Петербургский сонет
Допил вино из светлого бокала,
И душу обагрил мучительный зарок:
Я от людей ушел и, снова одинок,
Брожу в тиши заснувшего канала.
В моей душе – холодный свет опала.
Когда -то был с людьми и дух мой изнемог.
Теперь хочу вплести в суровость четких строк
Я блеск стальной зеркального кристалла.
Ах, в одиночестве – томительность отрад.
Хочу бродить один. Петра затихший град
Пленит каналов дымчатой тревогой.
О город тайн! Душой с тобою обручен,
Иду твоей извилистой дорогой,
Рукой невидимой на гибель обречен.
Из цикла «Весенний хмель»
5
Ну, прощай. Ухожу. Суждено.
Хмеля вешнего верный вассал,
Я кидаю допитый бокал —
Неразгаданной цепи звено.
Загорается новая даль —
Я не вижу гнетущих преград,
Промелькнувшей любви мне не жаль,
Я грядущему трепетно рад.
Ну, прощай. Нам не вместе идти,
Верный рыцарь царицы-весны,
По изгибам хмельного пути
Я иду, не пытая куда.
Повторяя завет старины:
«Сломят пусть – не согнут никогда».
Сонет
Не трудно красиво начать,
Но как же закончить красиво?
В душе бороздятся извивы,
Тревожит былого печать.
О, если б конец угадать!
Зов осени – в зреющей ниве,
Решиться отбросить огниво,
Хоть можно огонь высекать.
Не надо сближения длить.
Как только надорвана нить,
Уйдите свободным и ярким,
И будет ваш образ певуч —
Томящим, манящим подарком
От сердца останется ключ.
Алексей Скалдин
Петербург
I
Вечерний час. Мигая, фонари
Возносят лики длинной чередою:
Над городом, над ясною звездою,
Фонарный свет, как отблески зари.
Что ж, город мой, до времени цари:
Ничтожен ты в туманах, над водою,
И твой предсмертному подобен вою
Предсонный гул... О, Муза, посмотри!
Ты – мудрая. Когда умолкнут шумы,
Поведаешь о том, что было днем,
Мы в полночь вместе к солнцу воззовем,
Теперь же отдадим иному думы
И песен дар: зане совлек Господь
Покров дневной, – раскрыта наша плоть.
II
Гляди. Решай, на что направим взоры:
Там, на скале, стал призрачен титан,
Покинули блудницы смрадный стан,
И за добычею выходят воры.
Дома стоят, как каменные горы,
Над маревом болотистых полян,
Осклизлые, но то не кровь из ран,
А гной, смертельный гной точат их поры.
Здесь тайна нам дана. Светильный газ,
Подобно этим трупам синегубым,
Зловонный, мерзостный течет по трубам,
Чтоб вспыхнуть радостно в последний час.
Покойникам воскресные одежды
Готовит смерть. Раскрой же шире вежды.
1912
Каменные бородачи
Андрею Белому
На мощные подняли рамена
Навесов темных тягостное бремя.
В пыли густой и каменное темя
И бороды упавшая волна.
Недвижные! К чему им числить время?
Под ними площадь мертвых снов полна.
Не раз дымилась кровию она,
Но здесь не прорастет свободы семя.
А я люблю немых бородачей.
Провал глазниц и напряженность жил
Мне говорят: «пойми, сними с нас узы».
Что мастер тот, резец волшебный чей
Вас создал, в вас, надвременных, вложил?
Вы – повесть тайная его и Музы.
1912
Сергей Соловьев
Посвящение
Памяти Юрия Сидорова
Я вижу гор шотландских властелина,
Я слышу лай веселых песьих свор.
Под месяцем, теней полна долина,
Летит Стюарт и грозный Мак-Айвор.
В тумане вереск. Мрачен разговор
Столетних елей. Плачет мандолина,
И шепчет ветр над урною: Алина!
О, темных парк жестокий приговор!
Но се алтарь. Клубится ладан густо.
Какая радость в слове Златоуста!
Выходит иерей из царских врат,
И розами увит его трикирий.
Я узнаю тебя, мой брат по лире,
Христос воскрес! мы победили, брат.
Поцелуй
Твое лицо – запечатленный сад,
Где утренняя роза розовеет;
От лепестков полураскрытых веет,
Маня пчелу, медовый аромат.
И я пришел в цветущий вертоград,
Где райский плод сквозь зелени краснеет.
Ах, знал ли я, что для меня созреет
Румяных уст мускатный виноград?
Твои глаза впивая взором жадным
И ими пьян, как соком виноградным,
Припав к груди, я пью душистый вздох,
Забыв о всем волнующемся мире.
В твоих губах, как в золотом потире —
И небеса, и ангелы, и Бог.
Венера и Анхиз
Охотник задержал нетерпеливый бег,
Внезапно позабыв о луке и олене.
Суля усталому пленительный ночлег,
Богиня ждет его на ложе томной лени.
Под поцелуями горят ее колени,
Как роза нежные и белые, как снег;
Струится с пояса источник вожделений,
Лобзаний золотых и потаенных нег.
Свивая с круглых плеч пурпуровую ризу,
Киприда падает в объятия Анхизу,
Ее обвившему, как цепкая лоза.
И плача от любви, с безумными мольбами,
Он жмет ее уста горящими губами,
Ее дыханье пьет и смотрит ей в глаза.
Купанье нимф
На золотом песке, у волн, в тени лавровой,
Две нимфы, нежные, как снег с отливом роз,
Сложили бережно прозрачные покровы
И гребни вынули из ароматных кос.
Климена нежная с Агавой чернобровой
Поплыли, обогнув береговой утес,
И ветер далеко веселый смех разнес,
Ему отозвались прибрежные дубровы.
И целый час слышны удары, крик и плеск.
Но солнце низится, умерив зной и блеск,
И девы стройные, подобные лилеям,
Выходят на песок, который так горяч,
Что им обжег ступни. Они играют в мяч,
Натершись розовым, блистательным елеем.
Максу ВолошинуСонет
Ты говорил, а я тебе внимал.
Элладу ты явил в словах немногих:
И тишину ее холмов отлогих
И рощ, где фавн под дубом задремал.
Когда б ты знал, как в сердце принимал
Я благостную нежность линий строгих.
Ты оживил напевы козлоногих
И спящих нимф, в тени, без покрывал.
И понял я, что там безвластно горе,
Что там пойму я все без дум и слов,
Где ласково соединяет море
Брега мостом фиалковых валов,
В которых отразился свод лазурный,
Где реет тень сестры над братской урной.
1906
София Парнок
Фридриху КруппуСонет
На грани двух веков стоишь ты, как уступ,
Как стародавний грех, который не раскаян,
Господней казнию недоказненный Каин,
Братоубийственный, упорный Фридрих Крупп!
На небе зарево пылающих окраин.
На легкую шинель сменяя свой тулуп,
Идет, кто сердцем щедр и мудро в речи скуп,—
Расцветов будущих задумчивый хозяин.
И ядра – дьявола плуги – взрывают нови,
И севом огненным рассыпалась шрапнель.
О, как бы дрогнули твои крутые брови
И забродила кровь, кровавый чуя хмель.
Но без тебя сверкнул, и рухнул, и померк
Тобой задуманный чугунный фейерверк.
Сонет
Следила ты за играми мальчишек,
Улыбчивую куклу отклоня.
Из колыбели прямо на коня
Неистовства тебя стремил излишек.
Года прошли, властолюбивых вспышек
Своею тенью злой не затемня
В душе твоей, – как мало ей меня,
Беттина Арним и Марина Мнишек!
Гляжу на пепел и огонь кудрей,
На руки, королевских рук щедрей,—
И красок нету на моей палитре!
Ты, проходящая к своей судьбе!
Где всходит солнце, равное тебе?
Где Гете твой и где твой Лже-Димитрий?
Акростих
Котлы кипящих бездн – крестильное нам лоно,
Отчаянье любви нас вихрем волокло
На зной сжигающий, на хрупкое стекло
Студеных зимних вод, на край крутого склона.
Так было... И взгремел нам голос Аполлона,—
Лечу, но кровию уж сердце истекло,
И власяницею мне раны облекло
Призванье вещее и стих мой тише стона.
Сильнее ты, мой брат, по лире и судьбе!