От Городца они двигались по древней тропе, ведущей строго на восток.
– Твои соплеменники называют эту дорогу Тропой Батыя, – пояснил Сокол. – И рассказывают, что якобы ордынский царевич отправился по ней искать былинный город Китеж, а тот, заслышав топот коней нечестивцев, скрылся в пучине.
– Якобы?
– Ну да. Это предание так старо, что было известно, когда не только ордынцев, но и русских в этих местах ещё не встречали.
– Так кто от кого скрылся в пучине?
– Не знаю. Одни говорят, что под воду ушёл марийский городок, когда пришли русские, другие, что некое лесное племя, когда его теснили марийцы, не пожелало уходить и вместе с домами погрузилось в болото. Возможно, и гонимые, и сами захватчики давно стёрлись из памяти. А предание вот живёт.
К исходу второго дня, они вышли к Керженцу.
Тропа упиралась в реку, несущую чёрно-бурые воды среди россыпи коряг, утонувших деревьев и сползающих берегов. Переправляться здесь хоть вплавь, хоть на лодке казалось крайне опасным занятием. Но тропа, как ни в чём не бывало, продолжалась на другом берегу.
Сокол отправился на поиски какой-нибудь лодки или плота. Он обшарил заросли, заглядывал под огромные притопленные комли, проверил пещеры на склонах, но безуспешно – местный народ всё попрятал.
Пришлось перебираться вплавь. Увесистые мешки мещёрцы привязали к бревну, а сами, держась за сучья, подгребали руками. Вода оказалась студёной. Бревно то и дело разворачивалось поперёк стремнины или упиралось в коряги. Несколько раз оно крутанулось, норовя потопить мешки. Пока люди боролись с рекой, течение увлекло их далеко от тропы.
Они выбрались на песчаный откос совершенно без сил.
Мена отжала волосы. Мокрая рубаха прилипла к телу и девушке пришлось постараться, чтобы стянуть её. Сокол собрался уже отвернуться, но передумал. Какого чёрта? Пожелай Мена, она спокойно могла бы отойти за деревья.
Ему вдруг захотелось обнять девушку, согреть. Он тряхнул головой, оторвался от созерцания озябших прелестей и, собрав веток, занялся костром.
Мена заглянула в мешок, но, обнаружив что все вещи промокли при переправе, принялась напяливать мокрую рубаху.
Чародей набрал в котелок бурой воды и поставил в сторонке.
– Ночь проведём у реки, – сказал он. – Дальше к востоку лежат сплошные топи с редкими островками тверди. И хотя тропа огибает болотный край с севера, соваться туда на ночь глядя неразумно. Не только трясина грозит путнику в этих местах.
Мена присела к костру, пытаясь согреться и высушить на себе одежду.
– Что за места?
– Кугай-Пугай.
– Что?
– Так предки назвали этот болотный край. Кугай на древнем лесном наречии значит Великий, а что такое Пугай, не знаю. Язык меняется.
– Великий Пугай? Не слишком обнадёживающе звучит, – девушка попыталась улыбнуться, но пробирающий до костей холод заставил губы скривиться. – Я бы даже сказала, пугающе.
– Это и правда страшное место, хотя никто толком не знает, почему. Люди здесь почти не живут.
Сокол слил воду в баклагу. Котелок на треть оказался заполнен грязным песком. Такие здесь реки. Искать родник было уже поздно, а баклага слишком мала. Половина воды оберётся паром, не успев закипеть. Но горячий отвар был сейчас необходим им обоим.
– На две чашки хватит, – решил он и поставил котелок на костёр.
Вещи чародея пострадали меньше. Рубаху пришлось выжимать, но у одеяла промок лишь угол. Пока в котелке заваривалась душистая травка, Сокол сушил угол над костром.
Мена забралась к нему под одеяло. Прижалась и замерла, словно товарищ мог прогнать, вздумай она шевельнуться.
Девушка пахла дымом. Сокол задумался. Он не давал обетов, а обычаи не были слишком строги. Мена не вызывала у него отвращения или хотя бы равнодушия, напротив, он находил её весьма привлекательной. Так в чём же дело? Почему он не смеет даже обнять?
Глава XXXIII. Карт
На тропе их поджидал старик. С приближением путников он поднялся, опираясь на тонкий посох. Казалось, что посох вот-вот подломится и старик упадёт.
– Поговорим, чародей? – обратился он к Соколу.
Старик вовсе не имел в виду желание побеседовать. Просто перевёл на русский обычное у здешних марийцев приветствие.
– Ты меня знаешь? – чародей присмотрелся к сморщенному лицу, но ни единой знакомой чёрточки не узрел.
– Не силься вспомнить мой облик, мы не встречались. Но я знаю, кто ты, знаю, что тебя ждёт, и зачем идёшь здесь.
– Кажется, это уже ни для кого не тайна, – Сокол хмыкнул. – Не думал, что боги столь болтливые существа.
– Всё куда проще, чародей, – пояснил старик. – Я один из тех, кто передавал для тебя послание. То самое, что сорвало тебя в путь.
– Ты тонт?
– Карт, – подтвердил старик. – Зовут меня Юкки.
Картами жрецы стали именоваться совсем недавно. Ещё на памяти Сокола они называли себя в одних краях тонтами, в других онаенгами. Язык меняется. Долголетие позволяет замечать подобные вещи. Впрочем, это не самое грустное его следствие.
– Зачем ты ждал нас? – спросил Сокол.
– Не вас, тебя, – поправил Юкки, покосившись на Мену. – В нашей роще происходят странные вещи. Хирты буйствуют по ночам. Боюсь, как бы зло не угнездилось среди душ предков.
– Не стоит рассчитывать на мою помощь. Я ещё не Кугурак.
– Ты и без этого достаточно силён, чтобы разобраться. Я не ожидаю, что ты решишь за нас трудности. Просто посмотри, посоветуй.
Прежде всего, Сокол присмотрелся к самому старику. Тот умело скрывал страх. Бодрился. Но чародей понял, карта терзало не просто смутное беспокойство за судьбу молельной рощи, ужас рвал его душу на части.
Сокол не был обязан надзирать за чужими молениями. Но согласился сразу. Почему, он и сам не понял. Просто захотелось хоть что-нибудь сделать. Прервать череду бестолкового бегства и смутных поисков. Любое опасное дело воспринималось сейчас, как передышка.
Юкки повёл их едва заметной тропкой, петлявшей среди болотного края. Мена молчала. Возможно, она была недовольна остановкой, а скорее всего тем, что её мнения не спросили. Старики поладили между собой и её повели, словно вьючную лошадь. В другой раз девушка бы возмутилась, но теперь стерпела. Стерпела оттого, что именно она пошла с Соколом, не он с ней. Карт тоже молчал, не желая спугнуть удачу. И чародей, перебирая ногами, вернулся к мыслям.
С течением времени менялся не только язык. Вместе со словами приходил новый смысл. Карт упомянул злых духов и зло, как некую данность. Нелепость. Какое-то поколение или два назад Сокол слыхом не слыхивал подобных оценок.
Боги лесных народов никогда не делились на злых и добрых. Боги оставались богами, сущностями непознанными, но вместе с тем обладающими привычным набором чувств и поступков. Многое из того, что вытворялось вышними силами, не нравилось людям. Они, бывало, роптали, но роптали лишь на отдельные их поступки, на отдельные проявления силы. Понять, тем более оценить богов, не пытались. Пытались договориться.
Но вот пришли христиане с одной стороны и последователи Мухаммеда с другой. Они прочертили границу добра и зла и развели богов со свитами по разные стороны вымышленной вечной борьбы. Единственной войны, как они думали, имеющей непреходящее значение.
Богов, духов, природные силы стали оценивать, точно дичь на торгу. Но скудоумие оценщика извратило понятия. Человеческие слабости стали мерилом всего. Страх перед смертью занёс мёртвых в прислужники зла, он же вознёс наверх того, кто обещал бессмертие.
За завесой из слов, откровений, молитв, как-то забылось, что большую часть зла люди причиняют себе сами. Властители прикрылись высшими существами, чтобы свалить на них вину за свои преступления. Во имя истинной веры вырезались города и народы. Бездумная покорность стала образцом праведности. Человеческая свобода свелась к единственному выбору между добром и злом, всё остальное, – тысячи мелких решений, что прежде заставляли думать человека каждый миг на протяжении всей жизни, заставляли взвешивать деяния всякий раз сызнова, сообразуясь с внутренним чувством и обстоятельствами – всё это было изъято и заменено каноном. Думать стало не нужно, вредно, мысль стала восстанием, а душа человека из постоянно работающих весов превратилась во вместилище застывшего знания.
Однако и этот единственный выбор на деле оказался призрачен. Вымышленное зло воплотило в себе слишком много мрачного, страшного, непонятного и в здравом уме вряд ли кто мог встать на его сторону. По сути выбора не осталось. Путь каждого предрешён.
Свобода. Сокол прежде не относился к ней слишком серьёзно. Пока она царит повсюду как воздух, её точно воздух не замечаешь. Но стоит перехватить горло удавкой, нехватка становится очевидной.
Эллинские мыслители выдумали множество хитростей дабы уберечь свободу от произвола человека достаточно уверенного и смелого, чтобы ему пришло в голову возвыситься над другими. Эллины имели некоторый успех, хотя в итоге и потерпели поражение.
Нечто подобное он стремился доказать и Борису. Борьба за верховенство имеет иные истоки, но по сути является тем же самым. Русь, а вместе с ней и соседи, проиграет, потеряв разнообразие. Проиграют прежде всего обычные люди, которые лишаться выбора. Единство – прямая дорога к рабству.
Но даже эллинские мудрецы не предполагали, что вместо деспота явится бог. И его власть не ограничишь мудрой грамотой.
Нельзя никому позволять думать вместо тебя, принимать за тебя решения. Даже в самой незначительной мелочи. Глупо радоваться, что кто-то забрал часть хлопот. Ведь вместе с хлопотами он забирает и душу.
Самое печальное, что новые веяния распространились не только на сторонников единого бога. Даже многие из тех, кто хранил верность обычаям предков и не отрёкся от старой веры, попал под влияние чуждых смыслов. Сокол ныне часто встречал людей, которые запросто, без тени сомнения разделяли добро и зло, словно белую и чёрную пряжу.
Кугурака среди прочих отнесли к злу, так сказать «по чину». Старики Кавана и Вармалей считали злодеем только Вараша. Люди помоложе обобщали, и возвели в злые боги Кугурака как такового.
Деревня в два десятка дворов лепилась на склоне холма. На его вершине построек не возводили. Не желали быть на виду, или опасались грома? Скорее второе, ибо в окружении бескрайних топей бояться внезапного нападения не приходилось.
С высокого холма лес и болота казались ровным зелёным полем. Где-то вдалеке сверкали озёра. Ещё дальше дымка закрывала простор. Старик показал Соколу направление.
– Здесь недалеко. За тем вон болотцем. Но сегодня уже темнеет, лучше пойти туда завтра утром.
– Хорошо, – согласился Сокол.
Мену пристроили у какой-то старухи, а Сокола карт поселил у себя. Но разговаривать ночью не стал. Показал лавку, и тут же улёгся сам на соседней.
То ли полное оберегов жилище карта хранило покой обитателей, то ли твари угомонились, но обошлось без тревожных снов. Сокол впервые выспался вволю, хотя и был разбужен ни свет ни заря.
Хозяин зажёг свечу и сказал:
– Вставай. Я пошёл греть воду.
Сокол кивнул и полез в сумку за свежей одеждой – в рощу полагается ходить чистым. И для пришлых могучих чародеев исключений в обычае не предусмотрено.
После купания в Керженце, свежей рубаху можно было назвать лишь условно. Но другой нет. Сокол как смог почистил эту.
Со двора потянуло дымком.
– Готово, – объявил старик.
Монча ничем не отличалась от привычной мещёрской бани. Дым частью уходил в дыру, частью разъедал глаза, а из щелей сквозило. Но чародей не обращал внимания на подобные мелочи, он с удовольствием смывал с тела дорожную грязь.
В Рощу чародей пошёл один. Мена осталась в деревне. Не той она веры, чтобы в святилище соваться. Да и своих роща не каждый день принимала. А теперь, когда страхи начались, даже карт остерегался без надобности туда заходить.
Границ моленья Юкки ничем не обозначил. Но Сокол понял, что попал куда нужно, как только вместо неровного болотистого леса пошла мешанина из сосен, елей, берёз и совершенно сухая земля. Под ногами потрескивала опавшая хвоя, но её запаха Сокол не чувствовал. Казалось, что запахи в здешнем воздухе вообще не водились. И звуки живые тоже. Не было слышно ни птиц, ни зверей. Только хруст уже мёртвой лесной подстилки сопровождал шаги. Чародей пошёл осторожнее. Роща не обещала оказаться большой.
Две тени выступили из-за деревьев. Сокол не видел их прежде, но сразу узнал описанных Меной ночных гостей. Он резко остановился. Ловушка? Заранее поставленная хитроумная западня? Или нетерпение вынудило тварей сунуться к чародею, не дожидаясь, пока он блуждает во снах?
Не желая оскорбить святилище, он не взял с собой никакого оружия, о чём теперь пожалел.
– Не нужно туда ходить, – заявила маслянистая тварь.
Сокол буравил её взглядом, не снисходя до ответа. Разговаривать с посланцами потустороннего мира он не желал даже из любопытства.
Одно из двух. Либо в роще скрывается нечто, угрожающее лично Соколу, и твари боятся за его жизнь. Оно понятно – в случае его гибели нового человека нужно будет приводить к воплощению в Кугурака с самого начала. Либо там находится что-то, способное помешать перерождению, или хотя бы натолкнуть на верную мысль, подсказать выход.
В первом случае стоило остеречься, но двигаться дальше. Во втором… тоже остеречься и тоже двигаться дальше, разве что с большим воодушевлением.
Но ведь, с другой стороны, и твари знали, что сейчас он в своём прежнем сознании, а значит, рассчитывать на его покладистость не приходится. Или же это хитрый выверт такой?
Чародей осторожно прошёл между выродками и, не оглядываясь, направился вглубь рощи. Кем бы ни направлялись твари, они не решатся напасть на возможного будущего хозяина.
Так оно и вышло. Парочка осталась на месте.
Шагов через сто деревья расступились, и чародей очутился на полянке, посреди которой стоял старый дуб, а на самом краю липа. Эти два дерева сразу бросались в глаза. На десятки вёрст окрест и то и другое встречались редко.
Неподалёку от дуба стоял пень. Не срубленное дерево, но комель, притащенный сюда издалека. Возможно, он служил столом для жертвенной пищи, а быть может, на нём восседал карт, когда общался с духом. Он мог быть и подставкой, и чем угодно другим. Обычаи разнятся, и двух одинаковых рощ не бывает.
Между дубом и пнём белело пятно давно погасшего очага. Рядом лежали дрова, прикрытые от дождя широким куском сосновой коры.
Сокол, подумав немного, присел на пень и стал рассматривать дуб. Меж выпирающих из земли корней зияло отверстие. Видимо, где-то там, в тёмной норе, и покоится прах племенного заступника. Кереметь, как его здесь называют.
Что же потревожило его? Что заставляет ворчать на селян и отвергать жертвы? Сокол осмотрелся. Ничего необычного на поляне не оказалось. Но скоро он понял – смотреть нужно глубже. Там, под землёй, находилась причина волнений. Липа, что стояла на самом краю поляны, дотянулась корнями до ямы. И один из корней потревожил кереметь.
Липа в представлении лесных народов олицетворяла женское начало, в то время как дуб почитался мужским. Что-то вроде семейной ссоры произошло на поляне в самой серёдке священной рощи.
Но так было только на первый взгляд. Липа не сама по себе потянулась к дубу. Не раскидывает она корни так далеко. Нечто враждебное заставило её так поступить.
Сокол нахмурился. Дуб, вернее устроенное в его основании вместилище праха, уже не спасти. Корни липы нельзя просто взять и перерубить без серьёзных последствий. Вряд ли кому-то захочется платить за спокойствие предка моровым поветрием или другой подобной напастью.
На дальнем краю поляны Сокол увидел камень. Тот глубоко погрузился в землю, а сверху зарос мхом, так что его легко можно было принять за обычную кочку.
От камня истекала чуждая сила. Чародей словно увидел потоки, змеящиеся от камня и охватывающие дуб и липу, как если бы это были струи дыма, подсвеченные луной или факелом.
Теперь разгадать причину беды оказалось не трудно.
Задолго до нынешнего, здесь располагалось другое святилище. Чуждое, возможно, не человеческое. И камень был его сосредоточием.
Как же вышла такая накладка? Всё просто. Место уж больно удобно для всякого таинства. Не много среди болот таких светлых мест. При выборе рощи древнюю каменюку просмотрели. Возможно, карт был тогда слишком молод, возможно рощу выбирали по наитию, повинуясь знамению. А затем, даже замечая какие-то странности, отнесли их на счёт чудачества родового духа.
Но скорее всего сила, сосредоточенная в камне, просто дремала до поры, а теперь пробудилась. И осознав, что ныне здесь хозяйничают другие, прежний обитатель разгневался. Начал сопротивляться.
Сокол вновь вспомнил своих тёмных приставов. Серьёзной опасности для себя в камне или в дубе он не почувствовал, из чего следовало, что выродки не желали его появления здесь по другой причине. Но как может помочь ему этот камень? И его ли они имели в виду, остерегая от похода в рощу?
Он подошёл и, стараясь не прикасаться, осмотрел заросший валун. Ничего особенного. Правда травка, что покрывала камень, слыла редкой для этих мест. В народе её прозывали путевым крестом за то, что четыре острых листика, венчающих стебель, всегда смотрели ровно на четыре стороны света. Свойство прелюбопытное, но совершенно бесполезное. Лесовики и так неплохо находили нужное направление. Немногие даже из ведунов знали другую особенность растения. Отвар из путевого креста прогонял сон, а сдобренный соответствующим заговором мог пробудить мертвеца. Не иносказательно, разумеется.
Вряд ли твари боялись травы. Вот если бы она могла загонять мертвецов обратно в могилы, другое дело.
Сокол сорвал несколько листиков. Пригодится когда-нибудь. Трава ценная, а от рощи не убудет. Тем более, что ей недолго осталось жить.
На память пришёл другой камень, виденный им в прошлом году, когда они с Меной выслеживали Мстителя. В том камне Сокол не почувствовал враждебной силы, но что-то общее между ними имелось. Но, как и в прошлый раз у Сокола не нашлось времени обстоятельно изучить находку. Нужно было спешить.
На обратном пути дорога оказалась свободной. Твари убрались восвояси. Чего бы они ни хотели, чародей поступил по-своему.
Юкки возился на огороде.
– Ты видел камень на краю поляны? – первым делом спросил его Сокол. – Почувствовал что-нибудь?
– Камень? – удивился старик, вытирая о штаны руки.
– Понятно, – чародей задумался.
Картами далеко не всегда становятся ведуны, или кто-то из их породы. Зачастую выбирались просто уважаемые людьми старики. А без колдовства увидеть такой камень непросто. Видимо, старик попросту проглядел опасность. А раз так, то он не справится с ней и подавно.
– Нужно переносить рощу в другое место, – заявил Сокол. – И как можно быстрее. Не хочу тебя понапрасну пугать, но постарайся сделать это уже сегодня.
Не возразив, не спросив, и даже не удивившись, Юкки молча кивнул и отправился в деревню собирать стариков.
– А что, разве рощу можно перенести? – озадачилась Мена. – Как такое возможно? Взять вот так и перенести, вместе с деревьями, холмами, оврагами?
– Деревья не имеют значения, – пояснил чародей. – Роща священна не сама по себе, хотя бывают и исключения. Но в большинстве случаев она лишь вместилище силы, древнего родового духа. Вот ему и следует подыскать новое убежище. Там, где он будет спокоен, и не станет понапрасну ворчать на потомков.
Новое вместилище подобрали не сразу. Карт в сопровождении стариков и старух обошёл несколько глухих уголков, но то кому-то земля не понравилась, то тревожный знак неожиданно появлялся, то однажды змея проскочила перед ногами – места одно за другим отвергались. Наконец, где-то совсем уж в непроходимых дебрях нашли подходящее место.
Приближался вечер. Карту нужно было спешить. Ночные походы в рощу могли окончиться большими неприятностями даже для него, единственного хранителя. Однако, осмотрев грязь на одежде, старик виновато развёл руками.
– Испакчался.
Теперь в баню ушёл Юкки. А время шло.
– Пожалуй, надо будет подстраховать их, – пробормотал чародей под нос.
Сокола с собой не позвали. Но темнота подступала, и чародей поднялся на холм, чтобы понаблюдать хотя бы издалека. На сей раз он прихватил и меч, и кое-что иное. Мена пристроилась рядом.
Юкки и трое его помощников нахлобучили высокие берестяные шапки, чем-то похожие на уборы латинских священников. Сходство усиливали белые накидки и рябиновые посохи. Словно ковчежец со святыми мощами, «епископы» вынесли из рощи свёрток. Четверо стариков, одетых попроще, ожидали их на окраине святилища с зажжёнными факелами. Оттуда шествие направилось к новому месту.
Шли напрямик, нигде не сворачивая. С высотки, на которой стоял чародей, было хорошо видно, как они погружались по пояс в болотную жижу, взбирались по сыпучему откосу. Шагали через муравейники, лесные завалы. Таков чин. Окажись на пути сарай, его разобрали бы, дом прошли бы насквозь, пролезая через окна.
– Знаешь, – сказал вдруг Сокол. – Я повстречал в роще давешних наших знакомых.
– Кого, уж не монахов ли оружных? – удивилась Мена.
– Нет. Тех тварей, что с твоих слов повадились говорить со мной по ночам.
– Да ну? Видно, их сильно прихватило, раз они осмелились вылезти среди бела дня. И что?
– Негодяи пытались не пустить меня в рощу.
– То есть? Напали на тебя?
– Нет. Просто сказали, чтобы я не заходил.
– Но ты, как я догадываюсь, не послушал совета, – Мена улыбнулась.
– Я подумал, что будет куда полезнее поступить вопреки их ожиданиям.
– Это верно, – кивнула девушка. – Лишь бы они сами не додумались до такой простой истины.
Очень скоро старики скрылись из виду, и даже отблеск факелов не пробивался сквозь деревья. Сокол не стал следовать за картом. Напротив, шагнул вниз по склону к покинутому святилищу, забирая немного в сторону, чтобы оказаться между рощей и шествием. Сумерки сгущались, а вместе с тьмой росло и беспокойство.
В своих опасениях чародей оказался прав. Едва успев спуститься с холма, они почувствовали мелкое дрожание земли. Сокол коснулся рукояти меча, словно проверяя, на месте ли он, и прибавил шагу. Мена не отставала. В её руке появился кинжал.
Юккит и его провожатые наверняка ощутили ногами дрожь. Их спины взмокли от страха. Но ни оборачиваться, ни тем более бросать свой ковчежец они не могли. И свернуть с прямого пути не имели права.
Сокол с Меной вступили в лес. Под ногами зачавкало, но судорога земли пробивалась даже сквозь мягкий покров болота.
– Если это те самые твари, попомню им бессонницу, – буркнул чародей.
Скоро они вышли к окраине рощи, туда, где недавно стояли старики с факелами. Таким образом, шествие они обезопасили. Однако Сокол не собирался ограничиваться этим. Он обнажил меч и шагнул навстречу угрозе.
– Надеюсь, ты знаешь, что делаешь, – ворчала Мена, едва поспевая следом.
Поляна оказалась перепаханной вдоль и поперёк, словно целый выводок кротов состязался на ней в умении рыть ходы. Дуб наклонился, по его стволу почти до самой верхушки поднималась глубокая трещина. Липа и вовсе лежала поперёк поляны. Сокол взглянул на камень. Тот уже сбросил моховую шкуру и наполовину вылез наружу. Дрожь выталкивала его дальше.
– Кто-то пытается выбраться наружу, – заметил чародей, кивнув на валун.
Он опустил клинок. Время ещё оставалось. Если Юкки успеет завершить дело, то обойдётся без драки.
Карт успел. Как только его ноша упокоилась в избранном месте, дрожание земли прекратилось. Кереметь обрёл новое убежище, а селение – новую рощу. Люди восприняли известие спокойно. Ни праздника, ни даже особой молитвы по поводу обретения святилища они не проводили. Жизнь продолжалась.