Нить
Л. С. Баксту
Через тропинку в лес, в уютности приветной,
Весельем солнечным и тенью облита,
Нить паутинная, упруга и чиста,
Повисла в небесах; и дрожью незаметной
Колеблет ветер нить, порвать пытаясь тщетно;
Она крепка, тонка, прозрачна и проста.
Разрезана небес живая пустота
Сверкающей чертой – струною многоцветной.
Одно неясное привыкли мы ценить.
В запутанных узлах, с какой-то страстью ложной
Мы ищем тонкости, не веря, что возможно
Величье с простотой в душе соединить.
Но жалко, мертвенно и грубо все, что сложно;
А тонкая душа – проста, как эта нить.
Три формы сонета
I
Веленьем не моим, но мне понятным,
Ты, непонятная, лишь мне ясна.
Одной моей душой отражена,—
Лишь в ней сияешь светом незакатным.
Мечтаньям ли, молитвам ли невнятным
Ты отдаешься средь тоски и сна,—
От сна последнего ты спасена
Копьем будящим, ядом благодатным.
Я холод мертвый ядом растоплю,
Я острого копья не притуплю,
Пока живая сила в нем таится.
Но бойся за себя... Порою мнится,
Что ложью острое копье двоится —
И что тебя я больше не люблю.
II
Я все твои уклоны отмечаю.
Когда ты зла,– я тихо утомлен,
Когда ты падаешь в забвенный сон,—
С тобою равнодушно я скучаю.
Тебя, унылую, брезгливо презираю,
Тобой, несчастной,– гордо очерчен,
Зато в глубокую всегда влюблен,
А с девочкою ясною – играю.
И каждую изменчивость я длю.
Мне равносвяты все твои мгновенья,
Они во мне – единой цепи звенья.
Терзаю ли тебя, иль веселю,
Влюбленности ли час, иль час презренья,—
Я через все, сквозь все – тебя люблю.
III
Б. Б-у.
«...И не мог совершить там никакого чуда...»
Не знаю я, где святость, где порок,
И никого я не сужу, не меряю.
Я лишь дрожу пред вечною потерею:
Кем не владеет Бог – владеет Рок.
Ты был на перекрестке трех дорог,—
И ты не стал лицом к Его преддверию...
Он удивился твоему неверию
И чуда над тобой свершить не мог.
Он отошел в соседние селения
Не поздно, близок Он, бежим, бежим!
И, если хочешь,– первый перед Ним
С безумной верою склоню колени я...
Не Он Один – все вместе совершим,
По вере,– чудо нашего спасения...
07 Париж
Мирра Лохвицкая
Из цикла «Под небом Эллады»
Эллада
I
Туда, туда, в страну цветущих роз,
Где Зевсу гимн возносит филомела,
Стремится рой моих крылатых грез,
Там жить бы я и умереть хотела!
Мне кажется, как будто, прежде там
Любила я, томилась и желала...
И волю дав причудливым мечтам,
Лечу туда, где я жила сначала,
К невозвратимо-канувшим годам,
К иным минутам счастья и печали,
Когда меня Тимандрой называли...
Свои мечты я в строфах передам,
Затем, что ближе к музыке созвучий
И лепет волн, и кедра шум могучий.
II
Как в смутном сне, я помню знойный день;
Держа в руках цветочные корзины,
Усталая, я села на ступень
У пьедестала мраморной Афины.
Был полон рынок, солнцем залитой,
Кипела жизнь роскошная Эллады,
Пленяли взор изящной простотой
Красавиц стройных легкие наряды.
Как много лиц мелькало предо мной:
Философы, носильщики, рабыни..
Звучал язык, забытый мною ныне,
Но некогда и близкий и родной,
И падала, журча, струя фонтана
Из губ открытых каменного Пана..
III
Но вот, нежданно я окружена
Ораторов толпой красноречивой;
Кому гвоздика пышная нужна,
Кому корзинка с жгучею крапивой
(Невзрачное растенье, но оно
Одобрено бессмертной Афродитой
И почему-то ей посвящено),
Кому венок из роз, плющом увитый,
Иль алый мак, простой цветок полей,
Желанный тем, что нам дает забвенье,—
Через него в блаженном сновиденье
Покинутым отраду шлет Морфей;
Его потом я оценила тоже,
Тогда ж – фиалки были мне дороже.
IV
И на груди лиловенький букет
Я спрятала рукою торопливой,
Сказав: «В лесу фиалок больше нет!»
Ораторов толпе красноречивой.
Ах, есть меж ними юноша один,
Зеленый лавр чело его венчает,
Он говорит – и молкнет шум Афин,
И с трепетом народ ему внимает!
Никто, как он, на левое плечо
Так царственно не может плащ закинуть
Иль взглядом гордым вкруг себя окинуть,
Когда, с врагами споря горячо,
Он вступится за честь родного края,
И речь его гремит, не умолкая.
V
Но не со мной он грозен и суров,
Мне ласк его знакома страсть живая...
Я встретилась с соперником богов,
Душистые фиалки продавая.
И предложила я ему цветы,
Пролепетав приветствие простое,
Он принял их. – Сбылись мои мечты
В тот светлый миг, в то утро золотое!..
С тех пор всегда лиловенький букет
Скрываю я на дне своей корзины
И жду его у мраморной Афины,
Твердя другим: «фиалок больше нет!»,
Сама фиалкой сделаться желая,
Чтобы ему отдать себя могла я!..
VI
Куда спешишь, волнуяся, народ?
Что там за гул, за крики исступленья?
Кто там с челом увенчанным идет,
Как славный вождь, окончивший сраженье?..
То он, то он, его я узнаю!
Но кто она, красавица чужая?
Зачем ей руку подал он свою,
Ее с восторгом счастия встречая?
Красив ее обдуманный наряд,
Как бабочка весной – она одета...
Но кто ж она? – «Гетера из Милета»,
Мне из толпы с насмешкой говорят.
Гетера? – да! Но как бледны и жалки
Пред этой розой скромные фиалки!
VII
Перикл, Перикл! меня не видишь ты?
Не подаришь улыбкою привета?
О, пусть дождем летят к тебе цветы,
К твоим ногам не брошу я букета!
Нет, я горда, я не желаю быть
Соперницей с продажною гетерой,
Забытая – сумею позабыть
Свою любовь с поруганною верой.
Косматый фавн давно в меня влюблен,
И от меня он жаждет поцелуя;
К нему на луг сегодня убегу я,
Хоть, правда, он неловок и смешон,
Как будто – хром, как будто – кос немного,
Зато женой я буду полубога.
VIII
И вот из мести милому врагу,
Цветами фавну рожки обвила я,
Застав его уснувшим на лугу,
И разбудила... Очи протирая,
Проснулся фавн; – к смеющимся устам,
Как флейту, он прижал тростник прибрежный,
И зазвучал по рощам и лугам
Певучий звук, ласкающий и нежный.
На этот зов откликнулся народ
Кудрявых фавнов, хитрый и задорный,
Пришел сатир, покрытый шерстью черной,
Сбежалися нагие нимфы вод,
И закружился в пляске хороводной
Весь этот мир беспечный и свободный...
IX
И я... я тоже счастлива была!
Забыв измены легкую невзгоду,
Я виноградом кудри убрала
И к резвому примкнула хороводу.
Забыто все: Перикл....любовь... тоска...
И торжество Аспазии презренной...
Казалось, жизнь светла и широка
Под эти звуки песни вдохновенной!..
Любовь, как солнце, тем так хороша,
Что красит все для любящего взора,
Веселье грусть в душе сменяет скоро,
Затем, что к свету просится душа,
Что ею лишь мы счастливы и рады...
Для жизни жить – таков закон Эллады.
1892
Александр Лукьянов
Бледного месяца матовый свет...
В тихом раздумьи иду я по саду.
О, как отраден весенний привет
Скорбному сердцу и грустному взгляду!
Много принес испытаний и бед
День схороненный... И вот мне в награду —
Месяц... затишье... сирени расцвет...
Влажная ночь разливает прохладу.
Царство природы... Как старец седой,
Тополь серебряный веткою гибкой
Путь заграждает, склонясь над тропой.
Прошлое было печальной ошибкой...
Хочется верить, что с этой весной
Жизнь озарится весенней улыбкой!
Ласточка
Ласточка бьется над кровлей моей,
Звонко щебечет и манит меня
В даль голубую – к простору полей,
К яркому солнцу горячего дня,
К роще зеленой, где в блеске лучей,
Точно струя золотого огня,
Льется в кругу незабудок ручей,
Нежно, как струны гитары, звеня.
Как я любил эту чудную даль!
Но мне покоя и там не найти...
Вот когда детства беспечного жаль!
Все, что я видел на грустном пути,
Мне не забыть, не рассеять печаль...
Ласточка, ласточка, дальше лети!
Забыв тревоги дня, как счастлив я порою
От города вдали! Безмолвны небеса,
Заря вечерняя бледнеет за горою,
И падает с ветвей жемчужная роса.
Подходит тихо ночь, все ярче надо мною
Далекая звезда, ночных небес краса,
И, в грезы погружен, объятый тишиною,
Я чутко слушаю природы голоса...
Иду. Вокруг цветы. В тени густого сада
Летают весело ночные мотыльки...
Но вот в мое лицо повеяла прохлада,
Раскинулись поля, донесся плеск реки...
О ночь прекрасная! О чудная награда
За долгий день труда, волненья и тоски!
Я далеко от шума городского,
Вокруг меня лежит глубокий снег;
Но кони быстро мчатся на ночлег,
И я боюсь: тоска вернется снова!
Какая ночь... Нет сумрака ночного...
Ямщик, сдержи коней летучий бег,—
Хотел бы я не видеть целый век
Угрюмых стен покинутого крова!
Прочь от него, от шума и людей!
Люблю простор и тишину полей,
Мерцанье звезд на дальнем небосклоне...
Простив судьбе, не помню грустных дней,
Мечты летят за счастием в погоне,
Я вижу сон... О, тише, тише, кони!
Памяти сестры
(Ек. Лукьяновой)
Ты все надеялась... С болезнью роковой
Была бессильная, тяжелая борьба.
Так осенью цветок глядит в туман с мольбой,
Но светлых нет лучей – напрасная мольба!
Недуг тебя душил безжалостной рукой,
Хваталась ты за грудь и, как дитя, слаба,
Смотрела на меня с мучительной тоской,
Твой взгляд мне говорил: «Что делать...
знать, судьба!»
Я утешал тебя, заплакать сам готов:
«Родная, не грусти... Недалеко весна,
Окрепнет грудь твоя от воздуха лесов,
С весенним ясным днем и будешь ты ясна».
Бодрее ты была от этих жалких слов,
А я со страхом ждал, когда придет весна...
На финском берегу
I
Серое небо и серое море...
Волны угрюмо шумят,
Чайки, белея на сером просторе,
С криком печальным летят.
Старые сосны в тяжелом уборе
В мутные волны глядят,
Точно какое-то скрытое горе
Высказать морю хотят.
Грозно промчалась здесь буря седая,
След ее берег хранит:
Мертвые сосны, в песке утопая,
Мрачно гниют, и стоит
Камнем могильным гранит—
Символ печального, серого края!
Две эпохи
II
Когда погаснет блеск рассвета золотого,
Живительная мысль в бессилии замрет,
Дух человеческий тогда мельчает снова
И гибнет в суете томительных забот.
Тогда животный страх толпу ведет сурово,
Отчаянье, порок в ее сердцах растет,
И с ужасом глухим, полна бессилья злого,
Без цели и пути она во тьме бредет.
Тогда стареет мир, печально измененный,
И горечь он несет толпе порабощенной;
Нет света на земле, нет силы и чудес...
Жизнь веет холодом застывшего движенья,
И смерть стоит в толпе, как страшный призрак тленья,
Как неизбежное возмездие небес!