Моя дорогая Чинджу!
Я так по тебе скучаю. Не знаю, где ты сейчас живёшь, но мне хотелось бы, чтобы ты жила здесь, в Сеуле.
Недавно я шла по улице в Мёндоне и вдруг почувствовала знакомый запах. Я сразу поняла, что это: на прилавке продавались жареные кузнечики и воробьи. Это напомнило мне, как твоя тётя готовила воробьёв прямо во внутреннем дворе – это была её любимая закуска. Госпожа Чхо сказала как-то, что люди в Сеуле считают кузнечиков здоровой пищей, дающей много энергии. Мясо воробьёв здесь тоже считается деликатесом. Для меня это кусочек Маари.
Я часто думаю о своём времени в Маари. Я узнала там много нового о людях и жизни в целом: жаль, что я тогда не ценила это по достоинству. Меня утешает мысль, что ты сейчас находишься с хорошими людьми, которые искренне тебя любят, но что мне делать с запахом жареных кузнечиков, который я не могу выбросить из головы?
Хотела бы я быть сейчас с тобой. Я скучаю по тебе и по Маари – по месту, где ты родилась.
Сонджу шла в кофейню в Мёндоне на встречу с госпожой Чхо. Разноцветные листья падали с деревьев со вздохом смирения. Уличные торговцы жарили на прилавках каштаны и сушёных кальмаров. Проходя мимо, Сонджу вдохнула аромат, подумав о Кунгу и их последней ночи вместе, когда он чистил для неё жареные каштаны. Он сказал тогда, что любит её. Мысли о нём больше не приносили грусти – даже на двенадцатую годовщину его смерти. Иногда она всё ещё говорила с ним вслух, рассказывая, что с ней всё хорошо.
После кофе Сонджу и госпожа Чхо прошлись до галереи, которую часто посещали. Они направились к центральной секции, где обычно можно было встретить владельца галереи.
Под мягким искусственным светом Сонджу увидела женщину, сидевшую напротив владельца. Заметив их с госпожой Чхо, мужчина поднялся с кресла.
– Добрый день. Рад вас видеть, – сказал он и отступил в сторону. – Познакомьтесь с нашей художницей Илчхон. Вы о ней, разумеется, слышали – она весьма знаменита, – он поклонился художнице. – Госпожа Чхо владеет галереей за городом, – повернувшись к Сонджу, он добавил: – А госпожа Ё – её подруга.
Художница кивнула, не вставая с места.
– Приятно познакомиться с вами лично, – сказала госпожа Чхо со своей обычной уверенностью.
Владелец принёс ещё два стула. Сонджу села напротив художницы, не зная, что сказать и не в силах отвести от неё взгляда: женщина была одета в многослойную яркую западную одежду, каждый слой которой отличался от предыдущего по цвету и узору. У неё были длинные волосы почти до талии, яркий макияж и сигарета между указательным и средним пальцами. Глядя на Сонджу, художница медленно поднесла сигарету ко рту, чуть повернула голову в сторону и выдохнула дым. Вновь взглянув на Сонджу, она сказала:
– У вас интересное лицо.
Сонджу уже слышала это прежде, но никогда – от художника. Она коснулась своей покрасневшей щеки и заправила за ухо прядь волос.
– Я… спасибо.
Художница взяла ещё одну сигарету и втянула воздух. Медленно встала, выдохнула дым, кивнула госпоже Чхо и Сонджу и направилась к двери. Многослойная многоцветная юбка до щиколоток развевалась при каждом её шаге.
Сонджу и госпожа Чхо переглянулись. Владелец направился за художницей. Они услышали, как он сказал:
– Жду не дождусь увидеть ваши новые работы.
Дверь за художницей закрылась. Владелец галереи вернулся к ним и пояснил:
– При первой встрече она немного шокирует людей, конечно. Но госпожа Илчхон – настоящий художник. Она буквально живёт искусством.
– Очень яркая личность, явно не робкого десятка, – заметила госпожа Чхо. – Она моя ровесница?
– Она старше, чем выглядит, – ответил он. – Из хорошей семьи, но ушла из дома, чтобы посвятить жизнь искусству. Она рассказала мне, что раньше шила для женщин и часто из нужды спала в чужих кладовках. Она рисовала, где только могла, при любой возможности. Однажды её картину увидел и купил некий профессор. Она стала его любовницей. Несколько лет назад он умер.
Сонджу видела её картины в музее – насыщенные цвета и чёткие плавные линии, прямо как она сама. Она предполагала, что художник – мужчина, основываясь на имени. Если бы она узнала о такой женщине двадцать лет назад – о женщине из уважаемой семьи, которая бросила вызов устоявшимся правилам, – то она бы, наверное, призвала всю свою смелость и сделала бы то же самое, чтобы быть с Кунгу.
Была середина декабря. Сонджу в красном шарфе поверх чёрного пальто шла, сунув руки в перчатках в карманы, по переполненным улицам. Из всех магазинов, украшенных алыми бумажными гирляндами, звучала рождественская музыка. Пешеходы шли по тротуарам в разных направлениях. Такси и автобусы беспрерывно гудели в автомобильных пробках. Сонджу увидела молодую пару, которые шли под руку. Она вошла в торговый центр «Синсегэ» и протиснулась сквозь толпу. Две женщины, вероятно, мать и дочь, болтали, перебирая пластинки с американскими рождественскими песнями. Сонджу смотрела на них с завистью. В 1967 году, ещё через три Рождества, она сможет делать то же самое с Чинджу. Сердце её наполнилось счастьем.
Пройдясь по каждой улице в центре города, она почувствовала себя так, будто сделала что-то важное, хотя не сделала почти ничего. Последней остановкой стал цветочный магазин, где она купила букет. Цветы зимой! Она отправилась домой и поставила букет в большую стеклянную вазу, думая о Чинджу, которая так любила цветы.
На следующий день после звонка от госпожи Чхо Сонджу встретилась с ней в небольшом японском ресторанчике неподалёку от дома.
– Отсюда я поеду сразу в «Г-62», – сказала госпожа Чхо, поливая соусом кусок тунца. – Надо бы почаще видеться с господином Кимом. Думаю, он скучает по Залу.
– Я тоже, – сказала Сонджу.
Госпожа Чхо взяла последний кусок сашими с тарелки. Проглотив, она сказала:
– Кстати, я получила странный звонок от владельца галереи. Художница, которую мы встретили, написала твой портрет и хочет использовать твоё полное имя в качестве названия.
– Мой портрет? По памяти? С моим именем? А я могу сперва увидеть картину?
– Не беспокойся, портрет вряд ли будет похож на тебя. Её картины довольно абстрактные, – госпожа Чхо взяла свою сумочку. – Что мне ответить?
– Давайте сначала посмотрим на портрет.
Три дня спустя Сонджу увидела картину. Портрет всё-таки оказался похож, пусть даже с крупными линиями и мазками жёлтого и лавандового цвета. Она не знала, что чувствовать. Лицо на портрете нельзя было назвать ни грустным, ни счастливым – казалось, обладательница этого лица скрывает свои настоящие эмоции.
– Я правда так выгляжу? То есть… у меня правда такое выражение лица? – Сонджу уставилась на портрет.
– Иногда у тебя и впрямь бывает этот загадочный взгляд.
Когда Сонджу спросила владельца галереи о том, где сейчас художница, он сказал:
– Она не хочет объяснять свою работу, но настаивает, что женщина должна с гордостью носить своё имя. В журнале «Искусство сегодня» будет трёхстраничный разворот с её работами, и эта картина тоже будет там.
Сонджу нравилась дерзость этой художницы.
– Моё имя – Ё Сонджу, – объявила она.
В первый день весны Сонджу гуляла по залам музея во дворце Токсугун, когда наткнулась на двух своих одноклассниц. Одна из них сказала:
– Я видела твой портрет в «Искусстве сегодня» от художницы Илчхон. Я показала портрет мужу и сказала, что мы с тобой вместе учились. Я теперь всем это говорю.
Другая одноклассница кивнула. Сонджу выдавила вежливую улыбку и поблагодарила их, после чего поспешила покинуть музей, чтобы избежать дальнейшего участия в беседе.
Сонджу пробыла в «Г-62» всего полчаса, когда увидела господина Кима, который шёл к коттеджу. Она открыла дверь.
– Вас пригласила госпожа Чхо? Она ещё не пришла, но прошу, входите.
– Она не ответила на домашний телефон, так что я подумал, что она может быть здесь. Сегодня утром скончалась жена председателя Пака.
Сонджу опустилась в кресло.
– Она, конечно, долго болела, но… Это так внезапно. Прошу, садитесь.
Он сел напротив неё. Сонджу спросила:
– Как председатель Пак держится?
– Он выглядит грустным и потерянным, – взглянув в окно, господин Ким добавил: – Я не помню, чтобы чувствовал себя потерянным после смерти жены. Интересно, стоит ли считать это моим личным недостатком.
От удивления Сонджу приоткрыла рот: господин Ким делился с ней своими мыслями с такой лёгкостью, будто говорил сам с собой.
– Вы имеете в виду, что вы, возможно, слишком рациональны или даже бесчувственны?
Сонджу думала о себе, когда произносила это. Он кивнул несколько раз и устремил взгляд на газон за окном.
– Я смирился со своим договорным браком. Пытался сделать его как можно лучше для нас обоих, – он провёл по лбу рукой, словно пытаясь убрать выбившиеся из причёски волосы. – Полагаю, моя жена прожила хорошую жизнь. Я никогда не изменял ей. Хотя нельзя сказать, что я не испытывал соблазна.
Обычно он говорил куда меньше, но сейчас явно был в настроении откровенничать, так что Сонджу продолжала слушать.
– Моя жена была хорошей женщиной. Она полностью мне доверяла. Но она не знала меня по-настоящему. Признаю: я и сам не позволял ей как следует себя узнать. Но иногда я думал: неужели она и правда понимала бы меня лучше, если бы я ей открылся? – Он фыркнул. – Она часто говорила другим, что знает меня, как свои пять пальцев. Она знала мои привычки и некоторые предпочтения, но если бы она прочла мои мысли и желания, то увидела бы во мне незнакомца. Она никогда не задавалась вопросами о жизни, ничем страстно не увлекалась, не пыталась ничего изменить. Она просто жила, постоянно болтая о бессмысленных вещах.
Сонджу никогда не слышала раньше, чтобы он так говорил. Каждый клиент в Зале знал: несмотря на отсутствие детей, между председателем Паком и его женой существовала особая связь, которую не смогла разрушить даже её затяжная болезнь. Однако слушая господина Кима, Сонджу чувствовала, что он скорбел по отсутствию этой особой связи в собственном браке. Как странно: оказывается, у них было много общего. Но, возможно, она слишком многое додумывала.