На следующий день в Зале Сонджу всё ещё думала о визите матери. Мисс Им яростно обмахивалась веером, чтобы облегчить августовскую жару. Она спросила Сонджу:
– Почему бы тебе просто не похитить свою дочь? Никто из Маари не знает, где ты живёшь.
Они даже не говорили в этот момент о Чинджу, так что вопрос прозвучал неожиданно. Идея, разумеется, была абсурдной. Никто извне не мог продержаться в деревне достаточно долго, чтобы ему не задавали вопросов. Свёкры в любом случае найдут её. Тем вечером, однако, она перебирала в уме все доступные способы, чтобы увидеть Чинджу. Экспресс-поезд не останавливался в Маари, поскольку это была сельская станция, а значит, она не встретит в вагоне деревенских.
В следующее воскресенье она прибыла на вокзал слишком рано, и ей пришлось выждать час, прежде чем она смогла сесть на поезд. Когда поезд стал подъезжать к Маари, она выглянула в окно, изгибая шею. Взгляд зацепился за Второй Дом на вершине крутого подъёма. Её переполняли эмоции. Она заметила каштановое дерево и двух мальчишек, висящих на ветках. Чинджу нигде не было.
Каждый понедельник мисс Им спрашивала:
– Ну что, ты видела Чинджу?
– Иногда я вижу деревенских жителей, – отвечала Сонджу обычно.
Сонджу пропустила свою поездку в первое воскресенье октября, чтобы помочь госпоже Чхо с ежегодной выставкой. До прихода гостей мисс Им сказала ей, что госпожа Чхо известна своим намётанным глазом на многообещающих художников и уже многим помогла возвыситься и прославиться: благодаря этому она легко привлекала коллекционеров и инвесторов на свои выставки.
Многие гости были Сонджу не знакомы, но большинство из них знали друг друга. Один молодой художник покраснел, когда Сонджу сказала, что ей нравится его работа. К концу выставки девять картин за авторством семи художников были проданы. В их числе была работа стеснительного художника. Возможность однажды увидеть его картины в Национальном музее была невероятно волнующей: теперь Сонджу понимала, почему госпожа Чхо помогает этим людям. Сонджу сказала себе, что, возможно, тоже однажды сумеет сделать нечто подобное.
Признания
В пустом доме Сонджу перевернула календарь на следующую страницу, глядя на цифру «11» – месяц, когда умер Кунгу. Она медленно сжала ладонь. Она не помнила, когда в последний раз доставала свой мыслекамень. Вероятно, уже после его смерти.
Утром в первую годовщину смерти Кунгу она открыла ящик комода и потрогала кончиками пальцев два мыслекамня. Затем, закрыв ящик, она прошла в гостиную и встала перед стеклянной дверью. Несколько листьев гинкго слетели с дерева, спланировали на ветру мимо водяного насоса и осели в небольшой канаве. Сонджу вышла, подобрала их, смыла грязь и положила под камешек в саду.
Прибыв в Зал, она сразу отправилась в дальнюю комнату и нашла там госпожу Чхо.
– Ровно год назад умер Кунгу. Я хочу побыть с кем-то хотя бы несколько минут.
Она рассказала госпоже Чхо о трёх детях, которые поклялись в вечной дружбе на мыслекамнях, и о том, как она потеряла дружбу Мису.
– Я вам завидую, – сказала Сонджу. – У вас есть связи, друзья и места, куда можно пойти.
Слабая улыбка отразилась на лице у госпожи Чхо.
– Я никому здесь об этом не говорила, но… – госпожа Чхо показала в сторону. – Давайте присядем вот там.
Они сели рядом, лицом к японскому саду, где несколько воробьёв прыгали по камням в поисках еды. Деревья и кусты в саду весь год оставались зелёными, как будто время здесь остановилось.
Госпожа Чхо сказала:
– Замужество никогда меня не привлекало. Я так и сказала моим родителям, но они не желали об этом слышать. В свою первую брачную ночь я отказалась консумировать брак и продолжала отказывать день за днём. На двенадцатый день мой муж повесился.
Сонджу беззвучно ахнула.
Госпожа Чхо мрачно продолжила:
– Его родители нашли его дневник и, не дожидаясь похорон, отправили меня обратно к моим родителям. Мои родители умоляли их о прощении, но так его и не добились. Нет ничего важнее человеческой жизни, а я подтолкнула его к самоубийству, за что всегда буду испытывать вину. – Она помолчала. – Моя мать сказала: «Тебе нужно молить о прощении у каждого бога». Для моего раскаяния она водила меня в буддистский храм, в протестантскую церковь и в католическую. Каждому храму моя семья жертвовала большие суммы. – Ещё одна пауза. – Я сказала родителям, что хочу жить одна, и они купили мне дом, чтобы я жила как вдова. Моя служанка отправилась со мной.
Госпожа Чхо стряхнула с рубашки невидимую пылинку.
– Внезапно я впервые в жизни оказалась одна и не знала, что делать со своим временем. Но я хотела покончить с финансовой зависимостью от своих родителей. Я не рисую сама, но я люблю искусство. Я часто посещала галереи и подружилась с несколькими художниками. С их помощью я стала приглашать состоятельных покровителей на частные выставки у меня дома. Дела шли неплохо, и мне требовалось место побольше, так что я купила этот дом. По просьбам моих друзей-художников я добавила Чёрную Комнату, чем положила начало этому клубу.
Хотя Сонджу сказала служанке, что никто не должен знать о самоубийстве Кунгу, она рассказала об этом госпоже Чхо. Какое-то время они сидели неподвижно, глядя на сад, и тихо скорбели вместе о двух умерших молодых мужчинах. Поделившись этой правдой, которую они скрывали от других, они словно стали ближе. Тем утром между ними сформировалась особая связь.
Прежде чем уйти, госпожа Чхо сказала:
– Нам с вами – и всем женщинам в этом клубе – в равной мере досталось позора и страданий. Нам стоит быть добрее друг к другу.
Это была правда. Сонджу знала о ситуации дома у поварихи – давно безработный муж, не пропускающий ни одной юбки, и сыновья-подростки, винившие мать в частом отсутствии отца. Каждая женщина в Зале была травмирована тем или иным образом – как выросшая в бедности мисс Им, чей отец так позорно стал алкоголиком, а муж отказался от неё из-за бесплодия. Ёнги видела жестокость своего отца и не знала безопасности, пока росла. А Киджа – молодая, талантливая и умная девушка – передавалась из семьи в семью, как ненужная вещь. Сама Киджа не говорила об этом, но её тоже предали, и это нанесло ей глубокую душевную рану.
Сонджу осознала: ей стоило уделять им больше внимания. Киджа, Ёнги и мисс Им жили в Зале, и у них не было друзей или родных, которых они могли бы навещать. Всё, что у них было – это они сами и однообразная ежедневная рутина. Поэтому, начиная с этой недели, в некоторые субботы Сонджу оставалась в Зале и проводила время с ними, болтая, занимаясь вязанием, слушая песни по радио и подпевая им – так они забывали о холоде снаружи. Весной они отправились во дворец Чхандоккун, на вечерний фестиваль цветения вишни, и были очарованы ароматами весенних цветов под светом фонарей. Летом они клеили фотографии американских актрис в альбом, слушали по радио пьесы и ели дыни.
Осенью они гуляли по ковру из упавших листьев и смотрели на ярко-жёлтые, оранжевые и красные деревья. А зимой они ходили во дворец Кёнбоккун и играли в снежки, смеясь и игнорируя взгляды других посетителей.
Несмотря на эти субботние мероприятия, женщины в Зале знали, что воскресные поездки Сонджу приносили ей только разочарование. Они понимали, как сложно ей находиться в разлуке с дочерью так долго. Четырнадцать лет. Она сказала им однажды: это похоже на приговор. Страх нашёптывал ей: постепенно она может забыть лицо Чинджу. Или Чинджу изменится так сильно, что она не узнает свою дочь, даже если увидит. Ей так хотелось её увидеть.
В начале апреля она проезжала большие и маленькие станции по пути, и, увидев знакомую можжевеловую изгородь на высоком плато, наклонилась к окну. Под старым каштановым деревом она заметила двух мальчиков, оживлённо болтающих с девочкой, сидевшей на ветке. Чинджу! Чинджу! Сонджу едва не подпрыгнула на месте, не зная, смеяться ей или плакать. Её дочь, выросшая за два года в крепкую девочку, сидела на ветке, болтая ногами. Когда поезд промчался мимо, до конца маршрута Сонджу, не в силах успокоиться и усидеть на месте, ходила между рядами, улыбаясь во весь рот.
Больше Сонджу свою дочь не видела. Осенью она гуляла по тайному саду дворца Чхандоккун с женщинами Зала. Когда выпал снег, они вернулись во дворец Кёнбоккун для игры в снежки. В новогоднюю ночь они поприветствовали наступление 1955-го и поели рисовой похлёбки на удачу. На китайский Новый год они снова ели рисовую похлёбку, чтобы уж наверняка призвать удачу.
Снова пришла весна – небо было ясным и пронзительно-синим, и дни наступили такие чудесные, что сердце Сонджу трепетало, как птица в полёте. Когда прошли холодные ветра, в воздухе запахло невероятной свежестью.
В один из таких ясных дней она поехала на автобусе в центр города, как только клиенты ушли после субботнего обеда. Повсюду были люди. Автобусы гудели. Такси сигналили. Шаги Сонджу пружинили лёгкостью. Там, возле дворца Токсугун, стоял Кунгу в белой хлопковой рубашке и с синим пиджаком, перекинутым через руку. Он ждал её. Она побежала к нему и протянула руку, чтобы коснуться его плеча.
Мужчина повернулся. Она отступила в ужасе.
– Я думала… Извините.
Развернувшись, она в панике бросилась прочь, тяжело дыша. Во рту пересохло. Боль пронзила лёгкие, угрожая перекрыть кислород. Она не помнила, как заплатила водителю такси, но, добравшись домой, упала на пол прямо в гостиной и зарыдала, закрыв лицо руками.
Что заставило её вот так потерять рассудок? Она вспомнила тот день, когда Вторая Сестра просто сидела на улице, потеряв разум от бесконечных выстрелов и взрывов. Встревоженная, она вскочила на ноги. Вызвала в памяти свой последний день в Маари, когда она играла в «Я вижу» с дочерью. Она вспоминала улыбку Чинджу, её запах, её голосок и жесты. Хотелось бы ей сохранить щебетание и смех дочери в банке с плотной крышкой, чтобы слушать их каждый раз, когда разлука становилась невыносимой. Она скучала по деревне. Она скучала по запаху жжёной соломы и вкусу деревенской еды. Она скучала по людям и даже по коровам. Но больше всего она скучала по дочери. После всего этого потока воспоминаний она забыла об инциденте во Дворце Токсугун. Постепенно этот случай перестал казаться ей таким ужасным.