— Из Дома уже звонили насчет Абуэлиты. Я сказала, что она в последнее время много говорила о Лас-Перлас, и может быть, все-таки отправилась туда, наконец. Это она вполне могла проделать, Абуэлита.
— Думаешь, они на это купились? — спросил Джон Папас.
Джой устало пожала плечами.
— Не купились, так купятся. Держать в этом их Доме человека стоит немалых денег, родители часто разговаривали об этом по ночам. Не думаю, что они поставят всех на уши, чтобы ее найти.
Некоторое время они сидели молча, наконец, Джон Папас спросил:
— Так, значит, все и расплавили, а? И он позволил ей сделать это? Силен, этот твой Индиго, — он кивнул в сторону серебристо-синего рога, лежащего в старом футляре от тромбона. — Знаешь, у меня теперь какое-то странное чувство, ну, вроде того, что мне, может, и следует вернуть рог ему. Как ты думаешь?
— Он не возьмет, — сказала Джой.
Джон Папас покивал.
— Ну, постараюсь как-нибудь всучить, сделаю что могу. Надо по честному. Он, стало быть, все еще где-то здесь?
— Ему пришлось остаться, когда Шейра… когда Шейра передвинулась.
Привыкни произносить это, думать, ты просто обязана, вот и все. И Индиго придется привыкнуть.
— Силен, — повторил Джон Папас. Он опять махнул рукой в сторону рога.
— Поиграй мне. Поиграй о Шейре старику, который ни разу ее не видел. Пожалуйста, поиграй.
Джой покачала головой.
— Не могу. Он его. Ты можешь хранить его, продать, сделать с ним что захочешь, все так, но он все равно останется его рогом.
Тут она встала, поколебалась, едва не села снова, но все-таки подошла к пианино и уселась за него, положив открытые ладони на клавиатуру. На подставке для нот стояли исписанные ею листы, но Джой даже не взглянула на них.
Долгое страшное время ничто не шевелилось в ней, не пело.
Она ушла. Ушла вместе с Шейрой — музыка, Абуэлита, все они, просто ушли. Ничего не происходит. Ее больше нет. И вдруг правая рука Джой дернулась, словно сама собой, и сыграла три взволнованных ноты, и левая последовала за нею в долгой, медленно восходящей роскоши поднимающейся над Шейрой луны. Где-то вдали Джон Папас сказал: «Ах!», и сказал: «Вот оно!», и еще что-то по-гречески. Джой подтянула рукава халата мистера Провокакиса.
Музыка Шейры начала подниматься, паря, из-под рук Джой, поздравляя ее с возвращением домой. В маленьком магазине пианино звучало как оркестр в полном составе, торжественно расцвечивая напевы, рожденные по ту сторону Границы и водопадом льющиеся сквозь Джой, выплескивающиеся из нее с таким ликованием, что она не могла ни вслушаться в них, ни их удержать. Играя, она закрыла глаза, и не только увидела Ко — унюхала его, как унюхала плод явадур, который он ей принес, и мягкую от синих листьев лесную землю. Она снова шла рядом с Принцессой Лайшей, снова вцеплялась в спину Турика, скачущего наперегонки с другими юными единорогами; она слышала похожий на звуки потока смех ручейной яллы, и зубовный стрекот пикирующих на добычу перитонов. Этого для нее было уже многовато, она почти заставила себя остановиться, но тут руки вспомнили молчание Лорда Синти, безмятежность дня, проведенного в наблюдении за дракончиками, хриплые голоса тируджа, распевающих что-то скабрезное, крапчатое уединение прогулок по Закатному Лесу. Если то и не была подлинная музыка Древнейших, она все равно привела Джой по-настоящему близко к ним, и закончив игру, Джой закрыла руками лицо, наполовину смеясь от изумления.
— Я поймала ее, поймала! Может быть, неправильно, не до конца правильно, но хотя бы так. Я поймала Шейру!
Джон Папас кивал, нелепая ухмылка его становилась все шире и шире.
— О да, кое-что ты поймала, это уж точно, кое-что совсем ни на что не похожее. Не знаю, что теперь будет — мы покажем ее нескольким людям, может, кто-то сыграет ее, выпустит записи, может, да, может, нет, — но свою «Сонату единорогов» ты поймала, малыш, и уже навсегда. Никуда она от тебя не денется. Она останется, — и минуту спустя старик добавил: — Спасибо.
Они сидели в темном музыкальном магазинчике, улыбаясь друг дружке. Наконец, Джон Папас встал, грузно протопал к витрине.
— Мне пора закрываться. Не хочешь проглотить что-нибудь отвратное у Провокакиса?
Джой натягивала еще сыроватые джинсы.
— Нет, спасибо, я лучше домой пойду, — она подобрала с пола потертый рюкзачок и тоже подошла к витрине. — Уже и темнеет рано. Ненавижу это время года.
Она помолчала.
— Особенно когда больше нет другого места, в которое я могла бы отправиться.
Джон Папас положил ладонь ей на плечо.
— Да будет тебе, Джозефина Ангелина Ривера. Будет тебе. То место, оно ведь еще существует, верно? Не похоже, чтобы оно исчезло совсем, — где-то оно все еще есть, так? Ладно, оно передвинулось, ну и что? Значит, и тебе нужно двигаться. И куда ты ни пойдешь, поглядывай по сторонам, вдруг оно рядом, — прямо сейчас и начни. Единорогов тут хоть пруд пруди, даже в Вудмонте. Ты это знаешь, я знаю, правда, может, больше никто. Ищи их, прислушивайся к музыке, прислушивайся к Шейре. Она где-то есть и ты найдешь ее, потому что хочешь найти. А времени у тебя предостаточно.
Джой выдавила улыбку.
— Наверное. Абуэлита сказала, что я отыщу ее снова. И Турику я обещала. Ну, до понедельника, — она отворила дверь магазина и вышла.
Джон Папас окликнул ее, показал на босые ступни.
— Ты уверена, что не поранишь ноги? Постой, я дам тебе денег, такси поймаешь.
Джой усмехнулась.
— Нет, я лучше пешком. Хочу пройтись.
— Они заметят, что ты босая, — сказал Джон Папас. — Если не родители, то братец твой уж точно. Как ты им объяснишь потерю туфель?
— Не знаю, — сказала Джой. — Успею еще что-нибудь придумать. Сейчас для меня главное не проглядеть худого паренька с красивыми, по-настоящему красивыми глазами и осанкой. Он где-то рядом.
Она аккуратно закрыла за собой дверь и пошла в сторону дома.