Проклятие митрополита
Глава XXVII. Достоин!
Константинополь. Июль 6862 года
Подобно той капле, что точит камень, серебро мало-помалу расчищало Алексию путь к митрополичьей кафедре. Сам Филофей сопротивлялся, но его окружение понемногу привыкало к постоянным подаркам, а привыкнув, стало давить на хозяина, в надежде урвать кусок пожирней. Вносили свою лепту и распускаемые слухи о невероятной состоятельности московских князей.
– Люди, способные перекупать соседские земли, смогут усилить наше влияние, – уговаривал Пердика патриарха.
– У нас пруд пруди таких способных, – возражал тот. – Вон, целые кварталы отстроили. Куплей веру не продвинешь. Только продашь.
– Но и без денег не много сделаешь, – гнул своё Пердика. – Империя угасает. Приходы нищают, многие храмы и монастыри лежат в руинах. Нет средств вдохнуть в них новую жизнь, нет средств убедить паству в незыблемости нашего дела. Люди видят упадок и теряют веру.
– Всё так, – говорил Филофей. – Но выбор из двух зол – суть дьявольский выбор.
Пердика отступал. На его месте возникали другие. Жадность делала церковников на редкость изобретательными в обосновании выгодного всем решения. Осада патриарха нарастала из дня в день.
Никто из продажных чинуш не догадывался, что Алексий уже шкрябал черпаком по днищу казавшегося бездонным денежного котла. Серебро иссякало, подобно степному ручью в сильную засуху. Десятилетия ушли на то, чтобы накопить его, и меньше года, чтобы спустить.
Правда, викарий взял с собой далеко не всё. Там, в Москве, ещё оставались значительные запасы, но предназначались они для совсем иных дел. Сан митрополита был лишь шагом на пути к более серьёзным задачам.
Влахерны встретили русского священника, как пасынка, получающего благословение помимо желания опекунов. Долгожданный «Аксиос» не грянул, скорее, продребезжал тихим нестройным хором, но Алексию он показался песней ангелов. Согласие клира ещё долго звучало в его ушах.
Церемония утомила, но Алексий был доволен собой. Почти год ожидания и, наконец, победа. Даже постное лицо Филофея больше не раздражало. Ведь это лицо провозгласило его митрополитом. Из местных лишь Пердика искренне радовался назначению. Епископы, патриаршие чиновники, с удовольствием бравшие серебро, не скрывали презрения к выскочке с севера.
На выходе из храма Алексий увидел литовского посла. Тому совершенно нечего было здесь делать. Но он пришёл и встретил русского священника неизменной ухмылкой. Значит, пришёл нарочно, чтобы показать свою силу. Неужели у Ольгерда оставалось что-то про запас? Видимо, осталось. Он вполне мог добиться постановки для своих земель отдельного владыки.
Ухмылка и предстоящие трудности отравили священнику вкус победы.
– Домой! – сказал он Василию.
– В Москву? – в голосе печатника прозвучала надежда.
Алексий и сам был бы рад покинуть Константинополь как можно быстрее. Но бросать дело на самотёк он позволить себе не мог.
– Пока только в Галату, – ответил митрополит. – Нужно выяснить, что на уме у литвинов.
– Вон тот, который постарше и побогаче выглядит, – показал Скоморох на идущего в окружении дюжих монахов священника.
Маг сдул пыль с камня, выпотрошил мешок, и будто торговец мелочами разложил перед собой колдовские припасы. Чего здесь только не было…
Чего бы ни было, Скоморох старался не подглядывать, дабы не перетрусить. Он предпочёл смотреть на врага, и лишь изредка переводил взгляд на Бресала.
– Так-так, – бурчал тот под нос, поднося к лицу то один, то другой предмет.
Он тщательно осматривал пожитки, словно впервые увидел всё, чем владеет. Затем, оставив несколько вещиц, вернул остальные в мешок.
Скоморох не нашёл в подобных запоздалых приготовлениях никакого смысла, он даже подумал, что колдун и сам ещё не выбрал, какую именно погибель обрушить на Алексия.
Примерно так оно и оказалось. Додумав какую-то мысль, Бресал хихикнул.
– Вот! Это, пожалуй, в самый раз будет…
Тем временем Алексий и монахи уже поравнялись с развалинами, за которыми скрывались заговорщики. Пришёл час действовать.
Водя перед собой руками, Бресал бормотал что-то на неизвестном Скомороху языке. Но концовка прозвучала на греческом:
– … и всякий, кто коснётся руки твоей, или платья твоего, или вкусит с тобой пищу, или разделит кров или молитву… всякий кого одаришь ты милостью, кому протянешь длань помощи… да будет тот предан земным и небесным карам.
Ничего особенного не произошло. Громы и молнии остались на своих небесах. Алексий лишь на миг запнулся и продолжил путь. Скоморох, сглотнув слюну, задумался о спутнике. Он был явно, всецело и безнадёжно безумен, этот Бресал. Его извращённые представления о справедливости имели в основе не наказание виновного, а губительную кару всем окружающим.
– Такое ощущение, что ты проклял всех, кроме самого негодяя, – осторожно, старательно скрывая раздражение, заметил Скоморох.
– Я же предупреждал, – пожал плечами Бресал. – Мои заклинания не убивают и не причиняют прямого вреда человеку, против которого направлены. Это, однако, не означает, что он легко отделался.
– Что ж, по крайней мере, шайке монахов не поздоровится, – решил новгородец.
Они покинули развалины.
– Самое время напиться, – колдун подмигнул спутнику. – Давненько я не выбирался в город. Здесь поблизости есть одно местечко… вернее было, когда я в последний раз прошёлся по корчмам.
Скоморох пожал плечами.
– И как долго продлится твоё заклинание? – спросил он по дороге. – И не сможет ли Алексий найти против него какое-нибудь средство?
– Проклятие невозможно преодолеть, – Бресал улыбнулся. – Пока я жив, оно будет действовать безотказно, поедая всех, кто окружает твоего попа. Всех его близких, друзей, родичей. Всех, с кем он соприкоснётся. Ты только представь, как он сможет теперь выполнять свой пастырский долг? Ведь его благословение неизменно обернётся проклятием, а его доброта злом.
– Будем надеяться, ты проживёшь достаточно долго, чтобы твоё слово успело разворошить всё их змеиное гнездо.
Они завернули в ту самую корчму, где некогда, нуждаясь в средствах, Скоморох выиграл кучу денег, а потом оказался в канаве избитым и обобранным. С нынешним товарищем он не боялся. Стало даже любопытно, куда всё повернётся, если разбойники узнают бывшего посетителя.
Игра здесь и теперь шла во всю. Мелкие торговцы быстро расставались с дневной выручкой и отваливали к хозяину, отдавая ему последнюю монету с надеждой набраться достаточно, чтобы залить неудачу. Мошенники работали споро, но без выдумки. Словно портовые грузчики, ворочающие изо дня в день одно и тоже. Они потеряли всякий стыд и осторожность. Быстро выдоив бедолагу, тут же сажали за стол другого, а те были слишком пьяны, чтобы возражать.
С тем же успехом парни могли просто отбирать у людей деньги, но видимо, душа к прямому разбою у них не лежала. Мошенники ценили своё ремесло.
Новгородца узнали. Пара бычков направилась в уголок, где устроились они с колдуном.
– Пшёл отсюда! – прорычал один из них Скомороху. – Не утруждай нас излишней работой. В другой раз не отделаешься так легко.
Скоморох, лениво зевнув, посмотрел на спутника. Тот даже не повернул головы. Провёл ладонью перед лицом верзилы, а затем встряхнул руку, словно сбрасывая с неё грязь.
Парень вздрогнул. Его глаза наполнились ужасом. Он что-то увидел перед собой, недоступное зрению прочих. Второй громила открыл было рот для ругательства, но грохот встретившегося с полом напарника сотряс трактир, и оскорбления остались не высказанными.
– Отвали, – произнёс Бресал, глянув парню в глаза.
Тот послушался. Подняв товарища, помог ему добраться до предводителя – низенького человечка, что сидел с ватагой в противоположном углу.
Между тем хозяин решил, что новые посетители стоят усердия. Кувшин с вином появился раньше, чем колдун завершил заказ.
Пил Бресал много. Кувшин, полученный на двоих, он выхлебал махом и почти без участия Скомороха. Тут же заказал следующий. Презирая обычай, он не разбавлял вино, хотя нельзя было утверждать, что этого не сделал загодя сам хозяин.
Игра прекратилась. Парни шептались в дальнем углу, замышляя какие-то козни. Один метнулся прочь из корчмы, по-видимому, за подмогой. Колдун не обращал на их суету внимания, вероятно заранее считая ничтожными любые потуги. Хозяин приносил выпивку с такой спешкой, словно от скорости зависела сама его жизнь.
Скоро Бресал достиг того состояния, когда пьяного человека тянет на исповедь. Скоморох оказался первым за многие годы слушателем, и накопившееся слова достались его ушам.
– Моя жена была красоткой, каких мало встретишь, – забубнил колдун. – Не из знатной семьи, но вполне умна и образована, чтобы вскружить голову не только внешностью, а даже одной беседой.
Тоскливей занятия нет, чем выслушивать чужие семейные истории, но новгородец внимал, а что ему ещё оставалось делать.
– В том, что она стала искать утехи на стороне, возможно, немало и моей вины. Я слишком много занимался тогда наукой. Целыми ночами просиживал над книгами и опытами, составлял альманахи, а днём отсыпался.
Колдун тряхнул головой.
– Однако это не повод, чтобы оправдывать предательство, верно? Вот тогда я и задумался над изощрённой местью. Я решил оставить ей красоту и молодость. Я, знаешь ли, не привык отбирать подарки. Но подлую тварь следовало проучить…
Бресал, нелепо взмахнув рукой, сбил со стола пустой кувшин.
Заметив это, разбойники решили, что враг утратил сноровку, а значит, настало удобное время для мести. Трое бросились на них открыто, нарочно привлекая к себе внимание. Распугивая пьянчуг, распихивая стулья, лавки, столы, они грязно ругались. Тем временем их подельщик, с ножом наготове, тихонечко крался вдоль глухой стены, заходя к колдуну со спины.
Бресал продолжал бубнить прежним ровным голосом. Вот только собеседника Скоморох больше не понимал. Язык стал другим. Тем самым, который недавно звучал в развалинах. Новгородец заподозрил колдовство. Он покосился по сторонам и понял, что не ошибся.
В стене, чуть выше парня с ножом, появилась рука. Скорее даже не рука, а лапа. И, пожалуй, даже не лапа. Нечто, сплетённое из толстых похожих на змей обрубков, с загнутыми зубами-когтями на концах. Скомороху даже показалось, будто он различает мутные капельки яда.
Цапнув за шиворот, «рука» приподняла парня, словно щенка. Головорез пискнул, заработал ногами, но едва мог задевать пол носками сапог. Чудом вывернув голову, он сумел увидеть то, что его держало. На сей раз писк получился куда пронзительней. Змеиное сплетение встряхнуло добычу, и парень безвольно обвис.
Тем временем троица наткнулась на препятствие. Длинная скамья вылетела из-под стола, точно запущенная баллистой, и ударила парням в ноги. Они наступали рядком, а потому и повалились, мыча от боли, все разом.
– Почему ты не пришиб каким-нибудь камнем и священника? – спросил новгородец. – Это было бы надёжнее всего.
– Ерунда, – отмахнулся Бресал. – В этих чарах больше обмана, чем вреда. Утром ребята не найдут на себе даже синяков.
Предводитель шайки собирался пустить в ход все подручные силы. Полдюжины парней поспешили на выручку поверженным приятелям. Одновременно с этим в дверях появился заросший дед.
– Привели колдунишку с площади Тавра, – с усмешкой пояснил Бресал. – Он горазд только мух отгонять от скотины.
Скоморох не видел ничего смешного. Сбитая скамьёй троица уже поднималась, а их товарищи были на полпути. От такой толпы вдвоём не отбиться даже при помощи колдовства.
Вмешался случай. Несколько недавно обобранных горожан вздумали выместить на обидчиках досаду за проигрыш. Они едва держались на ногах – так были пьяны – но напали внезапно, что и решило дело. Главарь рухнул с проломленной головой, один из его подручных свалился рядом. Остальные на миг растерялись. Тут Бресал запустил в пришлого колдуна какой-товонючей лепёшкой. Дедок, едва поняв, на кого наткнулся, с позором бежал. Его вопли убедили ватагу, что противник не по зубам. Парни, обгоняя друг друга, поспешили на выход.
Скоморох подумывал над тем, чтобы и им сменить заведение. Если шайка не угомонится, разбойники могут попросту запалить корчму. Или сговорятся с другими такими же и навалятся скопом. Но Бресал сидел, как ни в чём ни бывало.
– Так вот, – продолжил он. – Я придумал подходящее проклятье. Моя неверная осталась при всех своих прелестях, да и ещё с долгой молодостью, полученной от меня в день свадьбы. Она могла улечься на любое ложе и ублажать хоть весь город. Но я запретил ей любить.
– Как так? – удивился Скоморох.
– Всякого, кого она вдруг полюбит, ожидает смерть. Она каждый раз будет терять только что обретённое счастье. Любовь превратится в кару.
Бресал хихикнул.
– Это заставит её серьёзнее относиться к чужим чувствам.
Скоморох нахмурился. Некая беспокойная мысль постучалась в его разум, но ещё не приобрела очертаний.
Шагая между разрушенными домами, Алексий вдруг почувствовал, как по коже пробежала липкая холодная волна. Тело передёрнуло от мимолётного ощущения брезгливости и страха. Словно священника окатили из окна помоями, и одновременно пустили в спину стрелу. Алексий распознал во всём этом сильные чары. Где-то поблизости проявил себя мощный колдун.
Вопрос для священника заключался в том, связанны ли как-то чары лично с ним, с его назначением, или колдун оказался рядом по чистой случайности.
Он посмотрел на монахов, но по равнодушным их лицам понял – провожатые не уловили даже намёка на угрозу. Посоветоваться было не с кем. Пахомий, единственный из чернецов, кто знал толк в ворожбе, погиб полтора года назад. Остальные в этом смысле не блистали талантами.
Весь оставшийся до гавани путь, священник прислушивался к нутру. Не завелось ли там червоточины, не упало ли семя зла. Если метили в него, то последствия ворожбы сказались бы сразу. По крайней мере, он почувствовал бы признаки пагубы. Но нет, пока ничего угрожающего не появилось.
В любом случае, торжество окончательно испорчено. Намекающая на тщетность усилий ухмылка литовца, а затем и странное происшествие возле развалин не оставили и следа от пьянящего чувства победы.
Сколько себя помнил Алексий, чистой победы ему не удавалось одержать ни разу. Либо враг ускользал, либо гибли друзья, но торжество всякий раз омрачалось. Неужели ему и впредь суждено будет неизменно выпивать вместе с мёдом горькую отрезвляющую настойку? Быть может, таков божий замысел?
Монахи уже собирались оттолкнуть лодку от берега, как откуда-то из-за портовых построек и рыбацких лачуг выбежал мальчишка в отрепьях. Заметив приготовления церковников к отплытию, он прибавил ходу.
– Судя по всему, малец разыскивает нас, – догадался Василий. – Кантарь, Зуб, узнайте что ему надо.
Бросив вёсла, монахи выскочили на берег.
– Мне нужен вон тот господин, – паренёк показал на Алексия.
Священник вздохнул, угадав продолжение вереницы сегодняшних неурядиц. В добрую весть он не верил.
– Незачем беспокоить владыку, – заявил Василий, выбираясь из лодки. – Скажи мне, я всё передам.
– Ему это нужно больше, чем мне, – упёрся мальчишка. – Хотя не скрою, я намерен заработать на сведениях.
– Пропустите его, – распорядился Алексий.
– Но это неразумно, – принялся возражать печатник. – Паренька могли подослать.
– Не перегибай палку, Василий. В его пышных лохмотьях не спрячешь даже мелкой иголочки. И уж поверь, я как-нибудь справлюсь с сопливым мальчишкой.
– Можете связать руки, если хотите, – улыбнулся тот. – Мне нужен только язык.
Парнишку пропустили, но Василий поставил монахов по бокам.
Митрополит присел на краешек лодки.
– Что ты хотел рассказать? – спросил он.
– Двое сегодня охотились, мой господин, – произнёс паренёк.
– Не говори загадками.
– Я беден…
Алексий поморщился.
– Если ты будешь морочить мне голову, то таковым и останешься.
Сорванец улыбнулся.
– Я беден, и оттого живу в старом заброшенном доме, что на Оливковой улице. Нашему брату приходится скрываться и от доблестной стражи, и от плохих людей… Господин, наверное, знает, что некоторые из знати ищут утех особого рода…
– На Оливковой? – насторожился Алексий. – Так-так. И недавно ты кое-что видел. Нечто важное для меня, верно?
– Не только видел, но и слышал, мой господин.
– Подожди, – остановил его Алексий и распорядился. – Василий! Оставь нас вдвоём.
Печатник с ворчанием отвёл монахов на десяток шагов от берега.
– Продолжай, – кивнул священник.
– Солид, я полагаю, будет достойной платой.
– Ты получишь его.
– Двое сидели в засаде совсем рядом с моей дырой. Один из них, сдаётся мне, был колдуном. Они ждали священника, а пока ждали, крыли его на все корки. Как только господин проходил мимо развалин, колдун напустил чары.
– Ты знаешь, кто эти люди? Их имена?
– Нет, мой господин, но я запомнил слова. По крайней мере те, что звучали на греческом.
Парнишка склонился к уху священника и повторил всё, что сумел подслушать. Алексий на миг побледнел, но быстро взял себя в руки, так что когда мальчишка оторвался от уха, он увидел прежнее бесстрастное лицо.
– Василий! Дай ему золотой.
– Благодарю, мой господин, – согнулся в поклоне сорванец.
Священник больше не слушал. Вернувшись в лодку, он погрузился в раздумья.
Кто мог устроить ему подобную пакость? Да кто угодно. Врагов он нажил достаточно. В свете услышанного даже ухмылка литовского посланника казалась ему намёком. Прежняя смесь ощущений из брезгливости и страха ордой мелких мурашек прогуливалась вдоль спины. Но страх теперь явно преобладал.
– Что-то случилось? – спросил Василий, когда они, наконец, вышли в залив.
Алексий очнулся. Посмотрел на печатника, словно впервые увидел его. Однако вопрос подтолкнул блуждающую среди тумана мысль в нужном направлении.
– Не говори со мной, – сказал митрополит с железом в голосе. – Не прикасайся ко мне. Все объяснения потом.
Объяснений, однако, не последовало. Вопросов же у окружения возникало всё больше. Сразу по возвращении на подворье, Алексий распорядился выгнать всех из маленького домика, что стоял отдельно от прочих, и перетащить в него свои вещи. Затем он затворился там, повелев не беспокоить, не приносить еду, не звать к молитвам…
– Обет дал владыка, – шептались монахи. – По случаю рукоположения, не иначе.
– В молчальники ушёл. Здесь так принято.
Обезопасив на время соратников, Алексий стал размышлять спокойнее. Это получилось не вдруг. Гнев и страх ещё долго владели разумом, перебивая присущие московскому священнику трезвость и холодный расчёт.
Кто же посмел? Литовцы, науськанные Ольгердом? Местные завистники? Подручные прежнего патриарха Каллиста, который вознамерился ему отомстить? А может быть, мещёрский чародей в городе объявился?
Монахам так и не удалось выяснить, кто же стоял за нападением сумконош на старое русское подворье этой весной. Тогда москвичи спаслись лишь чудом. Вернее, благодаря чутью Алексия успели сменить логово. Возможно, те неведомые враги всё же добрались до него, на сей раз используя колдовство.
Чем проклятие грозит ему лично? Судя по услышанным мальчишкой словам, ничем не грозит. А его монахам? И, главное, что теперь делать? Возвращаться в Москву опасно. Тем самым он может погубить всех, на ком строит расчёт. Княжеская семья и без того поредела от мора. Оставаться здесь? Что толку с него в Константинополе, если он затворился за стенами дома, опасаясь встретиться с кем-нибудь из помощников даже взглядом.
Вопросы сменялись вопросами…
Напрасно он отпустил мальчонку. Было бы нелишним допросить его поподробней, чтобы иметь описание этих двух заговорщиков. Впрочем, парнишка вряд ли сменил жильё. Кого-нибудь можно туда отправить хоть завтра. Но только надёжного человека, ибо слух о проклятии способен поколебать веру людей, вселить в них страх.