Последний фавн
В цилиндре и пальто он так неразговорчив,
Всегда веселый фавн... Я следую за ним
По грязным улицам, и оба мы храним
Молчание... Но вдруг – при свете газа – скорчив
Смешную рожу, он напоминает мне:
«Приятель, будь готов: последний сын Эллады
Тебе откроет мир, где древние услады
Еще не умерли, где в радостном огне
Еще цветет, цветет божественное тело!»
Я тороплю, и вот – у цели мы. Несмело
Толкаю дверь: оркестр, столы, сигарный дым,
И в море черных спин – рубиновая пена —
Пылают женщины видений Ван-Донгэна,
И бурый скачет в зал козленком молодым!
1910
Флейта Марсия
Да будет так. В залитых солнцем странах
Ты победил фригийца, Кифаред.
Но злейшая из всех твоих побед —
Неверная. О Марсиевых ранах
Нельзя забыть. Его кровавый след
Прошел века. Встают, встают в туманах
Его сыны. Ты слышишь в их пэанах
Фригийский звон, неумерщвленный бред?
Еще далек полет холодных ламий,
И высь – твоя. Но меркнет, меркнет пламя,
И над землей, закованною в лед,
В твой смертный час осуществляя чей-то
Ночной закон, зловеще запоет
Отверженная Марсиева флейта.
1911
Акростих
А. В. Вертер-Жуковой
Ваш трубадур – крикун, ваш верный шут – повеса
(Ах, пестрота измен – что пестрота колен!).
Ваш тигр, сломавши клеть, бежал в глубины леса,
Единственный ваш раб – арап – клянет свой плен.
Разуверения? – нашептыванья беса!
Тревожные крыла – и в лилиях явлен
Едва заметный крест... О узкая принцесса,
Разгневанная мной, вы золотой Малэн:
Желтели небеса и умолкали травы,
Утрело, может быть, впервые для меня,
Когда я увидал – о свежие оправы
Очнувшихся дерев! о златовестье дня! —
Ваш флорентийский плащ, летящий к небосклону,
Аграф трехлилейный и тонкую корону.
Ворзель, июнь 1912
МатериСонет-акростих
Так строги вы к моей веселой славе,
Единственная! Разве Велиар,
Отвергший всех на босховском конклаве,
Фуметой всуе увенчал мой дар?
Иль это страх, что новый Клавдий-Флавий,
Любитель Велиаровых тиар,
Иезавелью обречется лаве —
Испытаннейшей из загробных кар?
Люблю в предверьи первого Сезама
Играть в слова, их вероломный друг,
Всегда готовый к вам вернуться, мама,
Шагнуть назад, в недавний детский круг,
И вновь изведать чистого бальзама —
Целебной ласки ваших тихих рук.
1913
Николаю БурлюкуСонет-акростих
Не тонким золотом Мирины
Изнежен дальний посох твой:
Кизил Геракла, волчий вой —
О строй лесной! о путь старинный!
Легка заря, и в лог звериный,
Апостольски шурша травой,
Юней, живей воды живой
Болотные восходят крины.
Усыновись, пришлец! Давно ль
Ручьиные тебе лилеи
Лукавый моховой король,
Ютясь, поникнет в гоноболь,
Когда цветущий жезл Гилей
Узнает северную воль...
1913
Закат на Елагином
Не веер – аир. Мутный круг латуни.
Как тяжела заклятая пчела!
Как редок невод воздуха! К чему ни
Притронешься – жемчужная зола.
О, вечер смерти! В темный ток летуний
Устремлены двуострые крыла:
В солнцеворот – испариною луни
Покрытые ты крылья вознесла.
О, мутный круг! Не росными ль дарами
Блистает шествие и лития
Над аирными реет серебрами?
О, как не верить: крыльями бия, —
Летунья ли, иль спутница моя? —
Отходит в ночь – в латунной пентаграмме.
1914
Николаю КульбинуСонет-акростих
Наперсник трав, сутулый лесопыт
Искусно лжет, ища себе опоры:
Коричневый топаз его копыт
Оправлен кем-то в лекарские шпоры.
Лужайка фавнов; скорбно предстоит
Ареопагу равных скоровзорый:
«Южнее Пса до времени сокрыт
«Канун звезды, с которой вел я споры».
Умолк и ждет и знает, что едва
Ль поверят фавны правде календарной...
Бессмертие – удел неблагодарный,
И тяжела оранжевая даль,
Но он, кусая стебель в позолоте,
Уже вздыхает о солнцевороте.
1914
Концовка
Сколько званых и незваных,
Не мечтавших ни о чем,
Здесь, плечо к плечу, в туманах
Медным схвачено плащом!
Пришлецов хранитель стойкий
Дозирает в дождеве:
Полюбивший стрелы Мойки
Примет гибель на Неве...
Город всадников летящих,
Город ангелов трубящих
В дым заречный, в млечный свет —
Ты ль пленишь в стекло монокля,
Тяжкой лысиною проклят
И румянцем не согрет?..
1915
И, медленно ослабив привязь,
Томясь в береговой тиши
И ветру боле не противясь.
Уже зовет корабль души.
Его попутное наитье
Торопит жданный час отплытья,
И, страстью окрылен и пьян,
В ея стремится океан.
Предощущениями неги
Неизъяснимо вдохновлен,
Забыв едва избытый плен,
О новом не ревнуя бреге,
Летит – и кто же посягнет
На дерзостный его полет?
1920?
Баграт
На том малопонятном языке,
Которым изъясняется природа,
Ты, словно незаконченная ода,
В суровом высечен известняке.
Куда надменная девалась кода?
Ее обломки, может быть, в реке,
И, кроме неба, не желая свода,
Ты на незримом держишься замке.
Что нужды нам, каков ты был когда-то,
Безглавый храм, в далекий век Баграта?
Спор с временем – высокая игра.
И песнь ашуга – та же песнь аэда,
«Гамарджвеба!» Она с тобой, Победа
Самофракийская, твоя сестра!
1936
Поcв.Шарля Бодлера
Идеал
Нет, ни красотками с зализанных картинок —
Столетья прошлого разлитый всюду яд! —
Ни ножкой, втиснутой в шнурованный ботинок,
Ни ручкой с веером меня не соблазнят.
Пускай восторженно поет свои хлорозы,
Больничной красотой пленяясь, Гаварни —
Противны мне его чахоточные розы:
Мой красный идеал никак им не сродни!
Нет, сердцу моему, повисшему над бездной,
Лишь, леди Макбет, вы близки душой железной,
Вы, воплощенная Эсхилова мечта,
Да, ты, о Ночь, пленить еще способна взор мой,
Дочь Микеланджело, обязанная формой
Титанам, лишь тобой насытившим уста!
Поcв.Артюра Рембо
Зло
Меж тем как красная харкотина картечи
Со свистом бороздит лазурный небосвод
И, слову короля послушны, по-овечьи
Бросаются полки в огонь, за взводом взвод;
Меж тем как жернова чудовищные бойни
Спешат перемолоть тела людей в навоз
(Природа, можно ли взирать еще спокойней,
Чем ты, на мертвецов, гниющих между роз?) —
Есть бог, глумящийся над блеском напрестольных
Пелен и ладаном кадильниц. Он уснул,
Осанн торжественных внимая смутный гул,
Но вспрянет вновь, когда одна из богомольных
Скорбящих матерей, припав к нему в тоске,
Достанет медный грош, завязанный в платке.
Поcв.Тристана Корбьера
Скверный пейзаж
Песок и прах. Волна хрипит и тает,
Как дальний звон. Волна. Еще волна.
– Зловонное болото, где глотает
Больших червей голодная луна.
Здесь медленно варится лихорадка,
Изнемогает бледный огонек,
Колдует заяц и трепещет сладко
В гнилой траве, готовый наутек.
На волчьем солнце расстилает прачка
Белье умерших – грязное тряпье,
И, все грибы за вечер перепачкав
Холодной слизью, вечное свое
Несчастие оплакивают жабы
Размеренно-лирическим «когда бы».
Михаил Струве
Поникнув воспаленными крылами,
Багряный лик в последний раз блеснул.