ь усугубило панику. Если бы не Хлява, который во всей этой неразберихе сумел сохранить ясную голову...
- Да, ладно, папаша, - примирительно сказал Сима. - Понято и усвоено. Нам бы еще пожрать чего посущественней.
- Я узнаю, - буркнул доктор, охотно умиротворяясь. - Вас, кажется, должны поставить на довольствие по офицерским нормам - или, как минимум, разбить палатки-ресторации... Всенепременно выясню этот вопрос, но сначала закончу обход. Желаю здравствовать, господа.
- И вам того же, - сухо сказал Олег, прижимаясь к полкам, чтобы освободить проход.
Доктор подергал ручку. Потом потолкал дверь. Потом спохватился, о чем-то вспомнив, и повернулся к Танечке.
- А вы, сударыня, - нравоучительно сказал он ей, - все же подумайте о моем предложении. К вашим бы способностям да наш арсенал... а опыт - дело наживное!
- Я вам уже говорила: это бессмысленно, - Танечка дернула плечиком и отвернулась.
- Зря. Я вам еще не все выгоды перечислил. В Междуармейском Знахарском корпусе вы будете вольны сохранить за собой штатскую гарантию безопасности - а жалованье между тем...
- А вот это уже не только бессмысленно, но и бесчестно! Простите, господин воензнахарь, но это не для меня.
- Жаль... - сказал господин воензнахарь. - Ей-Богу, жаль. Ни одна штатская клиника не даст вам такую богатую практику. Во всех смыслах этого слова богатую.
- И слава Богу, - отрезала Танечка. - И не надо... Я хочу лечить. Людей! А не ремонтировать боевые машины. Одни лечат, другие калечат. На стол, в окоп, на стол, в окоп, на стол, в могилу... Я-не-хо-чу!
- Тогда я не понимаю, зачем вы сюда приехали. - Доктор дернул за ручку, и дверь откатилась. - Где вы их откопали? Пульманы с эфирным локомотивом черт знает что!..
Он вышел из купе и отнюдь не по-строевому зашаркал направо по коридору, на ходу бормоча себе под нос уже известную нам присказку о том, что "шпаки есть шпаки".
Олег задвинул дверь и сел рядом с Танечкой, а Сима уселся у меня в ногах.
Трусы с меня были не сняты, а только приспущены, и, когда Танечка отвернулась, я натянул их под простыней. Все остальное оказалось под Симиным задом - кроме носков, которые я сам вечером положил под матрас. Сима привстал, отдавая мою одежду, и снова сел. Я стал одеваться.
Шрам на животе побаливал от прикосновений, но внутри никаких болезненных ощущений уже не осталось. Даже мой застарелый гастрит пропал, как и не был. Надо полагать, у господина воензнахаря действительно был замечательный арсенал... "Эфирный локомотив", подумал я, осторожно заправляя рубашку и не менее осторожно застегивая брюки. "Эфирные шланги"... Бредятина.
Наконец я надел пиджак, снял с крючка плащ и сел, положив его на колени. Надо посидеть на дорожку. И надо как-то попрощаться с попутчиками. Дипломат я решил оставить: ничего особо ценного там не было, а в пути обуза.
- Так значит, двери уже открыты? - спросил я, чтобы как-то начать.
Олег кивнул, а Сима посмотрел на меня с интересом.
- Куда собрался, Петрович?
Я вздохнул и встал.
- В Бирюкове. Или в Березино. По шпалам... Все веселее, чем тут сидеть. А вы остаетесь?
- Не ты первый, Петрович, - лениво сообщил Сима. - Ходили уже - аж за три километра от шестого вагона. И вернулись.
- Почему от шестого? - спросил я. - Наверное, ИЗ шестого?
- Из нашего тоже, - возразил Сима. - А от шестого, потому что первых пяти нету. Эфирнулись куда-то вместе с паровозом.
- С тепловозом, - поправил Олег.
Он сидел рядом с Танечкой и гладил ее волосы. Она лежала молча, не принимая и не отвергая ласку. (Было у них что-нибудь ночью, или это мне тоже приснилось?.. Не знаю. Да и не мое это дело.)
- И что там, в трех километрах? - спросил я.
- Рассказывай ты, молодой, у тебя лучше получится. А то Петрович еще не знает.
- Все то же самое, - Олег пожал плечами. - Дорога, хлеба, перелески...
- Овсы, - поправил Сима.
- Овсы... - согласился Олег. - Все то же самое. И все не наше.
- То есть? - не понял я.
- Как вам сказать... Рельсы вроде бы те же, а вот шпалы уже в нескольких сотнях метров от нас - пластиковые. Или, может быть, из стекловолокна, потому что прозрачные... И столбы там другие, и нумерация не совпадает. В перелесках - окопы. Окопы, блиндажи, ходы сообщения. Все ухоженное, чистенькое, но видно, что используется. Гильзы аккуратными кучками. И по деревьям заметно, что стреляли не холостыми. Вдоль всей дороги - могилы. Братские. На некоторых еще трава не выросла. Не меньше ста фамилий на каждом камне. Со всего света - русские, латинские, китайские... даже, кажется, африканские. А славянских меньше половины. Ну, и так далее.
- Вы сами все это видели? - спросил я.
- Нет, я выспрашивал. Это еще вечером, когда мы чай пили, несколько человек выбрались через переходник и пошли. Заполночь вернулись - как раз когда мы воду настукивали. Взяли штурмом вагон-ресторан и отпраздновали свое поражение...
- Про вертухаев забыл, - сказал Сима.
- Вертухаи... Вдоль всей дороги, по обе стороны - оцепление. Далеко, насколько хватает глаз. Поближе к дороге - могилы, а подальше - оцепление. В стороны никого не пускают. Оружие не применяют, но и пройти не дают...
- А вдоль дороги можно? - спросил я. - Внутри оцепления?
- Выходит, что можно. Пойдете?
- Уже не знаю, - сказал я сквозь зубы. И, обнаружив, что все еще стою, сел. Напрягая колени - чтобы не стучали друг о дружку... Следующую фразу я тщательно обдумал, решил, что ее тоже можно произнести, не разжимая зубов, и произнес: - Я не знаю, куда здесь можно прийти по шпалам.
- Никуда, - отозвалась Танечка.
Я хотел спросить: "Почему?" - но сумел только втянуть в себя воздух.
- Той ночью была гроза, - сказала Танечка. В стенку сказала, не оборачиваясь. - Некоторые не спали. Они говорят, что мы остановились во время грозы. А когда она кончилась - было уже светло, как днем. Ночью. Как днем.
- Сейчас наговорят, - хмыкнул Сима, - а ты слушай. И про гончих псов наговорят, и про грозу, и про дисковод со щупальцами...
- Дискоид, - поправил Олег.
- А не однохерственно?.. Извини, Танюха.
- Ничего, Сима, - сказала Танечка в стенку. - Я эти слова знаю.
Я повесил плащ обратно и стал расстегивать пиджак.
- Давайте хряпнем, - предложил Сима без особенной надежды на согласие. - Под икорку. А то когда еще эти палатки поставят. И "бабок" нет.
- А если бы и были? - сказал Олег. - Здесь, наверное, совсем другие деньги.
- Петрович, ты доперестроечными трешками рассчитывался. Остались? Вдруг подойдут.
- Попробуйте. - Я достал деньги и отдал их Симе.
- Сколько тут? - спросил он.
- Рублей двести, может, чуть больше.
- Годится. Хлява семьдесят в месяц получает, и каждый год в Австралию летает. На море. Билеты казенные, но в кабаках-то сам платит.
- Не обольщайся, Серафим, - сказал Олег. - Здесь это просто бумага. Вот увидишь.
- Попытка - не пытка. - Сима сунул трешки в карман и нагнулся под столик. - Ну что, будем? - спросил он, выпрямившись и свинчивая крышечку с бутылки.
- Нет, - сказал Олег.
- Будем, - возразила Танечка и, оттолкнув Олега, села. - Наливайте, Сима! Ему побольше. - Она ткнула пальцем в Олега.
Олег пожал плечами и стал открывать икру.
"Сидра" уже не осталось, а от спирта (мы разбавляли его кипяченой водой из термоса) Танечка быстро захмелела и стала вести себя вольно. Ей было на все наплевать. Олегу тоже. Они по очереди кормили друг друга икрой с ложечки, а когда начали целоваться, Сима сунул мне в руку полный стакан и выволок в коридор. Коридор был очень большой и одновременно тесный. Вагон качался, потому что мы плыли в Австралию - расплачиваться в тамошних кабаках доперестроечными трешками. При такой качке было совершенно невозможно держать в руке полный стакан и не расплескать - поэтому я отпил половину и сообщил Симе, что в Австралии очень много русских: наши трешки наверняка будут иметь там хождение. А Олег, вообще-то, хам. Разве можно целоваться у всех на виду с такой женщиной? Ее надо носить на руках. Он ничего не понимает. И она, между прочим, тоже. Подумаешь, четыре вида спорта! А душа? Вот когда мы с Марой... Палубу опять качнуло, но я устоял. Однако, попытавшись допить, обнаружил, что стакан пуст. Чертова качка.
Лучше всего было бы прыгнуть за борт и поплавать - но я был еще не настолько пьян. Поэтому я просто пошел спать.
6
Почему-то всегда получается так: все про все знают, а я в стороне. Как на другой планете, ей-Богу!
Оказывается, нас поставили на довольствие. По офицерским нормам.
Вдоль вагонов были накрыты столы под ярко-зелеными тентами. Пятнистые солдатики в белых передниках разносили пищу. Большими черпаками из больших двуручных котлов наливали в тарелки кашу, расставляли миски с салатом и мисочки с маслом, дымящиеся жаровни, пузатые широконосые чайники, кружки, солонки, перечницы и привлекательные графинчики, наполненные чем-то прозрачным, янтарно-солнечным...
А на десерт солдатики приволокли необхватные деревянные блюда с золотистыми дынями, нарезанными толстыми ломтями.
Если обед будет таким же, как и завтрак, то жить можно.
Пикник, уготованный нам генералом дивизии Грабужинским, продолжался. Культурной программой.
Между столами и вагонами был сооружен обширный квадратный помост, на котором солдатики демонстрировали воинские искусства. Что-то вроде восточных единоборств, приправленных английским боксом и молодецкими славянскими замахами. Как раз когда я протолкался поближе, широкоплечий и брюхастый илюша муромец обхватил тощего ниндзю поперек туловища и через головы зрителей кинул в овсы. Так его! Знай наших! Я зааплодировал вместе со всеми.
Окруженный секундантами ниндзя ворочался в овсах, а брюхастый илюша муромец, оглаживая воображаемую бороду, упруго косолапил по помосту, покачивал могутными плечами и зычно выкрикивал оскорбления возможным соперникам: