I
В начале всех начал Единосущий!
Посмеет ли не верить светлый ум,
Что в силе радостной и всемогущей
Ты – зачинатель дивных воль и дум?
Был хаос мрачный, черной ночи гуще,
Где царствовал над бездной грозный шум,
Где сон отяготел, как смерть, гнетущий,
И ветер выл, безумен, дик, угрюм...
Но волею прекрасной и премудрой
Расторглись путы скованных небес,
И тверди ясной засияло утро.
Ты сотворил людей, зверей и лес,
И звуки арф, и краски перламутра,
И тайный мир невидимых чудес.
20 октября 1920
II
Я верую в таинственное Слово,
Рожденное от вечного Отца;
Предвечное в Едином стало ново,
Единое не ведало конца.
И Бесконечное, в лучах Лица,
В Нем снова обрело Себе Другого.
И в славе дивной Божьего венца
Единосущее – как Мысль Благого.
Благоухание небесных роз,
Сладчайший и чудесный Свет от Света,
Твоею ризою земля одета.
Ты положил на мрак печать запрета
И чудотворно дольний мир вознес
К себе на лоно, Иисус Христос.
21 октября 1920
III
Для нас, людей, и нашего спасенья
Ты воплотился, в мир сойдя. Господь.
От Духа вечного Твое рожденье;
Священная – в Фаворском свете – плоть:
Залоги тайные преображенья.
И жалом змей не смеет уколоть
Нас, узников и пленников томленья:
Тобою можем сумрак побороть.
И в сонме звезд, и в солнечной порфире
В Купели Овчей, посреди калек;
И в Кане Галилейской, там, на пире;
Вне времени, – и здесь, из века в век:
Ты вне пространств, и в этом дольнем мире
Всегда Единый – Богочеловек.
21 октября 1920
IV
При Понтии Пилате Ты распят,
Согласно слову дивных откровений...
Среди Израиля неверных чад
Кто пред Тобой тогда склонил колени?
И мрака страж, хранитель смерти, ад
Ждал в трепете последних повелений.
И раб свободы, римлянин Пилат,
Напрасно расточал слова сомнений.
Что истина? – звучал слепой вопрос,
Как темный вызов дрогнувшего мира.
Но пала власть всемирного кумира:
Ты, наш Господь, страдая, крест понес,
При песнях в небе ангельского клира,
И тайно погребен, в саду, меж роз.
21 октября—11 ноября 1920
V
Простою будь, душа, как голубица,
Но мудрою, как прозорливый змей.
Не только верь, но знай, дерзай и смей
Невинной кровью тайно причаститься.
И древней книги ветхая страница
Тогда предстанет для твоих очей —
Вся соткана из солнечных лучей,
И будет вся земля – как плащаница.
И поколеблются закон и вес
В премудрости живых противоречий,
И ты поймешь пророчество предтечи.
И голос тайный от святых небес
Над этим миром прозвучит далече:
Так! Иисус на третий день воскрес!
21 октября 1920
VI
Я верю, Господи! Ты вознесен!
И вот звучат, как арфы, неба сферы.
Тому на радость явь Христовой веры,
Кому земля – как преходящий сон.
И взор земной виденьем изумлен
Пространств без времени и сил без меры.
А там, внизу, во мраке душной серы,
Мир демонов мечом Твоим пронзен.
Ты одесную Бога. Звезды ждут...
И вот, подлунный мир трубой волнуя,
Архангелы во сретенье грядут.
И в голубых лучах, в любви ликуя,
Тебе престолы благостно поют
Священное от века аллилуйя.
24 октября 1920
VII
Да, Ты грядешь со славою судить,
И мертвые восстанут из могилы,
Живым же будут радости не милы
Слепой земли. И в миг порвется нить—
Последняя, что вяжет нас: – «не быть»
Вдруг станет «быть». И станет мир постылым,
Где нам, глухим, нечистым и бескрылым,
Как в склепе суждено, стеная, жить.
И мир, внезапно ужасом объятый,
Недавний пленник змейного кольца
слышит грома грозные раскаты.
И мы узрим сияние Лица...
Не будет царству Твоему конца,
Царь космоса и Человек Распятый!
25 октября 1920
VIII
Сонм ангелов, сих белокрылых стая,
Тебя поет в святой голубизне.
Но здесь душа, земная и простая,
Изнемогает, Отче, в страстном сне.
И преклонив колени, у креста я
Молюсь Тебе и Девственной Жене.
И кажется, что небо, тихо тая,
Спускается лазурное ко мне.
Так дышит Дух Святой везде, где хочет,
В Нем утешение и в Нем залог
Свободы тайной. Он один пророчит
Устами тех, кто землю превозмог.
И Церковь меч о камень веры точит
Тобою, Дух и вечносущий Бог.
25 октября – 11 ноября 1920
IX
Теперь молчит Синайская гора,
Но голос есть единой и соборной,
Многообразной, светлой и упорной
Сибиллы новой вечного добра.
На камне твердом, на кресте Петра,
Закалена в огне святого горна,
И с властью дьявола, всегда позорной,
Она в борьбе от ночи до утра.
Апостольская Церковь! В правом гневе,
Духовный меч, рази того, кто зол,
Кто на змеином и отравном древе
Плод сладострастия легко обрел.
Сей, Церковь, семена. Так в тайном севе
Залог любви и вечности глагол.
26 октября 1920
X
Во оставление моих грехов
Я исповедаю одно крещенье.
В благословлении святых отцов
Чту мудрость тайную и посвященье.
И Господом назначенный улов
В купели светлой примет обновленье,—
Так сетью Галилейских рыбаков
Спасен был древний мир от заблужденья.
Крестись водой – и духом будешь свят.
Ты был землей с рожденья обездолен,
Страстями немощен и сердцем болен...
Но над тобой теперь священный плат,
Отныне сам ты, как орел, крылат
И, как Христос, над смертью темной волен.
26 октября 1920
XI
Так, нам разлука сердце больно вяжет,
И вся земля – как будто солнца тень;
Мы знаем смерть, что камнем темным ляжет
На уходящий в ночь ущербный день.
Пусть красота в могучем горном кряже
Пленяет душу; пусть лесная сень
Прохладой дышит; это небо даже
Пусть напевает нам любовь и лень;
Но я не раб, земля, земному раю,
Где каждое мгновение – как сон;
Не верю я в улыбках светлых маю,
Когда звучат молитвы похорон...
Так я, как Лазарь, в гробе погребен,
Но мертвый – мертвых воскресенья чаю.
26 октября – 16 ноября 1920
XII
Не плачь, не бойся смерти и разлуки,
Ужели таинства не видишь ты,
Когда угаснут милые черты
И твой любимый вдруг уронит руки,—
И так уснет, от нашей темной муки
Освобожденный в чуде красоты
Неизъяснимой! Так и я, и ты
Освободимся вмиг от мрака скуки.
Тогда легчайшая, как сон, душа
В нетленной плоти станет как царица.
И человек, землею не дыша,
Вдохнув иной эфир, преобразится.
И будет жизнь, как солнце, хороша,
И отошедших мы увидим лица.
26 октября 1920
Эллис
Из цикла «Гобелены»
I
Шутили долго мы, я молвил об измене,
Ты, возмущенная, покинула меня,
Смотрел я долго вслед, свои слова кляня,
И вспомнил гобелен «Охота на оленей».
Мне серна вспомнилась на этом гобелене,—
Насторожившись вся и рожки наклоня,
Она несется вскачь, сердитых псов дразня,
Бросаясь в озеро, чтоб скрыться в белой пене.
За ней вослед толпа охотников лихих,
Их перья длинные, живые позы их,
Изгиб причудливый охотничьего рога...
Так убегала ты, дрожа передо мной,
Насторожившись вся и потупляясь строго,
И потонула вдруг средь пены кружевной.
II
Вечерний свет ласкает гобелены,
Среди теней рождая строй теней.
И так, пока не засветят огней,
Таинственно живут и дышат стены;
Здесь ангелы, и девы, и сирены,
И звезд венцы, и чашечки лилей,
Ветвей сплетенья и простор полей —
Один узор во власти вечной смены!
Лишь полусумрак разольет вокруг
Капризные оттенки меланхолий,
Легко целуя лепестки магнолий,
Гася в коврах, как в пепле, каждый звук,
Раздвинутся, живут и дышат стены..
Вечерний свет ласкает гобелены!
III
Дыханьем мертвым комнатной весны
Мой зимний дух капризно отуманен,
Косым сияньем розовой луны
Здесь даже воздух бледный нарумянен;
Расшитые, искусственные сны,
Ваш пестрый мир для сердца сладко-странен.
Ты не уйдешь из шелковой страны —
Чей дух мечтой несбыточною ранен.
В гостиной нежась царствует весна,
Светясь, цветут и дышат абажуры,
Порхают попугаи и амуры,
Пока снежинки пляшут у окна...
И словно ласки ароматной ванны,
Ее улыбки так благоуханны.
IV
Как облачный, беззвездный небосклон,
И где лазурью выплаканы очи,
В предчувствии однообразья ночи
Подернут тенью матовый плафон,
И каждый миг – скользя со всех сторон,
Она длиннее, а мечта короче,
И взмахи черных крыльев все жесточе
Там, у пугливо-меркнущих окон.
И в залах дышит влажный сумрак леса,
Ночных теней тяжелая завеса
Развиться не успела до конца;
Но каждый миг все дышишь тяжелей ты,
Вот умер день, над ложем мертвеца
Заплакали тоски вечерней флейты.
V
Как мудро-изощренная идея,
Вы не цветок и вместе с тем цветок;
И клонит каждый вздох, как ветерок,
Вас, зябкая принцесса, Орхидея;
Цветок могил, бессильно холодея,
Чьи губы лепестками ты облек?
Но ты живешь на миг, чуть язычок
Кровавых ран лизнет, как жало змея.
Ты как в семье пернатых, попугай,
Изысканный цветок, вдруг ставший зверем!
Молясь тебе, мы, содрогаясь, верим
В чудовищный и странно-новый рай,
Рай красоты и страсти изощренной,
Мир бесконечно недоговоренный.
VI
Роняя бисер, бьют двенадцать раз
Часы, и ты к нам сходишь с гобелена,
Свободная от мертвенного плена
Тончайших линий, сходишь лишь на час;
Улыбка бледных губ, угасших глаз,
И я опять готов склонить колена,
И вздох духов и этих кружев пена —
О красоте исчезнувшей рассказ.
Когда же вдруг, поверив наважденью,
Я протяну объятья привиденью,
Заслышав вновь капризный менуэт,
В атласный гроб, покорна лишь мгновенью,
Ты клонишься неуловимой тенью,
И со стены взирает твой портрет.
VII
Гремит гавот торжественно и чинно,
Причудливо смеется менуэт,
И вот за силуэтом силуэт
Скользит и тает в сумерках гостиной.
Здесь жизнь мертва, как гобелен старинный,
Здесь робости и здесь печали нет;
Льет полусвет причудливый кинкет
На каждый жест изысканно-картинный.
Здесь царство лени, бронзы и фарфора,
Аквариум, где чутко спят стебли,
И лишь порой легко чуть дрогнет штора,
Зловещий шум заслышавши вдали,
То первое предвестье урагана,
И рев борьбы и грохот барабана!