Блажен, кто может откровенно
Излить и горечь и мечту,
Не озираясь за версту
На соглядатаев надменных.
Кто, не таясь, самозабвенно,
Поверит чистому листу
И чувств и мнений полноту.
Но горе тем, обыкновенным,
Кто хочет плакать и кричать,
Но должен целый день молчать,
Приказу барскому внимая.
В золе несложно жар найти.
Болезнь опасная — в кости,
И боль страшнейшая — немая.
Хозяин мой богат как Крез.
Он много ездил, много знает,
Хвастлив и, если рассуждает,
Семь бочек катит до небес.
К нему один дотошный бес
С обманом ловким подъезжает,
Богатством овладеть желает
И, кажется, в доверье влез.
Что делать мне, презренной сошке?
Забить в набат? Меня, как мошку,
Сотрут иль выкинут живьем.
Предпочитаю я с поклоном
Катиться в пропасть за патроном:
Пускай мы оба пропадем.
Благоразумен будь, Мони.
Не отрекайся от невзгоды
И не прельщайся добрым годом:
Всегда обманчивы они.
Не верь в особенные дни:
И в пору ясную природы
Зародыш зреет непогоды,
Таится омут западни.
Располагает к лени счастье,
Зато мы бодрствуем в ненастье
И учит разуму нужда.
Счастливца окружают лестью,
Что рушится с худою вестью.
Само несчастье — не беда.
Когда бы этот плач унес
С собой судьбы твоей удары,
Тогда бы не было товара
Ценней обыкновенных слез.
Но таянье застывших грез
Не тушит грозного пожара
И нету бесполезней дара,
Чем мокрые глаза и нос.
Зачем же это наводненье,
Больного мозга выделенья,
С лица текущие ручьем?
Затем, что, этого желая,
Мы сами душу растравляем
И соль себе на раны льем.
Живем, мой Горд, живем, живем!
Мгновенье сладостно любое!
Не отдадим его без боя!
Хоть краток миг, да счастье в нем!
Проходит быстро день за днем.
Весна сменяется зимою,
И смерть, она не за горою,
Готовит нам свой вечный дом.
Тот болен, и в опасном роде,
Кто предпочел мечту природе
И век не расстается с ней.
Пускай за жизнью не угнаться,
Зато ей можно отдаваться,
Как милой женщине своей!
Ты мудр, Маро, и тем богат.
Тебя не трогают химеры.
Ты говоришь, что чувство меры
Есть самый драгоценный клад.
Тот не бывает жизни рад,
Кого манят чужие сферы,
И нет на свете землемера,
Кто б мог насытить алчный взгляд.
Не все так думают, однако.
Король опять ввязался в драку,
Дела другие отложив.
Вот и труба уже запела.
Кто знает, кто вернется с дела.
Живешь, Маро, покуда жив.
Пока ты гонишь кабана
И сокола торочишь к ранцу,
Пока ты красишься румянцем
И пьешь и скачешь дотемна,
Нам с Гордом здесь не до вина,
Не до охоты, не до танцев:
На подозренье иностранцы —
У нас, Даго, идет война.
У нас теперь одна забава:
Тебя припоминать лукаво,
Писать и греков ворошить.
Живем довольно монотонно.
Да восхваление Бретону:
Он в письмах нас горазд смешить.
Бретон начитан. Знает он
Тосканский, греческий. В латыни
Сильнее всех живущих ныне.
Бретон для кафедры рожден.
Он превосходный компаньон.
Совсем не тешится гордыней,
Поделится последней дыней,
Но как ленив он, хоть умен!
Когда он здесь, мой дом в три ночи
Теряет всякий вид рабочий
И превращается в притон,
Где я его пугаюсь тени
И спотыкаюсь о ступени.
Вот он каков, мой друг Бретон.
Нет дня, чтоб Пьер мне не сказал,
Чтоб не читал без передышки,
Что лучше бы завел интрижку,
Пока глаза не поломал.
Я, верно, хуже видеть стал —
Но не от чтения в излишке:
Глаза слезятся не на книжку,
А на хозяйственный журнал.
А потому, приятель, брея
Мне утром бороду и шею,
Не задевай больной мозоль,
А лучше новости поведай:
Кого мне поздравлять с победой
И с кем воюет мой король.
Кто сердцу друг — тот деньгам друг.
Он сам трещит о том повсюду
И щедро тратит ваши ссуды,
Хоть прочно запер свой сундук.
А так как в дружбе нет порук,
То потерявши с ним рассудок,
Даешь ты другу денег груду
И остаешься нищим вдруг.
Хоть ты мой опыт позаимствуй:
Не доверяйся проходимцу
И не веди себя как мот.
Дружи! Друзья сослужат службу,
Но мотовство лишь губит дружбу.
Не нужен никому банкрот.
Насмешник, не щадя друзей,
Их не порочит, а щекочет,
И те, не жалуясь, хохочут
Над общей участью своей.
И если некий грамотей
Себя лишь здесь увидеть хочет
И на меня обиду точит,
То он не понял суть вещей.
Дилье, ты знаешь, что сатира
Есть прежде отраженье мира,
Потом уже — отдельных лиц.
И умный будет не в обиде,
Когда он в ней себя увидит,
Себя найдет среди блудниц.
Ты не боишься мести, плут?!
Ты думаешь, мне жаль сонета
И нечем возразить поэту,
Когда ему в глаза плюют?
Тебя не жалуют за блуд,
За то, что чести в тебе нету,
Что ты фальшивою монетой
За дружбу платишь и за труд,
За то, что ты вероотступник,
Мошенник и клятвопреступник.
Но есть в тебе еще талант!
Какой же? Мужеложство? Пьянство?
Обжорство, непотребство, чванство?
Нет, хуже. Ты мой друг, педант.
Ты удивляешься? Изволь,
Скажу, чем взял педант тяжелый,
Повсюду видящий крамолу,
А сам безгрешный, как король.
Привык играть он эту роль.
Подобна государству школа:
Где кафедра сродни престолу,
А классы — худшей из неволь.
Там восседает сей правитель,
Такою окруженный свитой,
Что только есть у короля.
Не зря же Дионисий, с трона
Народом Сиракуз сметенный,
Ушел в Коринф, в учителя.
Я не люблю, Маньи, льстеца,
Который из стишка любого
Ильяду делает, готовый
Всем восторгаться без конца.
Но не люблю и гордеца,
Когда он, хмуро и сурово,
В моих стихах любое слово
Чернит для красного словца.
Один все хвалит без умолку
И автора сбивает с толку:
Оставить, править что ему.
Другой тиранит мелкой злобой.
Но добиваются тем оба,
Что остываю я к письму.
Мне не по нраву спесь испанца,
У немцев — вечный их запой,
Женевцев — их язык пустой
И глупость — неаполитанца.
Коварный нрав венецианца,
Бургундца опыт продувной,
Нескромность Франции родной,
Высокомерие британца,
К наживе страсть у флорентийца,
А у безгрешного мальтийца —
Что Бог ему грехов не даст.
У каждой нации огрехи.
Но это миру не помеха.
Страшней — ученый муж-схоласт.
Закончив толстую тетрадь,
Иным, по сути, человеком,
Я снова к римлянам и грекам
Вернусь и стану их читать.
Я в руки их возьму опять
Не от соблазна древним веком,
А чтобы в их великих реках
Себя еще раз обкатать.
Так камень, водами несомый,
Притрется к одному, к другому —
Чтоб галькой стать в конце ручья.
Но надо действовать по силам.
Переусердствуя точилом,
Лишиться можно острия.
Неловко видеть мудреца,
Который, добиваясь счастья,
В себе выцеживает страсти
Уже в преддверии конца.
Но хуже старость у юнца,
Когда он, домогаясь власти,
Скрывает маскою участья
Холодный облик подлеца.
Сравненья есть у наших басен: