– Не отмахивайся от меня. Я твоя жена. Равная тебе, – она прищурилась и отчеканила: – Мы связаны на всю жизнь, и в наших руках сделать этот брак комфортным для нас обоих.
– Что ты такое говоришь? Я-то как раз не жалуюсь.
На четвёртом месяце беременности Сонджу почувствовала липкую влагу в нижнем белье. Там была ярко-красная кровь, которая продолжала течь. Она ощутила резкую боль в пояснице, затем – острые спазмы в животе. Её тазовые кости сжались, а бёдра будто пытались что-то вытолкнуть. Боль усилилась. Потом остановилась и началась снова. Два часа спустя она вытолкнула из себя плод, и боль прекратилась. Она положила его на хлопковый шарф. Держа плод на руках, она разглядывала черты лица, ручки и ножки, маленькие пальцы на всех четырёх конечностях. Это существо изо всех сил старалось стать её ребёнком. Ещё не совсем младенец, и всё же – её дитя. Она села в углу комнаты и заплакала.
Её охватило горе – но не только оно. Она чувствовала, что жизнь ускользает от неё беззвучно и неотвратимо, как этот плод из тела. Должно быть, душа её мёртвого ребёнка слилась с её собственной. Мир ощущался как-то иначе. По-новому. Ей хотелось, чтобы кто-то побыл с ней рядом – и она не понимала, почему.
Вторая Сестра предложила сжечь плод.
– Нет. Прошу, похорони его на склоне холма.
Пока Вторая Сестра хоронила её дитя, Сонджу раскачивалась взад-вперёд в закрытой комнате, обняв колени.
Следующие два дня она сидела на веранде, уставившись на свежезакопанную яму на склоне холма, и испытывала глубокое разочарование от пустоты в своём животе. Почему её тело вдруг проявило такую враждебность к зарождающейся в нём новой жизни?
Образ мёртвого плода – ребёнка, покинувшего её тело, – всё ещё преследовал её, когда муж приехал домой. Он не увидел в ней никаких изменений, но она нуждалась в нём – нуждалась в ком-то близком.
– Я потеряла ребёнка. Я всё ещё вижу его, когда закрываю глаза. Почему он меня покинул? Прошу, будь ко мне добрее. Скажи мне что-нибудь хорошее. О нас.
Её муж молча уставился на неё, открыв рот. Потом сказал:
– Будут и другие дети.
– Но этот ребёнок!..
Она всё рыдала и рыдала.
Второй ребёнок иногда снился ей – немой и неулыбчивый, но полностью сформировавшийся. Просыпаясь после такого сна, она сворачивалась на йо в клубок и шептала:
– Останься со мной, Дитя.
Она чувствовала, что без этого её жизнь пойдёт под откос. Глядя на Чинджу, она видела Дитя. О своём повторяющемся сне она никому не рассказывала – и была благодарна свекрови за то, что та ничего не сказала по поводу выкидыша.
Она больше не могла представить, чтобы её брак изменился когда-нибудь в будущем, но не знала, что с этим сделать. Несмотря на холодный воздух, она несколько раз в день выходила на веранду и долго сидела там, глядя на холм. Как ни странно, в эти минуты она ощущала спокойствие. Спустя две недели после выкидыша она как-то раз взяла пальто мужа и штаны на веранду и хорошенько встряхнула их, чтобы погладить позже.
На деревянные доски спланировал розовый листок бумаги. Сонджу бросила быстрый взгляд на записку – и кровь отхлынула от её лица. На мгновение она будто ослепла, видя перед собой только темноту. На негнущихся ногах она вернулась в комнату.
– Как давно это уже продолжается? – Голос дрожал так же сильно, как и рука с запиской.
Муж взглянул на записку и хмыкнул.
– Это ерунда.
И вот опять: сплошное пренебрежение.
– Для меня – не ерунда. Ты должен прекратить, если тебя ещё волнует наш брак.
С каждой секундой она злилась всё сильнее, но продолжала надеяться: сейчас он её успокоит, сейчас всё объяснит. От него требовалось только одно: обещание прекратить. Это всё, чего она хотела.
Вместо этого он сказал:
– Наш брак тут ни при чём. Ты моя жена, моя домашняя женщина.
– То есть твоё движимое имущество? – заплакала она.
– Говорю тебе, эти женщины ничего для меня не значат.
– «Эти женщины»! – Её затошнило. – Как много?!
Он покачал головой, раздражённо поджав губы.
– Все мужчины это делают.
Полная презрения, она закричала:
– Не все мужчины! Только такие, как ты!
– Только такие женщины, как ты, устраивают по этому поводу истерики.
Её сердце мгновенно обратилось в лёд. С этим браком покончено. Никаких больше попыток, никаких больше разочарований. Низким, пугающе спокойным голосом она произнесла:
– Не жди от меня больше детей.
Странно, но в этот момент ей даже стало легче.
В следующий раз, когда муж вернулся домой с работы, она с ним не разговаривала. Когда он попытался ночью её коснуться, она зашипела:
– Я не шутила тогда по поводу детей.
Она отвернулась от него, натянув одеяло до шеи и плотно в него завернувшись.
Когда он снова уехал в Пусан, к Сонджу в комнату заглянула Вторая Сестра.
– Можно войти?
Она прошла внутрь, изучая Сонджу взглядом.
– Ты в последнее время очень тихая. Твой муж сказал, что ты злишься на него, и он не знает, что делать. Он тебя обожает.
Жгучая ярость охватила её изнутри, словно пойманное в ловушку пламя.
– «Обожает» меня? Это просто слова! Он тебе не рассказал случайно, почему я на него злюсь? – Она не стала дожидаться ответа. – Я скажу тебе почему.
Вторая Сестра распахнула глаза и отшатнулась.
– Я нашла записку на маленьком розовом листке в его вещах. С нарисованной розой и словами: «В семь часов. Буду ждать».
Вторая Сестра закрыла рот рукой и смотрела на неё округлившимися от ужаса глазами. Сонджу продолжила:
– Когда я потребовала объяснений, он сказал, что так поступают все мужчины.
Вторая Сестра опустила взгляд, затем снова посмотрела на Сонджу. Та уже неслась, как поезд, на всех парах:
– Я попросила его остановиться, но он обвинил меня в том, что я устраиваю истерики! – Вторая Сестра приглушённо охнула, так и не отнимая руки ото рта. – Я сказала ему не ждать от меня детей больше. – Когда Вторая Сестра опустила руку, изумлённо открыв рот, Сонджу продолжила: – Я сказала: «И ты ничего не можешь с этим сделать. Мы с тобой – в одной лодке».
Лицо Сонджу горело, во рту пересохло, но она ещё не закончила. Её злость всё не проходила. Когда она сделала паузу, чтобы облизать губы, Вторая Сестра вставила слабым голосом:
– Мне всегда казалось, что он такой милый… он ведь так о тебе говорил…
– Он говорит только то, что выставит его в выгодном свете. Вот и всё.
Сонджу заметила, как Вторая Сестра нервно теребит пальцы, и сказала уже спокойнее:
– Извини. Некрасиво с моей стороны было вываливать на тебя всё это.
Вторая Сестра придвинулась ближе.
– Ничего страшного. Кому ещё ты могла бы выговориться?
– Спасибо. Этот брак изначально был обречён на провал.
Вторая Сестра смотрела на Сонджу какое-то время. Потом ушла.
В комнате, наедине с собой, Сонджу мысленно перечислила всё, что делала в попытках заставить этот брак работать. Но неважно, как сильно она старалась: в итоге она всегда чувствовала себя проигравшей. Этот брак поглощал её без остатка. Она нуждалась в ободрении. Покопавшись в свадебном сундуке, она наткнулась под слоями одежды на гладкую поверхность мыслекамня – и сердце затрепетало от радости. Крепко сжав камень, она накрыла левую руку правой и прижала сцепленные руки к груди.
– Кунгу, – сказала она, – я так хочу ощутить твой запах – аромат тёплого раннего лета. Мне очень нужно снова услышать твой спокойный, уверенный голос. Мне нужно, чтобы ты посмотрел мне в глаза и сказал, что со мной всё будет хорошо.
Затем она осознала: Кунгу мог не пережить войну. И почему она не сражалась за него в своё время?..
Под откос
Осень 1951 года
Хрупкий союз между Сонджу и её мужем разваливался на части, и ей было всё равно. Он притворялся, что ничего не произошло, сыпал ласковыми прозвищами и придерживался обычной своей рутины. Когда он входил в комнату, она выходила оттуда или хватала ближайшую книгу и сидела так далеко от него, как только возможно.
Поздним октябрьским днём свекровь вручила ей письмо от сестры. Сонджу подумала, что случилось что-то плохое – иначе зачем бы сестра стала ей писать? Она открыла письмо. Сестра сообщала, что у неё родился ещё один ребёнок, а их мать заболела. Отец просил Сонджу приехать и позаботиться о матери.
На случай, если болезнь матери заразна, Сонджу оставила Чинджу под присмотром Второй Сестры. В поезде ей было тревожно: впервые за три года она разлучалась с Чинджу так надолго, и впервые за пять лет после свадьбы возвращалась в Сеул. Она сидела, глядя в окно, и думала о том, что с ней стало, если поведение какого-то зауряднейшего мужчины так её задело. Она вспоминала всё, что было в этом браке: периодические проблески счастья меркли на фоне неутихающего разочарования. В голове звенели все его обидные слова, сказанные с такой беспечностью, и собственные горькие отповеди в ответ. Что же будет теперь? Чего ждать в будущем?
Погружённая в свои мысли, она даже не замечала остановок поезда по пути. Она пришла в себя только на конечной, когда все пассажиры поднялись с мест и взяли багаж. Она подхватила свои вещи и, дождавшись, пока поезд остановится окончательно, сошла на платформу. Посмотрела на знакомый купол вокзала. После долгого подъёма по лестнице она ступила на каменный пол Сеульского железнодорожного вокзала, затем вышла на площадь и остановилась на мгновение, чтобы взглянуть на город. Без удивления она обнаружила, что город разрушен: в конце концов, это был главный узел Южной Кореи, где располагались все правительственные здания, транспорт, СМИ, учебные заведения и коммерческие центры. На одном из проспектов вдоль площади остались нетронутыми несколько высоких зданий, другие же были полностью разрушены. Среди руин, однако, виднелись остатки города, который она знала – пешеходы, уличные торговцы, чёрный дым из труб старых автобусов, потрескивающие над трамваями провода.
Она ждала такси почти десять минут. Наконец подъехал джип, который, кажется, раньше принадлежал американским военным. По дороге к дому своих родителей она узнавала здания только по оставшимся колоннам или кускам стен, самих словно удручённых своим состоянием. Некоторые знакомые магазины уцелели, но выглядели потрёпанными и заброшенными. Всюду велась стройка: на тротуарах лежали мешки с цементом. Мужчины носили на спинах американские строительные материалы. Другие мужчины – старые и молодые, явно искалеченные, – просили подаяний. Продавцы и покупатели спорили насчёт цен. Один молодой американский солдат, который, казалось, потерялся в чужом городе, озадаченно вертел головой в плотном потоке пешеходов.
Такси въехало в тихий район, оставляя позади пыль и дым, и остановилось у дома её родителей. Как только служанка открыла ворота, Сонджу почувствовала из кухни запах китайской лечебной настойки. Служанка поклонилась, привела Сонджу в комнату хозяйки и объявила:
– Она здесь.
Мать сидела на йо, подперев спину подушками. На исхудавшем лице виднелись следы усталости, однако выражение этого лица оставалось всё таким же гордым. Она посмотрела на мужа, сидевшего рядом, затем повернулась к Сонджу.
– Со мной всё было в порядке, пока десять дней назад мы не закончили отстраивать разрушенные части дома. Тогда я немного приболела, и твой отец решил, что необходимо сообщить об этом тебе. Теперь мне уже гораздо лучше. Тебе не стоило приезжать.
В этот момент в комнату вошёл её брат – уже не мальчик, но мужчина. В последний раз, когда Сонджу видела его, он был болтливым и беспечным подростком с ломающимся высоким голосом. Сонджу широко ему улыбнулась.
– Ты стал мужчиной. Где ты учишься и что сейчас изучаешь?
Её брат провёл рукой по гладко выбритой щеке, как будто вся его мужественность зависела от этой узкой полоски лица, и сказал низким голосом:
– Я на первом курсе в университете Корё, изучаю юриспруденцию.
Она спросила его, почему он выбрал эту специальность. Он ответил, что хотел бы попасть в Верховный суд. Она не стала интересоваться, зачем ему это, потому что уже знала ответ – это было попросту престижно, и ничего больше. Он напоминал ей мужа.
– Ты добьёшься уважения для нашей семьи. Матушка будет очень рада, – сказала она и повернулась к матери.
Они с матерью ненадолго схлестнулись взглядами. Сонджу была довольна тем, что сумела произнести эти двусмысленные слова. Она рассказала семье о Чинджу и о своей жизни в деревне. Последовали формальные вежливые беседы с длинными паузами то тут, то там. Сонджу не ждала, что кто-нибудь из семьи спросит её, всё ли хорошо в её браке, и никто не спросил.
Следующим утром она немного побыла с матерью, а после обеда отправилась в букинистический магазин, где раньше встречалась с Кунгу. Но уже издалека увидела: весь квартал разбомбили, от зданий ничего не осталось. Выжил ли владелец магазина? Она знала его ещё со школы. У неё было чувство, что она потеряла друга.
Развернувшись, она прошлась до церковного сада – своего детского убежища, где рядом с Мису и Кунгу она ощущала себя на своём месте. Хотя фасад церкви был разрушен, скамейка упрямо стояла на месте. Она увидела валяющиеся на земле камни: в это мгновение Сонджу почти наяву увидела трёх юных друзей, увлечённых игрой. Тогда, в прошлом, на сердце у неё было так легко, а будущее казалось безоблачным.
В последний раз оглядев сад, она покинула его, направившись к дому своей сестры.
Её сестра, обычно такая грациозная, так спешила встретить её, что чуть не упала по пути. Они взялись за руки, улыбаясь. Сонджу погладила её живот и спросила:
– Где мой племянник?
Сестра указала ей на одну из комнат, тихо заглянув туда, Сонджу увидела спящего мальчика. Она пожалела, что не взяла с собой Чинджу.
Затем сестра привела её в комнату с татами на полу. Они сели. Служанка принесла поднос с чаем. Сонджу подняла чашку и сказала:
– Твой ребёнок, видимо, пошёл в отца.
– А твой?
– Чинджу похожа на меня, за исключением носа, подбородка и волос – волосы у неё прямые. Я бы привезла её с собой, если бы знала, что матери уже лучше, – Сонджу огляделась. – У тебя прекрасный дом.
– Его строили для японской семьи. Здесь раньше жил какой-то чиновник среднего ранга. Тут есть встроенные шкафы и отдельная ванная комната. – Потерев свой живот, она попросила: – Ты должна рассказать мне о своей сельской жизни. Не могу представить тебя в деревне.
– Что ж, жизнь в деревне и правда… отличается от городской. Я не работаю в поле, если ты об этом. Там большое хозяйство, представители клана приходят и уходят. Местные – очень душевные люди. Они по-настоящему заботятся друг о друге. Когда кто-то болеет, об этом знает вся деревня. Когда у кого-то рождается ребёнок, об этом тоже сразу становится известно. И чужаков они распознают сразу, – Сонджу коротко рассмеялась. – Они смеются и плачут, не сдерживаясь. Люди там искренние и живые.
С понимающей улыбкой сестра согласилась:
– В отличие от нашей семьи.
Для Сонджу это было сродни откровению. Она уставилась на свою сестру в её стильном западном платье приглушённого коричневого цвета, державшую чашку обеими руками и медленно подносившую её ко рту. Её сестра так сильно была похожа в этот момент на отца – у неё было такое же чуть вытянутое лицо с заурядными, но приятными глазу чертами. Её послушная сестра, добрая и терпеливая, но никогда не высказывавшая своего мнения, оказывается, тоже имела кое-какие мысли насчёт их строгого воспитания, которое предписывало подавлять любые эмоции.
Сестра спросила:
– Как там Чинджу, моя племянница?
Сонджу улыбнулась при мысли о дочери.
– Она меня радует. Иногда она крепко-крепко обнимает меня своими маленькими ручками. Ей ещё нет и трёх, но она способна на глубокую привязанность.
– А твой муж?
При упоминании мужа челюсть Сонджу напряглась, а руки сжались в кулаки сами собой. Сестра молча наблюдала за ней. Медленно выдохнув, Сонджу сказала:
– Он всё ещё работает в Пусане.
– У тебя проблемы в браке? – спросила сестра осторожно.
Вздохнув, Сонджу ответила:
– Это случается со многими жёнами.
– Другая женщина? – спросила сестра, поколебавшись.
– Больше одной.
– Вот как, – пробормотала та в ответ и опустила взгляд.
Последовала короткая пауза. Затем её сестра начала рассказывать о своей повседневной домашней рутине – более лёгкая и безопасная тема для разговора. Сонджу была разочарована: сестра вернулась к семейной политике замалчивания личных вопросов.
На следующий день она пришла навестить Мису и застала её в гостиной в окружении троих детей. Увидев Сонджу, та схватила её за руку, едва не подпрыгнув от радости, но заметила, что дети смотрят. Она повернулась к ним:
– Дети, поклонитесь моей лучшей подруге и идите погуляйте в парке со служанкой, – она показала на каждого ребёнка по очереди, пока те склоняли головы: – Четыре, три и два года.
Глядя детям вслед, Сонджу заметила:
– Очень послушные. Прямо как ты.
– Да, мне повезло. Когда ты приехала? Надо было написать мне.
Мису потянула Сонджу на пол и села сама.
– Я приехала два дня назад, – сказала Сонджу. – Моя мать заболела, но теперь ей лучше. Как у тебя дела?
– Я по тебе скучала. Как долго мы не виделись? Почти пять лет? – поднявшись, Мису взяла поднос и разлила по двум чашкам чай. – Мой утренний чай. Ещё горячий.
Сонджу кивнула, взяв чашку. Мису сказала:
– Я хочу знать все подробности о твоей сельской жизни.
– Тебе бы понравился этот чистый воздух. Хотя в каком-то смысле в Сеуле дышать всё-таки легче.
Мису сморщила нос.
– Легче? Ты бы так не говорила, если бы была тут, когда город обстреливали и бомбили. Моя служанка до сих пор дважды в день вытирает оседающую на всех поверхностях серую пыль, которая когда-то была бетоном и камнями. Но мне не стоит жаловаться. Так много людей умерли во время битвы.
Мису аккуратно подёргала Сонджу за юбку.
– Ты где-то далеко. О чём ты думаешь?
Сонджу набрала воздуха в грудь и посмотрела на свою подругу.
– Мой муж изменяет мне. Я приняла решение: отказаться от близости с ним.
Мису открыла рот и тут же закрыла, так и не произнеся ни слова. Сонджу на мгновение закрыла глаза.
– Я часто думаю о Кунгу. Иногда только эта мысль помогает мне держаться: когда-то был человек, которому я была небезразлична.
– Ты так его любила.
– И всё ещё люблю.
Мису сглотнула.
– Твой муж ведь не знает об этом?
– Ему неважно, о ком или о чём я думаю.
Мису опустила взгляд. Снова посмотрела на неё и попыталась сказать:
– Я… даже не знаю, что…
– Как устроен твой брак? – спросила Сонджу.
Мису улыбнулась.
– Мой муж хорошо ко мне относится. Мне очень повезло с ним. Я же совсем не особенная, как ты. Не мечтательница, – она помедлила. Улыбка её увяла. – Не знаю, что бы я сделала, если бы муж мне изменял. Мне так жаль.
– Его измены я ещё могла бы вынести, если бы он только пообещал прекратить. Если бы в нём было хоть что-то, что я могла уважать, или если бы у него имелись какие-то глубокие мысли, какое-то беспокойство о мире вокруг. У Кунгу всё это было.
– Это так.
Мису сделала глоток и поставила чашку на поднос. Внезапно её глаза лукаво блеснули, и, похлопав Сонджу по руке, она сказала:
– Я только что вспомнила. Около двух месяцев назад я наткнулась на него на улице.
Он пережил войну! Сердце Сонджу подпрыгнуло в груди.
– И?
– Мы не очень долго разговаривали. Он спрашивал о тебе. Он работает в Народном банке на улице Чхунмуро.
И пока Мису говорила о своих детях, Сонджу терпеливо ждала подходящего момента, чтобы уйти.
По пути домой от радости и восторга она чуть не свернула не в ту сторону. Ей хотелось закричать во весь голос: «Он жив! Я смогу его увидеть!»
Той ночью Сонджу всё думала о том, что скажет Кунгу при встрече. «Как ты пережил войну?» «Как у тебя дела?» «Как поживает твоя мать?» «Я так по тебе скучала».
Когда настало утро, Сонджу отправилась в большой светлый банк с серыми мраморными полами и белыми стенами. При виде Кунгу её сердце остановилось на пару мгновений, а затем бешено забилось вновь. Он читал какие-то документы у себя за столом. Рядом стоял его коллега с кипой бумаг в руках. Сонджу не могла отвести взгляда от этого лица, которое так хорошо знала.
Он что-то сказал коллеге, подняв на него взгляд. Тут его голова резко повернулась. Лицо его застыло. Не отрывая от Сонджу взгляда, Кунгу медленно встал и направился к ней, словно не замечая озадаченного его поведением коллегу.
Она почувствовала его знакомый, чарующий запах, когда он оказался перед ней.
– Привет.
Её голос звучал едва слышно.
– Привет.
Он едва заметно кивнул.
Они стояли, глядя друг на друга. Мимо них прошёл человек, прерывая их зрительный контакт. Они перешли к стене и встали там. Кунгу спросил:
– Как у тебя дела? Как ты нашла меня?
– Мису сказала вчера, что ты здесь работаешь. Моя мать заболела, так что я приехала о ней позаботиться.
– Ты тут надолго?
– Уезжаю послезавтра.
– Мы можем увидеться до твоего отъезда?
– Завтра. Не сегодня. Родители ждут меня дома.
– Завтра в полдень я заканчиваю работать. Во дворце Токсугун в половине первого?
– В половине первого у ворот.
Она не помнила, как вернулась в дом родителей. Она помнила только, как её сердце разрывалось от счастья, пока она выходила из здания банка.
Её мать пила китайское традиционное лекарство, когда Сонджу вошла к ней. Теперь, когда его жене стало лучше, отец вернулся к обычной своей рутине и ел на мужской половине дома, большую часть времени встречая у себя друзей, знакомых и начальников. Заботиться о матери особенно не требовалось, достаточно было помогать ей лечь или сесть на йо. Они не нуждались в ней для этого. Сонджу начинала думать, что её отец, должно быть, просто хотел её увидеть. Хотя они не слишком много общались, пока она росла, из двоих родителей он всегда был наиболее мягким, пусть последнее слово во всех решениях и оставалось за ним.
Её мать снова захотела прилечь. Пронаблюдав за тем, как мать закрывает глаза, Сонджу вернулась в комнату, не трудясь встретиться с братом. Служанка сказала ей, что он учится.
Вечер тянулся медленно – Сонджу хотелось, чтобы время текло быстрее. Приходи же скорее, ночь.
Утром она заглянула к матери: та приняла последнюю дозу лекарства. Вернувшись в комнату, Сонджу снова пожалела, что не может прыгнуть во времени вперёд.
Сонджу шла рядом с Кунгу по территории дворца. Так много нужно было ему сказать – и всё же слова не шли. Вероятно, то же случилось и с ним. Гуляя, они дошли до тихого места, где голые деревья выстраивались в узкую аллею вдоль вечнозелёной изгороди.
– Я часто о тебе думал, – сказал он.
Сперва она не знала, что ответить – отрепетированные накануне ночью слова вылетели из головы. Так что она только кивнула, глядя на него: в глазах стояли слёзы. Как сказать всё разом? То, как часто она думала о нём, как сильно по нему скучала, как сильно она его до сих пор любит… Но он уже всё это знал. Ей не требовалось произносить свои признания вслух. Вместо этого она спросила:
– Как у тебя сложилась жизнь?
Он улыбнулся.
– Чтобы рассказать, мне понадобится больше дня.
– Ты хотел купить свой дом. У тебя получилось?
– Мы с матерью купили небольшой домик недалеко от моей работы. Она скончалась довольно внезапно, от пневмонии, вскоре после переезда и прямо перед войной.
Он повернулся, встретившись с ней взглядом. Его глаза говорили больше, чем слова.
– Я ходила в церковный сад, – сказала Сонджу.
– Иногда я тоже туда хожу, – сказал он.
Они медленно шли по тропинке. Сонджу сказала:
– Хотела бы я, чтобы моя мать была похожа на твою. Очень жаль, что не удалось с ней познакомиться.
Время от времени они останавливались, чтобы посмотреть друг на друга. Она рассказывала ему о своей жизни – о своей дочери, о своих свёкрах, о школе, построенной хозяином Большого Дома. Он говорил о том, как его мать посвящала всю себя сначала мужу, а когда он скончался – образованию сына. Недавно его повысили в банке. Он сумел помочь уже десятку людей основать малый бизнес. Затем он посмотрел на голые ветви, тянущиеся к небу, и сказал:
– Я так по тебе скучал.
Колёса заскрежетали о рельсы: поезд остановился в Маари. Сойдя на платформу, Сонджу увидела своего мужа, который садился на тот же поезд двумя вагонами дальше. Он её не заметил. Она не стала звать его. Собственное безразличие больше не вызывало чувства вины.
Когда она приблизилась ко внутреннему двору, Чинджу выбежала ей навстречу, визжа от радости. Она сжимала дочь в объятиях, пока Чинджу не посмотрела на неё и не сказала:
– Мама, уже можно отпустить.
Её дочь как будто резко выросла за пять дней её отсутствия.
Ещё несколько дней наедине с собой Сонджу, думая о Кунгу, улыбалась и плакала. Они провели вместе так мало времени, но расставаться было так тяжело. Прощаясь, они оба повернулись спиной, пряча слёзы. Раньше ей казалось, что всё, чего она желает – это увидеть его хоть раз, чтобы знать, что он жив. Но этого было недостаточно. Теперь ей хотелось увидеть его снова. В следующее воскресенье она отправила Кунгу письмо и сказала мужу, что снова поедет в Сеул. Тот не возражал. Теперь уже и неважно было, стал бы он возражать или нет – и он, вероятно, тоже это знал. Насколько ей было известно, он утратил над ней всякую власть и ничего не мог с этим поделать, не потеряв лицо.
Неделю спустя, в субботу, она встретила у ворот традиционного дома Кунгу строгую женщину лет сорока пяти. Взглянув на Сонджу всего раз, служанка отвернулась и внесла вещи Сонджу в гостиную. Затем она вышла из ворот, сердито щёлкнув замком. Вероятно, она была расстроена тем, что ей пришлось ждать, чтобы уйти сегодня домой, подумала Сонджу.
Первое, что Сонджу заметила в гостиной – это книжный стеллаж, заполненный европейскими и русскими произведениями литературы. Она взяла книгу и прочитала ровно двадцать одну страницу «Идиота» Достоевского, когда в ворота зашёл Кунгу.
Увидев Сонджу, он сказал:
– Я мог бы привыкнуть к твоему присутствию здесь.
Переодевшись, он принёс из кухни обеденный столик, сказав, что его служанка всегда готовит еду, прежде чем уйти домой. Во время их первой совместной трапезы он говорил о книгах, которые собирал, о том, какие книги тронули его, а какие – впечатлили. Она рассказала ему о книжном клубе, который организовала для женщин в деревне. Они говорили о многих вещах, как раньше.
Пообедав, они перешли в его комнату, и она села, прислонившись к стене. Он взял её за руку, улыбаясь. Это первое прикосновение потрясло её. Она ждала этого с тех пор, как ей исполнилось пятнадцать. Она рассказала ему о своей фантазии, в которой он обнимал её в лунном свете. Рассмеявшись, он обнял её и спросил:
– Вот так?
Она обвила его руками в ответ, прильнув к его плечу. Сказала:
– Во время войны я думала, что ты мог умереть. Я сама умирала тысячи раз, думая, что подвела тебя. Когда я умоляла мать подождать с замужеством до твоего выпуска, мне стоило сказать ей, что мы уже делили постель. Я слишком поздно это поняла.
Он крепче прижал её к себе и ответил:
– Теперь мы вместе.
Она подняла голову, чтобы посмотреть ему в глаза, и попросила:
– Кунгу, я хочу этого. Хотя бы раз. Чтобы жить без сожалений.
Мгновение он молчал.
– Мы можем пожалеть позже.
– Я не стану. А ты?
Они неспешно касались друг друга, как будто у них в запасе имелось всё время мира. Она почувствовала нечто новое. Она закрыла глаза, и её тело задрожало от острого, почти невыносимого удовольствия. Телом и разумом они теперь были практически женаты – и она ни о чём не жалела. Они обнялись и перекатились, смеясь. Потом они сели бок о бок и прислонились к стене. Он обнимал её за плечи. Перебирая её волосы своими длинными тонкими пальцами, он сказал:
– Во время войны я думал иногда, что больше никогда тебя не увижу.
Она слушала ровное биение его сердца и наслаждалась его запахом.
– Ты сражался на войне?
Кунгу помедлил, прежде чем ответить: он никогда не говорил поспешно. Всегда обдумывал свои слова.
– Это долгая история, – сказал он. – Мой дядя был антикоммунистическим активистом, так что он доносил на левых и сторонников коммунизма властям. Когда Север захватил Сеул, его семья эвакуировалась.
– А ты?
Она погладила его лицо, чувствуя кончиками пальцев его гладкий лоб, изгиб носа и губ, очертания челюсти.
– Мне стоило бы. Однажды солдаты Северной Кореи пришли ко мне домой и заставили присоединиться к их армии. Один мужчина от каждой семьи, сказали они. И они знали о моём дяде.
Она села и озадаченно посмотрела на него.
– Ты сражался за Север?
Она никогда не слышала о подобном, даже от горбуна или от её родственников в Тэджоне.
– Как и многие. Во время учений солдаты Северной Кореи говорили, что возьмут пленников с собой на север после окончания войны. Это было страшнее сражений: тогда я точно больше никогда бы тебя не увидел.
– Где ты сражался? – Голос её звенел от напряжения.
– Пятого июля была битва против американских войск в Осане. Победив там, Северная Корея двинулась на Тэджон.
– Я была в Тэджоне. Я думала, что ты тоже мог там быть, но даже не догадывалась, что ты сражаешься на вражеской стороне. Битва там шла невероятно напряжённая.
Она снова испугалась, представив, что Кунгу сражался в той бесконечной битве.
– К югу от Пусана было ещё хуже и дольше, – он крепко прижал её к себе, словно нуждался в якоре. – Когда Север проиграл, пленники стали обсуждать возможность побега. Повсюду царил хаос. Отрезанные от своих солдаты Северной Кореи, некоторые в гражданской одежде, бродили по округе и пытались воссоединиться со своими войсками, и ещё там были всевозможные сторонники коммунизма, дезертиры и беженцы. Не всегда понятно было, кто есть кто. Солдаты Северной Кореи поджигали здания и дома, пытали и убивали гражданских. Солдаты Южной Кореи охотились на людей с севера, пытали и убивали их в отместку. На улицах повсюду лежали тела со связанными руками и простреленной головой.
Её до сих пор преследовал образ изувеченных трупов по пути к вокзалу в тот последний день в Тэджоне – это было всего год назад. Время от времени она ощущала запах крови в самые странные моменты, когда даже не думала о войне. Кунгу, похоже, погрузился в свои воспоминания. Он ослабил объятия и говорил теперь спокойным ровным голосом:
– Как-то ночью четверо из нас украли крестьянскую одежду, висевшую на верёвках. Мы переоделись и пошли по деревенской дороге на восток. Сожгли наши формы, чтобы согреться. На рассвете мы начали вызывать подозрения – четверо молодых мужчин, путешествующих группой, – так что мы разошлись. Я шёл сельскими дорогами и говорил людям, что я беженец из Сеула и пытаюсь вернуться домой. Они, вероятно, догадывались, что я дезертир, учитывая мой возраст, но не задавали вопросов. Я нёс на спине сумки других беженцев или их детей. Некоторые делились со мной едой. Однажды ночью, когда голод стал невыносимым, я отправился на пустое поле и выкопал там репу. Чуть не отморозил себе пальцы, пока копал, но мне было всё равно. Иногда я варил в котелке кору деревьев, чтобы не умереть. Не помню, как добрался до дома. По словам моей тёти, однажды у ворот появился скелет, туго обтянутый кожей, с запавшими глазами и щеками. Когда она впустила его в дом, гость упал в обморок. Присмотревшись, она узнала в этом скелете меня. Я смутно помню, как ел и лежал. Когда я проснулся, мой дядя сказал, что я проспал двадцать семь часов. Тётя приготовила мне ванну. Я долго отмокал в горячей воде.
– Почему у тебя дома жила семья дяди?
– Их дом был целиком разрушен во время войны. Они остановились здесь, пока отстраивали своё жилище, и выехали вскоре после моего возвращения. Тётя наняла для меня служанку – ту самую, которую ты встретила сегодня. Она решила, что мне не помешает помощь.
На мгновение он опустил взгляд. Потом сказал:
– Во время одного из сражений я подумал: «Наверное, сегодня я умру». Тогда я подумал о тебе, и мне захотелось снова тебя увидеть, пусть даже на секунду, – он повернулся к ней, улыбнувшись. – А теперь ты здесь. Я рад, что выжил.
– Сражаться на стороне врага против твоей собственной страны – это ужасно… – сказала Сонджу. – Как же тяжело тебе пришлось! Ты и правда мог умереть. Одна только мысль об этом приводит меня в ужас.
Она взяла его за руку, глядя на его длинные пальцы. Она знала, что будет ужасно по нему скучать, но по-прежнему ни о чём не сожалела.
Февраль 1952 года
По возвращении в Маари жизнь Сонджу неуловимо изменилась. Она стала больше улыбаться, и присутствие мужа больше не вызывало прежней злости.
– Всего один раз, – сказала она себе.
Но в середине февраля она снова отправилась к Кунгу. На этот раз она рассказала ему подробно о своём браке. Рассказала о выкидыше, о том, как она сидела на веранде, глядя на могилу своего мёртвого ребёнка, и о том, как она до сих пор видела его порой во сне. Она плакала.
Он внимательно её слушал. Вытерев её слёзы, он взял её руки в свои.
– Я так сочувствую твоей потере. Я всегда надеялся, что твой муж и его семья будут хорошо к тебе относиться.
– Его семья и правда хорошо ко мне относится. Иногда мне хочется, чтобы он сам попросил развода. Он мог бы использовать мой отказ от близости как повод, но для этого он слишком гордый. Для него нет ничего важнее репутации.
– Если он всё-таки попросит развода, приходи ко мне.
Она кивнула и сказала:
– Это наша последняя встреча.
В груди разливалась боль от одной только мысли, что она больше его не увидит, но так будет правильнее. Если она сама уйдёт от мужа, Чинджу останется в семье Второго Дома, как Чинвон. Этого она допустить не могла. Прижавшись к плечу Кунгу, Сонджу тихо плакала.
– Когда настанет пора уйти, не провожай меня. Ничего не говори. Пожалуйста.
На следующее утро на вокзале она купила билет в Маари и села на длинную деревянную скамейку рядом со стариком с редкой седой бородкой. Опухшими от слёз глазами она смотрела на высокие окна вокзала, ощущая рассеянные солнечные лучи на своём лице. Внезапно она встала, вышла с вокзала и поймала такси.
Кунгу открыл ворота, удивлённо распахнув глаза.
– Что случилось?
– Я собираюсь попросить развода. Я знаю, как получить опеку над Чинджу, – взглянув на его озадаченное лицо, она улыбнулась. – Мне пора. Надо успеть на следующий поезд.
Она поспешила обратно к ожидавшему её такси.
Когда Сонджу прибыла вечером воскресенья домой, её муж уже уехал в Пусан. Придётся дождаться следующей субботы, чтобы поговорить с ним.
Вторая Сестра спросила, почему она так часто ездит в Сеул. Сонджу ответила, что ей нужно там кое-что уладить. Вторая Сестра уставилась на неё, но больше расспрашивать не стала.
В ожидании субботы Сонджу размышляла над тем, какое огромное дело ей предстоит. Её сердце неслось вскачь. Когда её муж вернулся, на этот раз пропахший чужими духами, ей даже стало его жаль. Он отправился на мужскую половину дома, поговорить с отцом, потом – в Большой Дом. После ужина Сонджу поиграла немного с дочерью и прочитала ей сказку. Когда она увидела, что та засыпает, то положила Чинджу на йо и стала ждать мужа. Полчаса спустя он пришёл в комнату и переоделся в пижаму.
Когда он сел на йо, готовясь ложиться, Сонджу сказала:
– Нам надо поговорить. Наш брак оказался неудовлетворительным для нас обоих. Для меня это невыносимо. Я хочу развод.
– А?
– Я хочу развод.
Он выпрямился и какое-то время молча на неё смотрел. Потом сказал:
– В браке, даже если ты несчастлив, приходится терпеть и радоваться тому, что есть. Какой ещё развод? Ни за что. Это нелепо.
– Я тебе изменила.
– Что?
– В Сеуле я воссоединилась с мужчиной, которого знала с самого детства.
– У тебя есть любовник?
– Да.
Покраснев от гнева, он яростно на неё уставился. Выплюнул:
– Ты спала с другим! Теперь я не могу тебя оставить.
Она спокойно встретила его взгляд.
– Я и не прошу об этом.
Покраснев ещё сильнее, он отвернулся и всплеснул руками, не в силах выразить эмоции словами. Потом собрался с мыслями.
– Никто из моих знакомых не разводился. Что скажут люди? Погоди. Дай мне подумать.
Он сдавил пальцами виски, хрипло дыша. Затем уронил руки и сжал их в кулаки. Всё ещё красный, он ударил себя кулаком в бедро, потом сделал несколько глубоких вдохов. После этого он запрокинул голову и закрыл глаза.
Она ждала.
Когда он открыл глаза, то на лице его читалось угрюмое смирение.
– Мы разведёмся максимально тихо. Я скажу родителям, что ты проверилась у доктора, когда ездила в Сеул, и оказалось, что ты больше не можешь иметь детей. Я скажу им, что хочу наследника, и ты согласилась на мирный развод, – опустив голову, он добавил: – Я сообщу отцу на следующей неделе. Мне нужно время, чтобы разобраться с делами.
– Я забираю Чинджу с собой.
Он резко поднял голову – лицо его пылало.
– Я не позволю, чтобы другой мужчина воспитывал мою дочь!
– Тогда я буду рассказывать людям, что развожусь с тобой, потому что ты стал причиной моего выкидыша и бесплодия. Я уже рассказала Второй Сестре о твоих многочисленных изменах. Что скажут люди, если узнают, что твоя жена ушла к другому? Если позволишь мне забрать Чинджу, ты сможешь видеться с ней так часто, как захочешь.
Он недоверчиво на неё уставился.
– Ты готова лгать, лишь бы оставить себе Чинджу?
– Я готова и на худшее, если придётся. Ты же готов был соврать обо мне своим родителям, разве нет?
Он моргнул. Шумно вздохнул и посмотрел на неё. Голос его дрогнул:
– Неужели я так сильно разочаровал тебя?
Она отвернулась. Вопрос звучал так по-детски наивно, что на мгновение ей даже стало его жаль.
В следующую субботу со свёкром весь день находился старший сын. Сонджу из кухни видела, как её муж приехал домой и отправился на мужскую половину дома, чтобы поприветствовать отца, как обычно. Полчаса спустя он вышел оттуда с опущенной головой. Его старший брат поклонился Сонджу, но не улыбнулся и не поприветствовал её. Вероятно, муж сообщил брату о разводе.
Через пять минут свёкор послал за ней.
– Вы звали меня?
Она села перед свёкром на колени, готовая выслушать его возражения по поводу развода. Она смотрела на него с решимостью, не намеренная сдаваться.
Лицо его было мрачным. Он прочистил горло.
– Я получил письмо, в котором говорится, что ты дважды провела ночь в доме другого мужчины.
На мгновение она была совершенно сбита с толку. Письмо? Она не могла дышать.
Он продолжил:
– Через два дня ты покинешь Маари. Пока Чинджу не окончит старшую школу, ты не должна выходить с ней на связь, иначе она не сможет привыкнуть к новой матери.
Сонджу закричала:
– Нет! Она моя дочь, я не смогу без неё! Не смогу! Прошу, позвольте мне забрать её. Она моя дочь!
Свёкор поджал губы, не ответив.
Раздался приглушённый женский крик. Её крик. Лицо свёкра расплывалось перед глазами. Касаясь своего горячего мокрого лица, она умоляла в перерывах между рваными всхлипами:
– Прошу, позвольте мне её забрать!
– Мы позаботимся обо всех необходимых юридических процедурах для развода. Твоего отца проинформируют об этом, – отвернувшись от неё, он закончил: – Мне больше нечего тебе сказать.
Чинджу не должна увидеть её плачущей, подумала она и поспешила в сад, всхлипывая и спотыкаясь. Там она прислонилась к колючей можжевеловой изгороди и, закрыв лицо руками, зарыдала. Жизнь без Чинджу! От неё как будто собирались оторвать кусок. Её дочь! Как она будет жить без своей дочери? В голове стало пусто: она не могла больше придумать ничего, чтобы забрать Чинджу с собой. Постепенно её измождённые рыдания затихли. Прошёл, вероятно, час. Земля поглотила солнце. На небе появилось несколько тусклых мерцающих звёзд.
Когда Сонджу, дрожа, вернулась в комнату, её муж лежал на йо тихо и неподвижно. Она легла рядом со спящей дочерью. Она чувствовала, как поднимается и опускается её грудь, слышала её тихое дыхание. Теперь этого дыхания больше не будет рядом. Сердце Сонджу сжалось. Она села и стала бить себя в грудь, чтобы избавиться от боли. Голова кружилась. Она теряла рассудок. Вдох, пауза, пауза, пауза, выдох. Однажды Чинджу захочет услышать объяснение.
Ночь тянулась долго. Кричали дикие кошки. Свистел ветер. Окна дребезжали. Сонджу тихо плакала под одеялом до самого рассвета.
Служанка принесла утром таз с тёплой водой. Всю еду теперь тоже будут приносить сюда, чтобы семье не пришлось её видеть, как было и с Первой Сестрой. Когда муж вышел из комнаты, она прошла на веранду, оттуда – в сад, и вышла через ворота. На вокзале она отправила телеграмму Кунгу.
Днём посыльный принёс телеграмму от её отца. Ей запретили возвращаться в отчий дом. Она и не собиралась, но сердце её всё равно ожесточилось.
Она взяла дочь на руки, и глаза вновь наполнились слезами. Пытаясь не плакать, она сказала:
– Ты ведь останешься с мамой на весь день сегодня, правда?
– Мы пойдём на холм?
– Нет, на улице слишком холодно. Мы посидим в комнате. Будем крепко обниматься. Мы можем играть в «Я вижу».
– Весь день?
– Да. Играть нужно так. Я начну, – она закрыла глаза. – Я вижу Чинджу. У неё волосы длиной до шеи. У неё есть чёлка. Она запрокидывает голову назад, когда смеётся. Когда она ест конфетку, то держит свои липкие пальчики подальше от одежды. Она обнимает меня очень крепко, – Сонджу открыла глаза и обняла Чинджу. – Теперь ты.
Чинджу закрыла глаза. Потом слегка приоткрыла, подглядывая – и закрыла снова.
– Мама очень красивая. Она высокая, выше, чем Вторая Тётушка, и у неё волосы досюда, – не открывая глаз, она дотронулась пальцами до середины шеи. – Она часто мне улыбается. Она хорошо пахнет. Она много меня обнимает. И она рассказывает мне истории.
Будет ли дочь помнить её пять, десять или пятнадцать лет спустя?
Вечером доставили телеграмму от Кунгу. Он будет ждать её. Сонджу потёрла мыслекамень и положила его поверх одежды в свой багаж. Она взяла фотографии Чинджу из альбома и положила их на дно чемодана, под платье, из которого Чинджу уже выросла.
Свёкор пригласил её на мужскую половину дома. Сказал:
– Я слышал, твоя семья не примет тебя назад. Надеюсь, эти деньги тебе помогут.
Он вручил ей конверт. Подняв голову, Сонджу увидела, что его взгляд полон беспокойства. Она формально поклонилась ему, встав на колени – последний её поклон в качестве невестки.
Рано утром, пока было ещё темно, она вышла на веранду и села, глядя на холм, где был похоронен её недоношенный ребёнок. Вернувшись в комнату, она в последний раз обняла спящую дочь, а затем ушла. Первым же поездом она отправилась в Сеул.
Поезд гудел. В вагоне плакал ребёнок, мужчина кого-то о чём-то просил, женщина смеялась. У Сонджу в ушах до сих пор звенел её собственный звериный крик – её тщетные мольбы забрать дочь с собой.