмурив брови. — Не по правде живут у вас на Москве, воевода степенный. Кровью людской упиваются. Недавно ещё Новгород наш злосчастный разорили, а теперича на пермян пошли. Может, море крови такое же прольётся, как и у нас в те поры в Новгороде... А ты не серчай на меня, князь-воевода. Поневоле ты сюда пришёл, ведаю я, не твоя вина в кровопролитии грядущем. Слыхивали мы про житие твоё праведное: таких людей, как ты, днём с огнём поискать надо! Стало быть, не ты виноват, виноват тот, кто послал тебя... А князья пермянские доброй волей своей не поддадутся Ивану Московскому! Так ты и знай, воевода! Либо воля, либо смерть на поле брани, так и велели они сказать. Прощенья просим, княже-боярин пресветлый! — отвесил низкий поклон Арбузьев и, надев шлем на голову, медленным шагом пошёл в ту сторону, откуда пришёл.
— Да ты скажи князьям, чтоб подумали ещё! — крикнул ему вдогонку Пёстрый, но посланец только махнул рукой и скрылся в чаще леса.
Досада разбирала Пёстрого, когда он внимал язвительным словам Арбузьева, касающимся московской политики. Но всё-таки он дослушал до конца переговорщика, высказавшего много горьких истин, не совсем приятных для его боярского слуха.
"А пожалуй, не ложь ведь он говорит, по правде, по совести судит..." — пронеслось у него в голове, но он поспешил отогнать эту мысль, идущую вразрез с его прямою задачею — подавить свободный пермский народ, имевший несчастие обратить на себя внимание властолюбивого деспота московского.
— Не моё дело рассуждать, моё дело исполнять веления помазанника Божия, — решил он и приказал готовиться к бою, но всё-таки чувствовал в душе, что много неправды может делать и "помазанник Божий", наделённый теми же качествами, что и простой смертный.
Проводники-пермяне объяснили, что Изкар уже совсем близко, стоит только через небольшое болото перейти, за которым опять будет лесок, а за леском поднимется гора, увенчанная укреплениями городка. Воины прибавили шагу. Начальники отдавали последние приказания, снуя между рядами подчинённых, на ходу растягивающихся в длинную линию, чтобы не дать врагам возможности напасть на них сбоку.
Впереди заметно посветлело. Лес сразу поредел и, наконец, прекратился совершенно, открывая взорам обещанное проводниками болото, лишённое всякой растительности. За болотом опять начинался лес, за которым высоко кверху уходила крутая гора, опоясанная на вершине двумя рядами валов и палисадов, явственно рисовавшихся в воздухе.