В июле и августе, как и в прошлые сезоны муссонов, семья жила под москитной сеткой, наблюдая за непрекращающимся дождём и слушая тонкий писк комаров. В сентябре начал дуть прохладный ветер и небо прояснилось. Прошло уже больше двух с половиной лет после отъезда Сонджу из Сеула. Интересно, каково было бы вернуться в этот пульсирующий, полный соблазнов и требований город? Она скучала по его энергии и ритму жизни. Но и в деревне она находила то, что её очаровывало: дикие цветы посреди грязных дорожек, цикады, поющие в ветвях акаций, домашние животные, предпочитающие компанию людей, птицы, которые улетали и возвращались, как старые друзья, и даже привычный запах мёртвых корней и листьев на холме со слабой примесью навоза. В Маари времена года были живой и дышащей силой, которую требовалось уважать. В Маари Сонджу делила печали и радости с многочисленными новыми родственниками, которые суетились, любили, смеялись, ненавидели и плакали, подтверждая раз за разом, что они живы. Казалось странным, что родная мать на её памяти никогда не смеялась и не плакала.
В ноябре исполнилось почти три года с тех пор, как Сонджу не видела свою семью. Теперь Второй Дом казался ей роднее, чем собственный, и она больше не испытывала такого глубокого желания присоединиться к мужу в Пусане. Его всё равно уже повысили без её помощи. Кроме того, ни она, ни её муж, ни свекровь даже не заикались о том, чтобы Сонджу уехала из Маари. Казалось, все привыкли к такому положению вещей.
Когда кленовые листья стали ярко-красными, Сонджу вспомнила, как Первая Сестра однажды вышла за ворота и больше не вернулась. Сонджу задумалась о её новой жизни в рыбацкой деревушке на юге. Однажды декабрьским вечером выпал первый снег, слоями покрывая землю. На следующее утро мир преобразился: всё вокруг, даже колючие кусты шиповника, было покрыто мягкой белой шапкой. Сонджу подумала: это самое прекрасное зрелище в мире.
Через два дня солнце растопило снег – земля везде стала грязной. Затем внезапно пришли холода, и грязь замёрзла снова. Чинвон хромала, вернувшись после встречи с другом. Она жаловалась деду:
– Я поскользнулась на льду и повредила ногу по пути к станции. Смотри, – она прошлась перед дедом, преувеличенно хромая и вскрикивая. – Ты должен построить мост от каштанового дерева до железнодорожной станции, чтобы нам не пришлось спускаться с холма и подниматься обратно к станции. Сгодится даже мост длиной метров сто.
Дедушка наблюдал за её хромотой какое-то время. Потом с усмешкой сказал:
– Могу велеть слугам привязать толстую верёвку от каштанового дерева к станции. Тебе не придётся даже ходить – просто цепляться за верёвку и съезжать вниз.
Чинвон бросила на него злобный взгляд и похромала к себе в комнату. Больше она про мост не говорила. Скоро вновь вернулось тепло, и с края крыши капала вода – полуденное солнце растопило лёд.
Сонджу улыбнулась, представив, как Чинвон съезжает по верёвке. Она шла по склону холма с Чинджу, привязанной к спине, чтобы навестить хозяйку Большого Дома. Та ей нравилась – всегда любезная, гостеприимная, достойная быть женой хозяина Большого Дома, главы клана. Она проходила мимо гостевых помещений Большого Дома, когда остановилась, услышав один разговор.
Спорили юноши.
– Каждый человек с высшим образованием должен считаться при голосовании за двоих, потому что необразованные люди не знают, что их голоса означают.
– Ох, нет, нет! Это создаст классовую систему. А у нас демократия. Что, по-твоему, это значит?
– Разве тебе не кажется, что у нас и так уже есть классовая система? Думаешь, бесклассовое общество вообще возможно? Похоже, в душе ты немного коммунист.
В это мгновение раздался голос Чинвон:
– Так говорить опасно. Сейчас истерия по поводу коммунизма вышла на национальный уровень, помнишь? Я не хочу, чтобы кого-то из вас арестовали.
Чинвон, которая в жизни ничего не читала, кроме, может, пролистывания учебников – откуда она об этом знала? После короткой паузы другой голос заговорил приглушённо:
– Это правда. В школе нам велели доносить учителю, если мы услышим северокорейский акцент или незнакомое слово и если заметим у кого-то странное поведение.
– Никому нельзя доверять, – сказала Чинвон. – Любой может выставить нас коммунистами. Друзья доносят на друзей, даже члены семьи доносят друг на друга.
– Я слышал, многие образованные люди едут на север.
– Ш-ш-ш!..
Они снова все замолкли.
Сонджу стало грустно от того, что она не знала о происходящем в стране. В Сеуле она каждый день читала газеты. После освобождения Кореи от японской оккупации и разделения её на коммунистический север и капиталистический юг Ли Сын Ман, ещё до становления президентом, часто говорил на публике о коммунистической угрозе. Теперь он, похоже, хотел глубоко укоренить в сердцах людей страх по отношению к Северной Корее. Сонджу хотела бы получать новости о политической ситуации в стране, но никто в деревне, казалось, не стремился знать о событиях за пределами Маари. Вторая Сестра как-то рассказала ей, что электричество в Маари стало доступно только в последние десять лет и что большинство деревенских до сих пор использовали в домах масляные лампы или свечи по ночам. Даже радиовышки здесь не было. Вздохнув, Сонджу обернулась через плечо, чтобы посмотреть на дочь: та протянула к ней свои пухлые маленькие ручки и коснулась её рта и носа. Сонджу рассмеялась – это помогло ей вернуться в реальность.
В первый день весны Сонджу стояла на холме возле школы с Чинджу на спине, думая о том, как ей стоит развиваться помимо сценариев матери, жены и невестки. Должно же быть хоть что-то, что она может делать даже в этой изолированной деревне? Она пожалела, что поклялась не дотрагиваться до своего мыслекамня. Это бы помогло прояснить голову.
По пути домой она встретила человека с квадратной камерой и штативом. Сонджу решила сфотографировать Чинджу с двоюродными братьями и сёстрами, чтобы позже, даже если они вырастут в городе, они помнили свою жизнь в Маари, где родились. Фотограф сказал, что вернётся через три дня с готовыми фотографиями. Толкнув ворота, Сонджу позвала:
– Вторая Сестра, я привела фотографа!
Она поклонилась мужчине и жестом пригласила его войти.
Пока фотограф устанавливал камеру, Сонджу со Второй Сестрой причёсывали детям волосы и поправляли одежду. Сонджу стояла, держа Чинджу на сгибе локтя, а Вторая Сестра – позади со своими тремя детьми. Дети хихикали: им казались странными и штатив, и сам фотограф с чёрной тканью на голове, и его камера. Через несколько минут возни с линзами и рекомендаций по поводу группового позирования тот сказал:
– Раз, два, три!
В момент вспышки Чинджу ущипнула Сонджу за шею, а дети Второй Сестры визжали и смеялись.
Сонджу показала мужу фотографии: они с Чинджу, Чинджу сама по себе, Чинджу с братьями и сёстрами. На следующей неделе муж привёз коричневый альбом с золотой окантовкой и помог вставить в него фотографии. Она представляла, как позже добавит туда фото с Чинджу в следующем году, Чинджу в средней и старшей школе, потом фото в колледже.
Чинджу в это время наслаждалась вниманием своих двоюродных сестёр, особенно Чины. Чина была добрым ребёнком. Она приходила, вкладывала в руку или заплетала в волосы Чинджу цветы и восклицала, какая Чинджу красивая. Однажды свёкор, сидя на мужской половине дома, смотрел на то, как Чина в саду собирает листья клевера, рассказывая самой себе детскую сказку о кролике на луне. Когда он спросил, для чего ей листья, она ответила:
– Кормить ими кролика, конечно.
– Если я сделаю тебе клетку, – предложил он, – ты будешь ухаживать за кроликом?
Удивлённая этим неожиданным предложением, Чина улыбнулась так широко, что лицо её вдруг показалось слишком маленьким для такой улыбки.
На следующий день свёкор велел старому слуге заготовить древесину и проволоку по его предварительным расчётам. На глазах у Чины он стучал по дереву молотком своей здоровой рукой, удерживая его рукой без пальцев. С некоторым усилием он прикрепил проволоку к деревянному каркасу. В этот момент чувства Сонджу к свёкру изменились: она снова ощутила к нему нежную привязанность.
В тот же день слуга принёс белого кролика с красными глазами. Каждый день Чина искала листья клевера в саду и смотрела, как кролик их жуёт. Она чистила клетку ежедневно, как и обещала дедушке.
Чинвон, которой уже исполнилось шестнадцать, теперь искала общения с ровесницами, которых раньше игнорировала, говоря, что с девочками ей скучно. Она приводила подруг на веранду к Сонджу со словами, что бабушка их здесь не услышит. Там Чинвон с девочками хихикали и сплетничали о каждом гладковыбритом молодом человеке, который приходил к кому-нибудь из деревни в гости.
Сегодня Чинвон девочек не приглашала, так что она присоединилась на веранде к Сонджу и Второй Сестре, где Вторая Сестра снова говорила о своём отчаянном желании уехать из Маари.
– Вторая Тётушка, – сказала Чинвон, – у меня есть для тебя решение.
Обе женщины повернулись к ней в ожидании. У Чинвон всегда имелись какие-то нестандартные идеи.
– Если твой муж возьмёт любовницу, которая будет ухаживать за его родителями, вы с детьми можете уехать жить к нему, а он будет приезжать иногда, чтобы проведать родителей и любовницу. Так он не бросит своих пожилых родителей, а семья не потеряет лицо.
Сонджу ахнула – и быстро закрыла рот, видя, что Вторая Сестра задумчиво разглядывает деревянные доски, как будто всерьёз рассматривая эту ужасную идею. Через минуту или около того Вторая Сестра встала и ушла без единого слова.
Никто не говорил об этом до вечера воскресенья. Вторая Сестра убиралась в кухне, когда вдруг сказала Сонджу:
– Я рассказала о предложении Чинвон мужу, но он отверг его, потому что так возникнет конфликт между моими детьми и детьми от любовницы. Он сказал, что не может передать детям такое бремя.
Сонджу ничего не ответила. Эта идея была неправильной в корне – по многим причинам.