– Что ты сказала? Моя Чинджу умерла? Нет!
Что-то внутри Сонджу с грохотом рухнуло. Она не могла понять, что Чинвон говорит.
– Я ждала четырнадцать лет. Ты сказала, Чинджу мертва? Нет.
Она тряхнула головой. Затем её мысли немного прояснились.
– Она не мертва. Я видела её из окна поезда. Я видела её на каштановом дереве. Когда ей было пять. Она не могла умереть в четыре года.
– Тётушка, ты, должно быть, видела Чинджин. Ей нравилось играть на том дереве. Это не могла быть Чинджу.
– Нет. Нет.
Вскочив со стула, Сонджу бросилась в спальню. Вернулась со шкатулками, где лежали письма к Чинджу, и швырнула их на пол. Она принесла ещё шкатулки. Письма высыпались одно за другим.
– Смотри. Я писала ей все эти годы. Ждала её.
Чинвон торопливо слезла со стула, чуть не споткнувшись, встала на колени и принялась собирать письма обратно в шкатулки. Она складывала их в аккуратные стопки, как будто это могло что-то исправить.
– В течение восьми лет, – слова рвались из груди потоком, – я ездила на экспресс-поезде каждое воскресенье, чтобы взглянуть на неё. Она не может быть мертва. Я не верю! Я ждала. Я ждала!
Издав долгий скорбный крик, она осела на пол, рыдая.
– Я ждала четырнадцать лет, – сказала она.
Пожалуйста, умоляла она, услышь меня – мир, кто-нибудь, кто угодно.
Чинвон плакала, закрыв лицо руками. Они рыдали вместе, пока у них не закончились силы и слёзы. Затем взглянули друг на друга. Лицо у Чинвон было красным и мокрым, но во взгляде читалась мягкость. И это Чинвон, которую никогда не видели плачущей в Маари, даже после ухода её матери.
– Тётушка, мы хорошо заботились о Чинджу. Вторая Тётушка и бабушка водили её к врачам каждый день, – сказала Чинвон, но Сонджу не желала слышать подробности.
Не сейчас и не завтра – а лучше никогда. Она обмякла, чувствуя себя полностью опустошённой.
– Может, тебе прилечь, тётушка?
– Да. Отведи меня в кровать, пожалуйста.
Чинвон помогла ей встать, поддерживая за талию, и отвела в кровать. Затем принесла стул из гостиной и села рядом с Сонджу. Сонджу закрыла глаза. Она не хотела ничего видеть, не хотела ничего слышать, не хотела говорить. Ей нечего было сказать. Она потеряла Кунгу. Она потеряла свою семью. Она потеряла Мису и даже мисс Им, и своего второго ребёнка, которого оставила на склоне холма перед верандой Второго Дома. А теперь и Чинджу. Всех, кто был ей дорог, мир у неё отбирал. На самом деле её первая потеря случилась ещё раньше: когда она поняла, что мать никогда не полюбит её так, как другие матери любят своих детей. Когда она пошла в школу, из-за Японии она лишилась своей страны, а позже нация страдала от войны и бедствий. Корея, как и она сама, не могла диктовать свою судьбу. Под властью Ли Сын Мана и военного режима была потеряна свобода слова. Разум Сонджу лихорадило: она подумала, что, должно быть, родилась не в том десятилетии и не в той семье.
Когда она открыла глаза, дочь смотрела на неё с портрета на стене.
«Ох, Чинджу, почему ты умерла? Я даже не смогла утешить тебя, когда ты заболела. Мне так жаль».
Сонджу отвернулась от стены.
– Чинвон, ты не могла бы снять портрет Чинджу и положить его в нижний ящик комода?
Чинвон сняла его, но заколебалась.
– Не могу на него смотреть, – пояснила Сонджу.
Чинвон быстро убрала портрет с глаз долой и села обратно на стул.
Сонджу посмотрела на неё. У Чинвон был такой же острый подбородок, как у Чинджу.
– Не могла бы ты остаться со мной? Не думаю, что мне стоит сегодня быть одной.
– Конечно, Младшая Тётушка. Я позвоню подруге и скажу ей меня не ждать.
Сонджу слышала приглушённый шёпот Чинвон, пока та говорила по телефону, после чего Чинвон вернулась в комнату и села на место.
Сонджу продолжала смотреть в потолок, говоря себе, что нужно позвонить госпоже Чхо. Молчание затягивалось: прошло ещё пять минут, может, десять. Вяло повернув голову, она попросила:
– Расскажи мне, как поживает Чина. Она была таким чувствительным ребёнком.
Чинвон прочистила горло.
– Семья Второго Дядюшки переехала в Сеул три года назад, как раз когда Чина поступила в колледж на факультет изящных искусств.
– Искусств, значит… – продолжай говорить, не думай, велела Сонджу себе. – Расскажи мне о своём муже. Как вы познакомились?
– Он приехал однажды навестить своего друга – нового учителя в Маари. Нас представили друг другу, – Чинвон наклонилась ближе. – Тётушка, может, ты чего-нибудь хочешь? Воды, чаю?
– Нет, спасибо. Значит, ты вышла замуж за того, кого выбрала сама, как и говорила в детстве.
– Да. Это было гораздо легче, чем я ожидала. Когда я рассказала семье, что хочу за него замуж, они даже не спорили. Думаю, после твоего ухода дедушка с бабушкой кое-что поняли. Бабушка сказала мне, что договорной брак – не для всех. Это меня тогда потрясло.
Сонджу вспомнила тот день, когда бывшая свекровь призналась, что ей нравится беседовать с Сонджу. Она долго молчала.
– Тётушка? – Чинвон обеспокоенно смотрела на неё, наклонив голову вбок.
– Ах да, твоя бабушка, – сказала Сонджу. – Она и правда бывает открыта к новым идеям. Расскажи мне о семье своего мужа.
– Они владеют книжным магазином в Йесане. Можешь представить меня в семье книголюбов? Я по-прежнему избегаю чтения при любой возможности.
Сонджу слабо улыбнулась.
– А дети? Сколько им?
– Девять, семь и четыре. У моего мужа нет братьев и сестёр.
– А Вторая Тётушка? Как она смогла присоединиться к мужу?
– Второго Дядюшку повысили до президента банка в городе неподалёку от Маари через два года после твоего ухода. Он написал родителям, что болен и нуждается в заботе жены. Бабушка была в шоке, – Чинвон улыбнулась. – Ты ведь её знаешь. Она была в ужасе от перспективы потерять ещё одного сына. Она сказала Второй Тётушке собирать вещи и немедленно отправляться к мужу. Та уехала через два дня, забрав с собой младших детей. У неё родился ещё один ребёнок после твоего отъезда – ещё одна девочка. Она оставила двух старших детей с бабушкой, чтобы семья не потеряла лицо и люди не думали, что они бросают стареющих родителей. Чина и Чхулджин очень плакали, когда их мать уехала, особенно Чина. Она скучала по матери каждый день.
Представив Чинджу, которая скучала по ней каждый день, Сонджу испытала резкую боль в животе. Подтянув колени к груди, она задержала дыхание, пока боль не прошла. Чинвон спросила:
– Всё в порядке?
– Да, всё нормально. Продолжай.
– Дедушка скончался в пятьдесят восьмом. Вторая Тётушка приезжала за ним поухаживать, когда болезнь стала серьёзной.
– Твой дедушка был ко мне очень добр, – сказала Сонджу.
Чинвон отвела взгляд.
– Без него в доме всё совсем не так.
– Какие цветы растут на холме перед верандой?
Сонджу часто представляла цветы там, где был похоронен её второй ребёнок.
Чинвон на мгновение наклонила голову.
– Понятия не имею. Я никогда не интересовалась этим, – она подошла к окну и выглянула в сад. – Чина постоянно говорит о тебе. Она тебя не забыла.
– Может, она захочет меня навестить? – спросила Сонджу.
– Я спрошу.
Вечером Сонджу позвонила госпоже Чхо и сообщила ей новости о Чинджу. Через полчаса в дверь постучали. Сонджу села в кровати, слыша, как госпожа Чхо говорит:
– Вы, должно быть, её племянница. Спасибо, что побыли с ней в это нелёгкое время.
Госпожа Чхо вошла в спальню и села на стул рядом с кроватью. Не говоря ни слова, она держала Сонджу за руку, иногда прижимая её к щеке. Они не говорили о Чинджу. Что тут было сказать?
Сонджу посмотрела на Чинвон, стоявшую у стула, затем на госпожу Чхо.
– Моя племянница ночует тут.
– Я рада. Я побуду здесь ещё немного, потом вернусь утром.
Когда госпожа Чхо приехала следующим утром, Чинвон ушла, бросив напоследок обеспокоенный взгляд на Сонджу. Госпожа Чхо села на диване рядом с Сонджу и наклонилась, чтобы убрать кудрявую прядь у неё со лба.
– Я позвонила Кидже и Ёнги. Одна из них скоро приедет.
– Спасибо. Я плохо спала ночью. Так что попробую поспать сейчас.
Сонджу легла в кровать. Госпожа Чхо проследовала в спальню за ней. Сонджу посмотрела на неё беззащитно и доверчиво, как ребёнок смотрит на мать.
– Вы останетесь со мной? – спросила она, сама озадаченная этой потребностью разделить с кем-то горе.
– Разумеется, – ответила госпожа Чхо.
Сонджу уснула, чувствуя, как госпожа Чхо осторожно перебирает ей волосы. Во сне Сонджу в панике искала своих детей – целый выводок – на большом пустом поле с дикими цветами. Но даже во сне она знала: на самом деле у неё только один ребёнок. Она произнесла: «Я вижу тебя…», как в игре, в которую они играли с дочерью перед её отъездом из Маари.
Проснувшись, она увидела рядом госпожу Чхо.
– Чинджу правда мертва? Чинвон сказала мне… но вы видели Чинвон?
– Да, она была здесь, но ушла.
Значит, это был не сон. Чинджу и правда мертва. Её дочь не приедет к ней. Для чего ей теперь жить? Она мысленно перебирала образы Чинджу, какой представляла её в течение всех этих лет. Вначале – маленькое чудо с десятью пальчиками на ногах. Трёхлетняя малышка, разглядывающая цветок, первоклассница с чёлкой до бровей. Десятилетняя девочка, играющая в «классики» в белой школьной блузке с круглым узорчатым воротником и в короткой синей юбке. Девушка-подросток с тяжёлой школьной сумкой, идущая с друзьями из школы в тёмно-синей форме, с волосами, зачёсанными набок. Серьёзная старшеклассница, погружённая в чтение книги. Её дочь не дожила даже до пяти. Сонджу уснула снова.
Проснувшись, она увидела Киджу, сидящую рядом с кроватью.
– Как давно ты здесь? Надо было меня разбудить.
– Не очень давно. Около часа. Госпожа Чхо сказала, что тебе нужно поспать.
– Мне так повезло встретить вас всех. Мы ведь семья, правда?
– Да, госпожа Ё. Мы семья.
Сонджу заплакала. Потом прекратила, отвернулась и расплакалась снова. Она подтянула одеяло повыше, чтобы вытереть слёзы, скатившиеся на шею.