Кунгу
1952 год
Утром понедельника Сонджу прибыла к дому Кунгу. Служанка взяла у ворот её вещи и отнесла в гостевую спальню. Потом вышла оттуда без единого слова, но вернулась со столиком, на котором стоял суп с рисом, тофу и говядиной и тарелка с кимчи, жареными анчоусами и пикантными водорослями. Прежде чем Сонджу успела её поблагодарить, служанка развернулась и вышла из комнаты.
Сонджу немного поела и выставила столик за дверь. После двух бессонных ночей в Маари на неё накатывала сонливость: дыхание стало медленным и вялым, тело казалось резиновым. Усилием воли держа глаза открытыми, она разложила на полу йо и скользнула под одеяло. Её преследовали кошмары: знакомые лица перетекали из одного в другое, пальцы обвинительно указывали на неё, она пыталась спрятаться в углу. Она закричала, но звука не было. Сонджу проснулась, ничего не понимая, уснула снова и долго металась так между сном и явью, барахтаясь в тревожных и причудливых сновидениях.
При звуке открывшейся двери Сонджу попыталась подняться, но смогла только едва приоткрыть глаза. Кунгу повесил пальто, пиджак и галстук на крючки на стене и закатал рукава рубашки. Подойдя к ней, он спросил:
– Я разбудил тебя? Извини. Мне стоило быть потише, – он помог ей сесть и опустился на матрас рядом, приобняв её за плечи. – Служанка приготовила нам ужин. Ты готова поесть?
После ужина они сидели на подушках, прислонившись к стене, и смотрели в пол. Так прошла минута или две; затем он взял её руки в свои и сжал их несколько раз. Сказал:
– Давай перенесём твои вещи в нашу комнату? Я оставил для них место в шкафу и комоде.
Он перенёс её багаж в свою спальню. Сонджу развесила одежду, поставила в шкаф пустой чемодан. Кунгу сказал:
– После твоего последнего визита я находил на полу и одежде твои волосы – приятное напоминание о тебе. Такая мелочь, но всё же здорово меня утешила. А теперь ты останешься здесь сама.
От этих слов из глаз Сонджу хлынули слёзы: она думала о дочери, которую оставила в Маари. Он вытер её слёзы рукавом рубашки, как делал в детстве, и посмотрел ей в глаза. Она рассказала ему о письме и о потере опеки над Чинджу.
– Я могла бы забрать её с собой, если бы не это письмо. Всё было уже согласовано, – сказала она, давясь всхлипами. – Кто нас увидел? Брат мужа? Вторая Сестра спрашивала меня, почему я так часто езжу в Сеул. Неужели он на это способен? А если не он, то кто? Зачем кому-либо разрушать мою жизнь? Как мне теперь жить без Чинджу?
Она разрыдалась снова. Она жила без Кунгу пять лет. Это было тяжело. А теперь ей придётся жить без Чинджу намного дольше. Всю ночь она жалась к Кунгу, думая о том, как отреагировала Чинджу, проснувшись и не обнаружив рядом матери. Она почти наяву слышала её плач, видела, как та отчаянно её ищет. До самого утра Сонджу не могла уснуть, а когда наконец уснула, то проспала всего два часа.
Утром Кунгу увидел её опухшие от слёз глаза: лицо его исказилось от боли. Уходя на работу, он умолял её поесть хоть что-нибудь.
Вскоре после его ухода Сонджу услышала, как открылись и закрылись ворота. Раздались деловитые шаги служанки, затем – плеск и журчание воды. Это напомнило ей о служанках Второго Дома, стирающих в колодце. Открыв ящик комода, она достала оттуда аккуратно сложенное бледно-жёлтое платьице Чинджу, приложила его к щеке и вдохнула запах своей дочери. Как ей выносить эту разлуку в течение пятнадцати лет ежедневно? Прошёл только день. Ей требовалось чем-то себя занять, пока не пришёл Кунгу. Отправившись в гостиную, она взяла с книжной полки «Идиота», но поставила его обратно, перечитав тот же десяток страниц, который прочла до этого. Взяла другую книгу и повторила процесс с ней, даже не запомнив, что именно прочитала. Когда служанка ушла на день, Сонджу взяла влажную тряпку и долго натирала полы и подоконники, пока пот не начал капать со лба, разъедая глаза.
Вечером она сказала Кунгу:
– Мне нужно чем-то заняться. Может, отпустим служанку? Я могу справиться с домом самостоятельно.
Он положил ей руку на плечо:
– Я не хочу, чтобы ты справлялась сама. Она работает только с понедельника по пятницу с восьми до трёх, и в субботу с девяти до двенадцати. Ей нужна эта работа.
Улыбнувшись, он наклонил голову вбок в ожидании ответа. Она кивнула.
– Кстати, – сказал он, – не хочешь прийти в мой банк завтра утром? Давай откроем счёт на твоё имя. Я положу на него немного денег.
– У меня есть деньги. Я ведь рассказывала, свёкор дал мне перед отъездом.
– Значит, будет больше. Я видел, как моя мать пыталась копить. Она всегда говорила, что у женщины должны быть собственные финансы.
На следующее утро Сонджу впервые в жизни открыла в банке счёт на своё имя.
Сонджу жила с Кунгу уже три недели. Когда он ушёл на работу, она посмотрела на чахлую зелень вдоль забора и подумала, что могла бы заняться садом. В сарае она нашла хорошую лопату и ржавую. Спросила служанку, как пройти на районный рынок.
Стоило ей появиться на рыночной площади, отовсюду на неё стали сыпаться взгляды и шепотки от незнакомых женщин – продавщицы и покупательницы толкали друг друга локтем, переглядываясь, и шептались между собой. Что они о ней говорили? Она продолжала идти, избегая встречаться с ними взглядом и игнорируя их сплетни. В конце рыночной площади она обнаружила садовый магазин. Заказав всё необходимое, она поспешила домой.
Меньше чем через час в дом доставили нужные растения. Сонджу расположила их в саду, примериваясь с разных углов. Затем она копала, сажала, утрамбовывала землю и поливала. Под ногтями скопилась чёрная грязь, на ладонях образовались мозоли, а плечи ныли, но так ей хотя бы удалось держать мрачные мысли в узде. Уж лучше мозоли и боль в мышцах, чем рыдания и жалкий ступор.
Когда Кунгу пришёл домой, она показала ему обновлённый сад, называя каждое растение по отдельности, и поделилась тем, как сад будет выглядеть через два-три года. Она вдруг поняла, что испытывает радостное волнение от этой мысли. Пока они пили за ужином чай, она рассказала Кунгу о случившемся на рынке. Он сказал:
– Тебе, наверное, тяжело пришлось, но постарайся помнить: эти люди – никто в твоей жизни.
Он был прав. Они не имели для неё никакого значения. Кроме того, ей уже доводилось встречаться с враждебностью местных в Маари. «Я справлюсь с этим», – сказала себе Сонджу.
– Завтра я куплю канцелярские принадлежности, чтобы писать Чинджу письма, – объявила она.
Он просиял:
– Хорошая идея! Так она будет знать, как много ты думала о ней во время вашей разлуки.
На следующее утро она сходила на рынок. Купила бумагу, ручку и прямоугольную шкатулку, обшитую шёлком, с узорами в виде хризантем и камней. Вернувшись, она села за низкий столик в спальне и начала:
Моя дорогая Чинджу!
Я только о тебе и думаю. Все эти внезапные перемены… даже не знаю, как мне с этим справиться. Прости, что оставила тебя. Когда ты подрастёшь, я объясню, что произошло между мной и твоим папой и почему мне пришлось уйти.
Я всегда думала, что буду разделять с тобой беды и радости, разочарования и победы. Я думала, что мы с тобой вместе пройдём через все жизненные трудности. Больше всего я надеялась, что ты будешь знать, как сильно я тебя люблю, вне зависимости от того, что ты делаешь и какие решения принимаешь.
Не знаю, как вынесу эту разлуку. Пожалуйста, помни меня. Я люблю тебя. Хотела бы я говорить тебе эти слова каждый день.
Написав письмо и положив его в шкатулку, она невольно задумалась о том, какие последствия ожидают её дочь и Кунгу. Другие дети могут начать дразнить её за то, что её мать разведена. А сплетни могут добраться до начальства Кунгу.
Вечером она спросила:
– Если твой начальник узнает о нас, ты не потеряешь работу?
– Нет. Я скажу правду. Он хорошо меня знает.
Кунгу всегда жил честно – с самого детства. Он мягко сжал её руку.
– Есть и плюс в том, что родители от тебя отказались. Теперь тебе не нужно перед кем-то отчитываться.
– Это мне в голову не приходило. Но ты прав: раз я всё равно теперь не считаюсь «нормальной», то мне и не нужно больше беспокоиться о чужом мнении, верно? – Она мгновенно возликовала. – Теперь я свободна.
Однако она не чувствовала себя таковой.
– Но Чинджу… дети могут быть так жестоки, а она так мала…
Кунгу обнял её за плечи.
– Да, некоторые дети такие. Но семья защитит её.
Сонджу подумала о своих свёкрах. Они и правда защитят Чинджу.
Несмотря на непрекращающиеся мысли о дочери, жизнь Сонджу не была лишена стабильности и нежности. Каждое утро она завязывала Кунгу галстук – от этого ритуала ей становилось спокойнее. И всё же настойчивые мысли никуда не уходили: каково было Чинджу, когда она узнала, что её мать не вернётся? Как ей это объяснили? «Прости меня, прости меня», – думала Сонджу постоянно.
Особенно болезненным чувство вины было в день рождения дочери. Устроила ли Вторая Сестра праздник для Чинджу? Сонджу написала дочери длинное письмо. Весь день она не находила себе места от беспокойства.
В понедельник Сонджу выбирала на рынке свежие овощи, когда услышала знакомый женский голос:
– Сонджу!
Сердце громко ухнуло в груди. Она обернулась.
Окджа, её бывшая одноклассница, подошла к ней, улыбаясь:
– Не ожидала тебя тут встретить! Ты приехала навестить родителей?
Сонджу заколебалась.
– Нет. Я здесь живу.
– Значит, мы соседи. Надо обязательно увидеться! Я приведу детей познакомиться с твоей дочерью.
Вероятно, о Чинджу одноклассникам рассказала Мису. Сонджу сказала спокойно:
– Моей дочери нет со мной. Я разведена.
– Разведе… – одноклассница перехватила свою сумочку из одной руки в другую, явно занервничав. – Мне пора.
Сонджу вцепилась в пустую сумку для покупок. Теперь все одноклассники узнают о её разводе и о её дочери. Её двоюродная сестра узнает и расскажет остальным родственникам. Их перешёптывания превратятся в вопросы, и её гордая мать будет склонять голову от позора. Это разбивало Сонджу сердце. Сорвавшись с места, она побежала прямиком к дому Кунгу, а там, добравшись до своей комнаты, села писать новое письмо для Чинджу, где просила у неё прощения.
На следующий день Кунгу подарил ей шкатулку с дорогими канцелярскими принадлежностями и сказал:
– Вчера тебе пришлось нелегко.
Однажды утром в мае, пройдя мимо двух десятков магазинов, выстроенных в ряд по обеим сторонам улицы, она остановилась у входа в небольшой банк, где женщина средних лет торговала свежими цветами в вёдрах. В одном ведре она увидела пышные розовые пионы.
Она шла домой с тремя стеблями пионов в руках, когда заметила ту же одноклассницу, которую встретила прежде. Та направлялась прямо к ней. Остановившись в двух метрах от неё, Окджа сказала:
– Я слышала, ты живёшь с любовником. Люди говорят.
Сонджу смотрела ей в глаза, не отводя взгляда.
– Изменщица, вот ты кто. Оставила ребёнка ради любовника, – сказала Окджа, повышая голос. – Неужели тебе ни капельки не стыдно? Ты запятнала честь нашей школы.
Сонджу пыталась придумать, как уйти достойно. Она не хотела обходить одноклассницу по дуге: это казалось ей трусостью.
– Думай, как пожелаешь. Уйди с дороги, – сказала она наконец.
И, прижимая пионы к груди, она двинулась прямо на неё. Окджа, открыв рот, шагнула в сторону, уступая дорогу.
Дома Сонджу поставила цветы в вазу на комоде и написала Чинджу ещё одно письмо.
Кто-то постучал в ворота. Сонджу открыла стеклянную дверь гостиной, а служанка пошла к воротам. В последнее время служанка всё больше разговаривала с Сонджу, её жесты стали мягче, и иногда она даже ей улыбалась.
– Кто там? – спросила служанка.
– Мы её семья.
Сердце Сонджу понеслось вскачь. Она сделала глубокий вздох. По её кивку служанка осторожно открыла ворота.
Её мать, поджав губы, прошла несколько шагов по направлению к Сонджу. За ней шла младшая дочь, сестра Сонджу. Значит, это не светский визит, когда они бы попили чай и ушли. Стоя в гостиной лицом к матери, Сонджу встретила её яростный взгляд и ждала потока обвинений.
И поток обрушился.
– Твой отец ослаб здоровьем от потрясения после твоего позорного поступка. Он не принимает гостей и едва говорит, – сказала её мать с нажимом, чеканя слова и тяжело дыша между предложениями.
Зачем они пришли, интересно? Они от неё отказались. Мать вытащила из сумочки конверт.
– Пришли твои документы по разводу. Я не желаю видеть их в своём доме.
Она почти швырнула бумаги на комод. Сонджу взглянула на них, затем вновь посмотрела на мать: та распалялась всё больше. Черты её лица словно заострились. Она шагнула к Сонджу ближе.
– Многие женщины поумнее тебя следовали правилам, – голос её матери дрогнул, набирая громкость. – То, что ты сделала – хуже смерти!
– Матушка! Матушка! – попыталась остановить её сестра Сонджу.
Ноздри матери раздувались. Трудно было поверить, что это – та самая женщина, которая учила своих дочерей всегда держать эмоции под контролем. Её слова вызвали у Сонджу новый приступ горечи. Изнутри поднимался гнев. Её мать не имела права навязывать ей этот брак и отдавать её незнакомцам, словно ненужную вещь, не неся при этом ответственности за свои поступки. Сонджу сказала:
– Ты не должна была заставлять меня выходить замуж. Я заплатила за твою ошибку.
Чтобы не наговорить чего-нибудь ещё более резкого, она развернулась, ушла в свою спальню и закрыла дверь. Она услышала, как мать и сестра ушли. Её руки дрожали.
Справившись с собой, она написала Мису письмо, в котором объясняла свою ситуацию – о романе, о разводе, о жизни с Кунгу. Она попросила Мису о встрече в «Белом журавле» рядом с домом Кунгу.
Неделю спустя Мису, одетая в дорогой розовый костюм, сшитый на заказ, вошла в тускло освещённую чайную.
– Я рада, что ты пришла, – сказала Сонджу.
– Мой муж не знает о тебе, – заявила Мису. – Если бы он знал, то запретил бы мне с тобой видеться.
«Запретил бы» ей? Неужели Мису пыталась сказать, что навестить свою падшую подругу – это огромная жертва с её стороны? Сонджу захотелось сказать ей что-нибудь едкое, но вместо этого она произнесла:
– Спасибо, что пришла.
– Я чувствую себя немного виноватой. Всё-таки я частично ответственна за твою ситуацию. Но когда я рассказала тебе, где Кунгу работает, я не думала, что это приведёт к подобному.
Значит, Мису пришла, чтобы облегчить свою совесть? И этот её тон, полный упрёка… Сонджу сказала:
– Я не считаю тебя ответственной за мой развод. Я сама решила сойтись с Кунгу. Если ты не захочешь больше со мной общаться, я пойму.
На мгновение задержав на Сонджу взгляд, Мису молча встала из-за стола и покинула помещение.
Сонджу осталась сидеть в наполненной паром комнате. Она всё ещё смотрела на пустой стул напротив, когда молодая официантка подошла взять у неё заказ.
Несколько дней спустя от Мису пришло письмо.
Дорогая Сонджу!
Я думала о нашем разговоре, и мне стало стыдно, что я так внезапно ушла. Ты однажды спросила меня, что бы я сделала, если бы была несчастлива в браке. Я долго думала над этим вопросом, но ответа у меня всё ещё нет. Полагаю, я бы поговорила с тобой, и ты бы меня выслушала.
Мы всегда были разными. Но мы были друзьями раньше и будем друзьями теперь.
Сонджу не хотела, чтобы Мису «дружила» с ней только из чувства долга. Она вдруг поняла: их дружба с Мису дала трещину. Несмотря на это, она тут же села и написала в ответ:
Дорогая Мису!
Твоё письмо тронуло меня. Спасибо. Я бы хотела быть твоей подругой ещё долго, вне зависимости от того, куда приведёт нас жизнь.
Мису ничего на это не ответила. Сонджу не была уверена, осталось ли от их дружбы хоть что-нибудь. Она не знала, плакать ей или злиться. Сонджу чувствовала себя потерянной и не знала, чем занять беспокойный разум. Её мысли снова вернулись к дочери – от этого ей было почти физически больно. Она так по ней скучала.
Однажды за чаем Кунгу спросил, жалеет ли она о том, что изменила мужу. Она сказала:
– Я разделила с тобой постель, потому что не хотела жить с сожалениями. Что касается Чинджу, она должна была уехать со мной. Если бы не письмо…
Кто это письмо написал? Она спрашивала себя об этом снова и снова.
В начале июня мать и сестра Сонджу пришли снова. Она сделала им чай. Её мать начала вдруг плакать. Сестра вздохнула и посмотрела на мать с такой печалью и жалостью, что Сонджу отвела взгляд. Это было невероятно тревожно – видеть, как её мать, которая казалась величественной даже во время болезни, плачет.
Прекратив рыдать, мать сказала Сонджу:
– Твой отец всё никак не поправляется.
Утомлённая всем этим, Сонджу спросила:
– Чего ты от меня хочешь? Даже если я буду умолять вас о прощении и заверять тебя, что я раскаялась, это разве хоть что-нибудь изменит? Я всё равно буду для вас разведённой дочерью, которая опозорила семью, меня всё так же не пожелают видеть дома, а ты не сможешь принять Кунгу.
Её мать долго смотрела на неё, не говоря ни слова. Затем ушла, не допив свой чай, вместе с младшей дочерью. Почему их визиты всегда заканчивались одинаково, ничего не решая? Неужели здоровье её отца улучшится, если она скажет то, что от неё хотят услышать? Она знала: с её стороны было жестоко не просить прощения, и от этого она чувствовала себя только хуже.
Через несколько дней после второго визита её матери Кунгу сказал:
– Думаю, нам обоим не повредит сменить обстановку. Давай отправимся за город.
В воскресенье, когда солнце стояло высоко, они поехали на автобусе в сельскую местность к югу от Сеула и гуляли там, где вдоль пыльной дороги цвели космеи – от белых до ярко-розовых. Сонджу разглядывала эти простые, открытые цветы, ажурные листья и высокие тонкие стебли, мягко покачивающиеся на ветру. Она сказала:
– Взгляни на эти хрупкие цветы, за которыми никто не ухаживает. И всё же они не склоняют головы, гордо расцветая год за годом. Это вдохновляет.
Улыбнувшись, он сжал её ладонь, другой рукой прикрывая глаза от солнца.
– Прямо сейчас жизнь кажется мне идеальной.
Глаза его блестели от счастья в тени ладони. Впервые за много лет она ощутила глубокое удовлетворение жизнью.
Три дня спустя Кунгу вернулся после визита к семье своего дяди. Сонджу никогда его не сопровождала: он сказал, что они о ней не спрашивали. Она знала, что Кунгу этим недоволен, но он был благодарен им за то, что они присматривали за ним и его матерью, когда его отец скончался.
– Мне не нравится навещать их, – он сжал виски указательным и большим пальцем. – Каждый раз, когда я прихожу, тётушка говорит о своём втором сыне. По её словам, его либо поймали солдаты Северной Кореи, либо коммунисты промыли ему мозги, и он отправился на север добровольно.
Сонджу вспомнила, как беспокоилась о Кунгу, когда не знала даже, жив он или мёртв.
– Наверное, им очень тяжело оставаться в неизвестности.
– Я им сочувствую. Я вернулся домой с войны, а их сын – нет. У меня всё внутри переворачивается, когда тётушка говорит о своём пропавшем сыне. Я не хочу об этом слышать. После каждого такого визита мне требуется время, чтобы туман в голове прояснился.
– Туман? Что ты имеешь в виду?
Раньше Кунгу не упоминал ничего подобного.
– Я не могу мыслить ясно. Иногда я забываю вещи. Я не всё помню о событиях на войне.
У него случались головные боли. Она сказала:
– Ты всего год назад вернулся домой. Тебя заставили сражаться на стороне врага. Ты чуть не умер от голода. Твоя тётушка права: её сын мог уйти на север. Так бывает.
Она держала его в объятиях, пока он не расслабился в её руках.
Кунгу навещал дядю всё реже и реже. Сонджу беспокоилась, что семья его дяди может винить в этом её. Тревожил её и этот «туман», но спустя какое-то время эти тревоги улеглись, и она о них забыла.
В первый день дождливого сезона Кунгу сидел перед старыми газетами, которые он разложил на полу, чтобы почистить свои ботинки. Сонджу сказала:
– Помнишь, как мы говорили о том, чтобы изменить эту страну к лучшему? Я всегда хотела преподавать, но какая школа наймёт разведённую женщину? Я хочу учиться, но ни один университет не примет двадцатипятилетнюю студентку.
Кунгу подобрал с газеты свои начищенные ботинки.
– Ты можешь учиться и сама. Можно купить учебники, – заметил он.
После этого Сонджу начала часто посещать букинистические магазины, где покупала книги об искусстве, архитектуре и философии в корейском или японском переводе. Она поглощала их. Покупала уже использованные университетские учебники. Она осознала, что многое потеряла, не учась в университете: в учебниках было много вещей, которых она не понимала. Тогда она покупала другие книги, которые объясняли всё так, чтобы она могла понять.
Ноябрь 1952 года
Тот обычный ноябрьский день выдался холодным. На закате в ворота кто-то громко постучал. Кунгу и Сонджу пили чай в гостиной. Они поставили чашки на столик. Стук продолжался – гремел металлический замок. Кунгу направился к воротам, пока Сонджу наблюдала через приоткрытую стеклянную дверь гостиной.
– Кто там? – спросил Кунгу, потянувшись к замку.
– Тэгил! – крикнул мужской голос.
Кунгу колебался мгновение, прежде чем открыть ворота.
Внутрь зашёл неряшливый мужчина в коричневом свитере. Неровные пряди отросших волос почти касались глаз.
– Эй, приятель! – Голос у него был громкий. – Слышал, ты теперь у нас банкир, а?
Кунгу наполовину закрыл ворота, обернулся и заколебался снова. Затем повернулся обратно к мужчине.
– Зачем ты пришёл?
– Разве так надо приветствовать товарища по оружию? Ты что, забыл меня? – Он пихнул Кунгу локтем в бок, зубасто ухмыляясь. – Это ж я, Тэгил. Мы сражались вместе на войне.
Он с важным видом прошёл во двор. Кунгу шёл за ним, сохраняя дистанцию.
– Как ты меня нашёл?
Уже на полпути к гостиной мужчина вдруг остановился, заметив Сонджу. Кунгу остановился тоже. Резко провернувшись вокруг своей оси, мужчина поднял руки, изображая стрелковую позицию.
– Пуф! – Он запрокинул голову назад, как будто его подстрелили.
Кунгу застыл, внезапно побледнев. Взгляд его остекленел. Сонджу тут же почувствовала неладное: сердце её пропустило удар.
Мужчина наклонил голову, приблизив лицо к лицу Кунгу:
– А ты неплохо устроился!
Кунгу стоял неподвижно, как будто не слыша. Поспешив во двор, Сонджу указала незваному гостю на ворота:
– Вам стоит уйти.
– Но я же его товарищ по оружию, – запротестовал мужчина, пятясь обратно к воротам.
Сонджу захлопнула ворота за ним и закрыла их на замок.
Кунгу всё ещё стоял на том же месте. С бешено колотящимся сердцем Сонджу приобняла его за пояс и отвела в спальню. Он осел на пол, уставившись в пустоту перед собой. Даже когда она села прямо напротив, вглядываясь в его лицо, он продолжал смотреть сквозь неё, как будто она была невидимкой.
– Что с тобой? – спросила она. – Кунгу, посмотри на меня.
– Ох… – закрыв глаза, он застонал. – Прости меня.
– Что такое? Расскажи мне, – схватив его за плечи, она слегка его встряхнула. – Посмотри на меня!
Его веки медленно поднялись. Едва двигая губами, он пробормотал:
– Теперь я понимаю. Почему я не понял раньше?
Сонджу встряхнула его снова.
– Что ты понимаешь?
– Кое-что случилось на войне… я кое-что сделал.
– Что ты сделал?
Он не ответил. Судя по взгляду, разумом он пребывал сейчас где-то очень далеко. Она встряхнула его ещё раз.
Глубоко вздохнув, он посмотрел на Сонджу. Когда он заговорил, то будто обращался не к ней, а просто говорил вслух сам с собой:
– Мы с Тэгилом сражались бок о бок возле Вэгвана весь день. Стемнело. Я плохо видел происходящее вокруг. Взрывы, как вспышки молний… потом становилось темно снова. Отовсюду звучали выстрелы, артиллерийский огонь, гранаты. Пуля прошла у меня прямо над ухом. Я не ожидал, что враг подберётся так близко. И тогда прогремел ещё один выстрел, стало светло, как днём. Я увидел кого-то. Он тоже увидел меня. Я нажал на курок. Всё случилось так быстро, но казалось, что прошли часы, всё двигалось так медленно, и он упал на землю…
– Это война. Тебя чуть не подстрелили. Убивать врагов – естественно для солдат на войне.
– Я узнал его. Почему я выстрелил? Почему?
Скрывая страх, она заглянула ему в глаза.
– Кого ты узнал?
– Это… это был мой двоюродный брат. Я убил его. Теперь я понимаю.
На мгновение перед глазами у неё потемнело. Сонджу услышала, как он бормочет:
– Тэгил, наверное, знал. Он упоминал, что я разговариваю во сне.
– Он сказал тебе, что именно ты говорил?
– Нет. Только странно улыбался. Эта его знающая улыбка преследовала меня, – Кунгу несколько раз кашлянул. – Наверное, я как-то заблокировал воспоминания…
Её сердце оглушительно билось. Она попыталась сохранить голос ровным:
– Мы разберёмся с этим вместе.
Оставайся спокойной, веди себя, как обычно, сказала она себе.
– Ты хочешь ещё чаю?
Он едва заметно кивнул в ответ.
Она принесла в комнату чай, и они медленно пили его, глядя в никуда. Ей хотелось сказать что-нибудь будничное, чтобы нарушить тишину, но когда их глаза встретились, она сумела лишь слабо улыбнуться и сжать его руку.
Мягко похлопав её по руке, он отодвинул её ладонь в сторону.
– У меня что-то голова разболелась. У нас закончился аспирин. Я пойду куплю. Тебе нужно что-нибудь в аптеке?
Голос его звучал совершенно обычно.
– Нет. Давай лучше я схожу, – предложила она, всё ещё обеспокоенная.
– Нет, оставайся здесь. Мне не помешает подышать свежим воздухом.
Аптека находилась в десяти минутах ходьбы. Прошло полчаса – Кунгу не возвращался. Сонджу помыла чашки на кухне, вернулась в гостиную, прислушиваясь, не раздастся ли скрип ворот. В девять тридцать Сонджу отправилась в спальню, расстелила на полу йо и заходила по комнате туда-сюда. С Кунгу всё в порядке, так ведь? Девять пятьдесят. Время тянулось бесконечно.
Наконец в двенадцать минут одиннадцатого Кунгу пришёл домой, держа в руке аспирин и бумажный пакет.
– Я купил аспирин. По пути домой я остановился у прилавка с жареными каштанами и ждал свежую порцию, – он вручил ей коричневый пакет. – Твои любимые.
Он улыбнулся.
– Спасибо. Ещё горячие. Как твоя голова?
– Уже почти прошла.
– Я рада. Давай высыпем каштаны в миску.
Когда она вернулась с миской, казалось, с ним всё нормально. Он ведь купил ей каштаны.
Сидя рядом с ней, он чистил орехи от скорлупы небольшим ножом. Под ногтями у него скапливалась чёрная сажа и коричневые кусочки скорлупы. Сонджу ела очищенные жёлтые плоды, которые вручал ей Кунгу.
– Так вкусно! Спасибо.
Он продолжал чистить, а она продолжала есть. Он съел один орех и подразнил её:
– Ты съела почти все, кроме одного.
С ним всё будет в порядке, подумала она. Кунгу вёл себя как обычно, даже шутил и улыбался.
– Это ведь ты продолжал мне их давать, – она улыбнулась в ответ.
Всё снова было хорошо.
Сонджу проснулась от тусклого утреннего света, льющегося в окна. Она дотронулась до Кунгу.
– Проснись. Ты опоздаешь на работу.
Ответа не было. Она села и слегка потрясла его за плечо:
– Кунгу, проснись.
Он лежал неподвижно. Она потрясла его снова. Сердце её упало.
Она приблизила ухо к его носу и коснулась щеки, проверяя пульс. Его кожа была холодной.
– Нет! – закричала она.
Она снова попыталась прислушаться к его дыханию.
– Нет!
Пригладив его волосы, она звала:
– Проснись, Кунгу! Вставай!
Она легла рядом, обняв его одной рукой. Его тело не шевелилось. Она прислонилась к его щеке своей – он был совершенно ледяным.
– Кунгу, скажи мне, что это неправда. Этого не может быть.
Она села, глядя на него, и заплакала. Потом снова легла рядом, взяла его за холодную руку и сказала ему на ухо:
– Ты мог поговорить со мной. Мы могли справиться с этим вместе.
Снова сев, она разрыдалась.
Она не слышала, как открылись ворота, но услышала быстрые шаги за дверью. Служанка ворвалась в комнату без стука.
– Что случилось? Я слышала, как вы…
Она посмотрела на Сонджу, затем – на Кунгу, и упала на колени, рыдая.
Сонджу встряхнула Кунгу, плача.
– Как мне без жить без тебя?
– Не тревожьте тело. Дайте ему покоиться с миром, – служанка отвела руки Сонджу в сторону. – Мы должны сообщить его дяде и в банк, – поднявшись, она добавила: – Я схожу, – и показала на пижаму Сонджу: – Скоро сюда придут люди.
Дядя и тётя Кунгу пришли через полчаса.
– Он был в порядке прошлой ночью, – объяснила Сонджу. – Всё было в порядке, – она вытерла слёзы рукавом. – Прошлой ночью он купил жареные каштаны. И почистил их для меня. У меня даже осталась скорлупа.
В подтверждение своих слов она отправилась на кухню за скорлупками. Там она нашла стакан с водой и три маленьких квадратных кусочка бумаги со следами белого порошка. Трясущимися руками она сунула бумажки в карман юбки, принесла в комнату миску с каштановыми скорлупками и показала её дяде и тёте Кунгу.
Тётя взглянула на скорлупу, потом на Кунгу. Заплакала.
– Такой молодой… Ты был мне, как сын.
Сонджу смотрела на чёрные кончики ногтей Кунгу. Она всё повторяла про себя: «Не надо было ложиться спать. Надо было присмотреться к нему внимательнее».
Служанка объявила, что пришёл человек из банка.
– Впустите его, – сказал дядя.
В комнату вошёл мужчина. Поклонился Сонджу, затем – родственникам Кунгу.
– Меня зовут Ким Чхонил. Мои соболезнования.
Ким Чхонил. Всего два дня назад Кунгу говорил о том, чтобы пригласить его на ужин на следующей неделе: это была бы их первая попытка наладить светскую жизнь.
Дядя представился гостю:
– Я дядя Кунгу. Спасибо, что пришли.
– Кунгу был моим хорошим другом. Мы вместе учились.
Дядя сказал, что похороны будут через три дня, и Ким Чхонил ушёл, сообщив, что другие работники банка тоже придут на похороны.
Вскоре после этого дядя Кунгу поднялся, сказав, что ещё вернётся. Его жена пояснила Сонджу, что они позаботятся о похоронах, и последовала за ним. Когда они ушли, служанка отправилась на кухню.
Сонджу сидела, глядя на расслабленное, умиротворённое лицо Кунгу со слегка приоткрытыми губами. Она легла рядом, взяв его за безвольную руку. Тихо сказала:
– Кунгу, ты не можешь умереть. Мы ведь только начали жить вместе.
Служанка принесла поднос с едой.
– Вам нужно поесть.
Она мягко усадила Сонджу и поднесла ложку супа к её губам.
Днём дядя Кунгу вернулся с траурной повязкой поверх шерстяного костюма.
– Сегодня мы перевезём тело Кунгу в мой дом.
– Нет.
Сонджу закрыла Кунгу собой, крепко прижав его к себе обеими руками.
Вошли двое мужчин с гробом.
Служанка отстранила Сонджу от тела, держа её со спины. Прошептала ей:
– Вы ведь знаете, что люди не могут приходить в этот дом, где вы живёте.
Увидев сквозь слёзы, как мужчины подняли тело Кунгу, Сонджу рванулась вперёд – но служанка держала крепко. Кунгу положили в деревянный ящик, закрыли крышку и подняли. Сонджу всё пыталась броситься к гробу, но служанка оттащила её и держала, пока трое мужчин не ушли.
Ворота открылись и закрылись со стуком.
– Я закрою, – сказала служанка, покинув комнату.
Сонджу легла на йо, глядя на место, где только что лежал Кунгу.
– Я ведь приехала к тебе. Почему ты умер? Теперь я совсем одна, разве ты не видишь?
Вернувшись, служанка объявила:
– Дядя моего хозяина велел мне остаться сегодня и завтра с вами.
– Он забрал Кунгу, – отозвалась Сонджу горько. – Он не хочет, чтобы люди видели меня.
Служанка закрыла лицо руками и разрыдалась.
Сонджу лежала тихо, но слёзы всё продолжали течь. Вскоре она задремала и проснулась в самый тёмный час ночи. Кунгу не может быть мёртв. Всего сутки назад он лежал рядом с ней, живой и тёплый, и говорил ей: «Я люблю тебя».
Когда она проснулась снова, в комнате горел свет. Служанка сидела рядом. Сонджу посмотрела на время.
– Три часа ночи. Почему ты не спишь?
– Хотела убедиться, что вы в порядке.
– Это должна была сделать я. Убедиться, что он в порядке. После визита того мужчины он был сам не свой. Я думала, всё нормально, но это я ошибалась.
– Какого мужчины?
Не подумав, она рассказала:
– Он пришёл вчера вечером. Сказал, что он сражался вместе с Кунгу на войне. Когда он изобразил жестом выстрел, Кунгу вдруг побледнел. После ухода мужчины Кунгу сказал мне, что кое-что случилось с ним на войне. В него чуть не попала пуля, и он нажал курок. Он застрелил своего двоюродного брата. Воспоминания вернулись, только когда этот мужчина изобразил выстрел, – лихорадочно перечисляла она. – Мы с Кунгу поговорили об этом, и я думала, что всё в порядке.
Она вскочила. Не стоило рассказывать правду этой женщине – или кому бы то ни было. Она заглянула служанке в глаза.
– Никто не должен знать. Он умер во сне, понятно? Это единственное, что я могу для него теперь сделать.
Сонджу не хотела, чтобы жизнь Кунгу была покрыта позором, а про смерть задавали вопросы.
– Никто не узнает, – согласилась служанка.
У Сонджу больше никого не осталось.
Моя дорогая Чинджу!
Мужчина, которого я любила, внезапно умер два дня назад. Я не знаю, как с этим жить. Не могу поверить, что его больше нет.
Хотела бы я, чтобы ты была здесь, со мной. Мне кажется, я бы справилась с этим, если бы ты была рядом.
Она стонала и всхлипывала, не в силах продолжить письмо.
На следующий день после похорон служанка сказала:
– Это неправильно, что вас не позвали.
С кухни послышался звон посуды, плеск воды из насоса, звуки мытья посуды. Шумно, как же шумно. Хватит! Никаких звуков, пожалуйста. Сонджу хотела побыть одна. Она хотела кричать в пустоту и ругаться вслух.
Служанка принесла поднос с чаем. Когда она повернулась, чтобы уйти, Сонджу коснулась её руки:
– Спасибо за всё, что ты для меня сделала в последние дни. Не знаю, что бы со мной стало без твоей помощи. Но теперь я должна справляться самостоятельно. Больше мне не понадобятся твои услуги.
– Понимаю, госпожа.
Служанка, наверное, подумала, что Сонджу нечем ей платить. Неважно. Она нуждалась в физической работе, нуждалась в возможности плакать и швыряться вещами, не стесняясь.
Она бродила в доме совсем одна целыми днями. Дом был совершенно безжизненным.
– Почему ты умер, Кунгу? – спрашивала она в пустоту снова и снова. – Ты ведь говорил, что счастлив.
Их союз был таким кратким – всего девять месяцев вместе.
– Я ненавижу свою мать. Я ненавижу своего отца. Отправляйся в ад, Тэгил!
Она повторяла эти слова так часто, что они начали терять смысл. Она прекратила говорить их. Она схватила влажную тряпку и отдраила весь дом до блеска. Злость ждала своего часа. Она швыряла тряпку в ведро снова и снова. Плакала, опускаясь на пол. Потом, когда слёз не осталось, долго сидела в абсолютной тишине – громкой, как горн, – пропитавшей каждую трещину и каждую молекулу дома. Всё застыло в неподвижности: даже время.
На закате она лежала в постели, крепко прижимая к груди его пижаму. Протянув руку, она провела ладонью по йо. Такое безразличное белое пространство.
Теперь она понимала, что тревожные звоночки были и раньше. Растерянное выражение лица Кунгу, его расфокусированный взгляд, всё более частые головные боли. Ей не стоило игнорировать эти сигналы. За неделю до смерти Кунгу сказал ей, что перевёл большую часть своих денег на её счёт. Наверное, он что-то предчувствовал. Он хотел, чтобы она смогла жить дальше.
На шестой день пришла служанка.
– Как у вас дела? – спросила она, опускаясь рядом с ней на пол.
– Спасибо, что спросила. Мне уже лучше.
Она гадала, почему служанка вернулась. Может, она хотела забрать что-то из вещей Кунгу на память?
Неловкая улыбка возникла на лице служанки. Она заёрзала, сцепляя и расцепляя руки и наморщив лоб. Открыла рот, готовясь заговорить, но тут же закрыла его снова. Прочистила горло.
– Я должна вам признаться кое в чём, – она опустила голову. – Это я написала письмо вашему свёкру о вас с хозяином. Я сделала это, потому что у хозяина, как вы знаете, впереди было блестящее будущее. И он был достойным человеком. Никогда не приводил в дом женщин. Но когда вы стали приходить сюда, соседи начали сплетничать.
Письмо! Пламя ярости вспыхнуло у Сонджу в животе и охватило грудь. Ей хотелось наброситься на эту женщину. Без проклятого письма Чинджу могла прямо сейчас быть с ней! Сонджу сжала кулаки, дрожа от злости: она не знала, что именно собиралась этими кулаками сделать. Ей хотелось избить эту женщину. Не поднимая взгляда, служанка продолжила:
– По вашему письму я поняла, что вы – замужняя женщина, поскольку у вас сеульский акцент, но деревенский адрес.
Как умно, подумала Сонджу ядовито. Служанка снова затеребила свои руки, затем, всё так же не поднимая взгляда, сказала:
– Я была так зла на вас за то, что вы лишили хозяина будущего. Но когда вы переехали сюда жить, я поняла, что вы хорошая женщина и мой хозяин счастлив с вами. Я слышала, как вы говорили о своей дочери, и много раз видела слёзы в ваших глазах. Я спросила себя: кто я такая, чтобы судить вас и влезать в чужие дела? – Она вытерла слёзы уголком юбки. – Вина пожирала меня изнутри, так что я во всём созналась хозяину. Он сказал, что моё письмо привело вас к нему. А теперь моего хозяина больше нет, и вы совсем одна – всё из-за меня. Будь я проклята…
Служанка ударила себя в грудь и упала на пол, рыдая.
Сонджу с ненавистью уставилась на неё. Дрожь всё не унималась. Ей хотелось ударить женщину по спине и закричать: «Верни мне дочь!» Но она тут же испугалась собственного порыва: она чувствовала, что если бы выплеснула ярость и избила эту женщину, то могла не остановиться вовремя, потеряв над собой контроль. Она разжала кулаки. Плечи её опустились. Сделав несколько глубоких вдохов и выдохов, она снова взглянула на распростёртую перед ней женщину. Кунгу уже простил её злодеяние. Он бы не хотел, чтобы Сонджу причинила ей вред. Она наблюдала, как женщина плачет, и думала: Кунгу завоевал верность этой женщины, а та готова была защитить его любой ценой. Кроме того, ей ведь совсем необязательно было признаваться, и всё же она сделала это. Сонджу уважала её за смелость.
Она спросила:
– Ты согласилась бы работать на меня, как работала прежде на Кунгу?
Служанка поднялась и вытерла слёзы.
– Да, госпожа.
Иногда случались дни, когда Сонджу не плакала. Она думала о космеях, цветущих в поле, о чёрной грязи под ногтями Кунгу и обо всём, что было между этими событиями. Иногда она долго смотрела в пустоту или на одинокую чашку на подносе.
Несколько первых дней декабря выдались серыми и пасмурными. Служанка ушла за продуктами. Сонджу была в спальне и складывала постиранную одежду Кунгу в аккуратные стопки на полу, когда услышала громкий стук и спор у ворот.
Сонджу направилась в гостиную и выглянула во двор. Сумка с продуктами была прислонена к забору рядом со служанкой, которая толкала ворота спиной, пытаясь закрыть их. Кто-то что-то невнятно говорил.
Взглянув на Сонджу, служанка торопливо сообщила:
– Этот человек хочет поговорить с хозяином. Он следовал за мной до ворот. Говорит, его зовут Тэгил. Пахнет алкоголем.
По кивку Сонджу служанка отпустила створку, и во двор ввалился Тэгил, шатаясь.
– Кунгу, приятель, выходи! Не хочешь меня видеть? Я тебя напугал в последнюю встречу, да? – Он взмахнул рукой, едва не потеряв равновесие. – Найди мне работу, приятель! Выходи! Или мне лучше пойти навестить твоего дядю? Как тебе эта идея, а? Хе-хе…
Сонджу решительно прошагала к сараю в конце двора. Взяла лопату. Спокойно вернулась к Тэгилу. А затем, размахнувшись, со всей силы ударила его по ноге. Закричав, Тэгил упал, хватаясь за ногу, и закрыл лицо рукой.
– Ты подлец! – закричала на него Сонджу. – Кунгу умер! Не получится шантажировать мёртвого, правда?
Она была сама не своя: в голосе слышалось рычание. Сонджу подняла лопату снова.
На долю секунды она подумала, что могла бы убить этого человека.
Затем она увидела животный страх в его широко распахнутых глазах. Всё ещё упираясь локтем в землю, он закрывал лицо предплечьем, а свободной рукой старался перехватить лопату, одновременно извиваясь на земле в попытке отступить к воротам. Держа лопату над его коленом, Сонджу пинала его снова и снова, пока он не уполз за ворота. Тогда она захлопнула створки и закрыла ворота на замок. Повернулась к служанке. Они широко друг другу улыбнулись. Служанка забрала у Сонджу лопату и отнесла обратно в сарай. Сонджу знала, что никому никогда не расскажет о промелькнувшей у неё в голове мысли об убийстве. Она сама испугалась того, на что способна.
Случай с Тэгилом встряхнул её. После долгой поездки на автобусе и продолжительной прогулки пешком она добралась до могилы перед земляным холмом. Могила отличалась от остальных только свежей землёй. Она села перед надгробием. Декабрьский холод пробирал ноги до костей даже через шерстяной шарф, который она подложила под колени. Не получалось думать ни о чём другом, кроме того, что Кунгу сейчас лежит в холодном гробу, в погребальной одежде, со связанными руками и ногами, чтобы подготовить тело к следующей жизни. Нет! Она нуждалась в нём сейчас – в этой жизни, а не в следующей.
Спустя два месяца после похорон дядя Кунгу написал ей, что нашёл покупателя на дом, и сделка вступит в силу через месяц. Сонджу хотелось кричать и колотить в стену кулаками. Что ещё у неё отберут? Присутствие Кунгу до сих пор ощущалось в этом доме. Она всё ещё слышала отголоски их совместной жизни – шаги от одной комнаты к другой, шелест газет, звон ложечки, ударяющейся о блюдце, тихие разговоры и смех. Что останется от Кунгу, когда сюда переедет кто-то другой?
Ей пришлось ходить по агентствам недвижимости, невзирая на ледяной январский ветер. Когда оставалось девять дней до переезда, Сонджу собрала свои вещи, затем прошла к книжной полке Кунгу и опустошила её, разложив все книги, его драгоценную коллекцию, в четыре коробки. В другую коробку она положила те книги, которые читала сама. Не включая в спальне свет, она спала по двенадцать-тринадцать часов в сутки.
Пять дней подряд служанка приходила и уговаривала:
– Вам нужно больше есть.
Но Сонджу лишь отмахивалась от неё.
На шестой день Сонджу увидела слёзы на впалых щеках служанки и ощутила теплоту к женщине, которая скорбела вместе с ней и проявляла такую заботу.
– Нам нужно уехать через три дня, – напомнила служанка.
Сонджу встала и направилась в гостиную. Снаружи завывал ветер. Одежда, сушившаяся на верёвке и твёрдая, как труп, танцевала на ветру мрачный танец, покачиваясь из стороны в сторону, вверх и вниз. Сонджу больше не хотела находиться в этом доме.