— Я должен вас предупредить, господин Орровски, — с готовностью, будто только этого и ждал, ответил детектив.
— О чём? — Мирону уже надоела эта игра. Он замёрз. По голым ступням в домашних тапках тянуло сквозняком.
— С вами хочет встретиться один человек. Большой человек. Куромаку. Он хочет предложить вам…
— Помниться, вы говорили, что Карамазов с таким человеком, как вы, и срать-то на одном гектаре не сядет, — перебил Мирон.
Тут же пожалел, что не смог воздержаться от грубости, но этот нелепый квадратный человек действительно вызывал желание вести себя грубо. Пробуждал инстинктивную потребность оказаться от него как можно дальше…
— Времена меняются, — пожал прямыми, как по линейке плечами, Усикава. — И мы меняемся вместе с ними. Вчера я был незаметным муравьём, которого ойябун Карамазов-сан мог раздавить походя, даже не заметив, но сегодня… Сегодня Усикава незаменим. Потому что может то, что больше ни у кого не получается. Уникальный талант. Такой же, как у вас, господин Орровски.
— И какой у меня талант?
— Со временем, господин Орровски, вы сами поймёте. Надеюсь, еще не будет слишком поздно…
— Так о чём вы хотели меня предупредить?
— Ах да, совсем запамятовал… — притворно смутился Усикава. Начал было тереть лоб, затем почесал лысину, начал рыться во внутреннем кармане плаща…
Мирон медленно сатанел. В любой момент на веранду могли выйти Хитокири или жена старца Сергея, на редкость красивая тётка по имени Пелагея. Мог выехать и сам полковник — его кресло передвигалось совершенно бесшумно…
— Не выходите перед рассветом на улицу, господин Орровски.
— Почему?
— Не важно. Просто оставайтесь дома, где вас могут защитить друзья. Это всё, о чём я прошу.
— Но…
— Больше я сказать не могу, — поднял руки Усикава. Кожа на больших плоских ладонях была сплошь в порезах и ссадинах, будто он недавно продирался через колючий кустарник или бурьян. — Просто останьтесь дома и ни о чём не беспокойтесь.
Тяжелая дверь, что вела в дом, наконец-то начала открываться. Мирон обернулся посмотреть, кто там — за ним пришел Хитокири — а когда повернулся назад, кресло было пустым. Оно тихонько покачивалось, а в воздухе висел запах пота и дешевого табака.
— Очень непростой человек этот Усикава… — задумчиво произнёс полковник, набивая трубку.
На столе, кроме кваса, чёрного хлеба и графинчика с самогоном, ничего не осталось.
В комнате было тихо. Вязаные половики на полу, ходики на беленой стенке, толстый полосатый кот, спящий на печке… В углу, за вышитой занавеской — икона. Там же горела тонкая свечка и на специальной полочке стоял гранёный стакан, накрытый кусочком хлеба.
Глядя на всё это, было трудно поверить, что вокруг — Токио, один из самых урбанизированных городов мира, а не российская глубинка где-нибудь под Смоленском.
— Он назвал Карамазова ойябуном, — сообщил Мирон.
— Я и говорю, очень необычный человек… — кивнул старец Серёга. — Так зачем он приходил?
— Не знаю, — пожал плечами Мирон. — Нёс какой-то бред о том, что я должен что-то понять, а потом заклинал не выходить из дома перед рассветом.
— Вот как… — полковник задумчиво снял хрустальную пробку с графинчика, налил три стопки, пододвинул Мирону и Хитокири…
— Это предупреждение, — тихонько вставил японец.
— Согласен, — кивнул полковник. — Я поговорю с ребятами. Скажу, пусть будут повнимательнее.
— Неспроста Усикава, оба раза, что я его видел, упоминал Карамазова, — сказал Мирон. — Упоминал как бы случайно, просто к слову. Но зачем он так поступал на самом деле?
— Ты знаешь, кого в Японии зовут ойябунами? — вдруг спросил полковник, глядя на стопку с самогоном.
— Ну… боссов якудза.
— Стало быть…
— Карамазов и есть босс якудза, — кивнул Мирон. — Усикава еще назвал его Куромаку.
— Всё правильно, — кивнул Хитокири. — Куромаку — дословно — «тот, кто стоит за занавесом».
— Это из театра Кабуки, — усмехнулся полковник. — Соответствует нашему «серый кардинал».
— Значит, Усикава с самого начала намекал на то…
— Он вовсе не намекал, — засмеялся старец Серёга. — По японским понятиям, он говорил предельно откровенно. Он предостерегал тебя, Мирон. Тем самым давая понять, что он — на твоей стороне. Так что прислушайся к его словам.
— К каким? Не выходить на улицу?
— И к этому тоже.
Мирон вздохнул.
— Знаете, я устал прятаться, — сказал он. — Убегать, скрываться… Так можно всю жизнь бегать-бегать, да никуда не прибежать. Я хочу встретиться с этим Карамазовым.
— Зачем? — по тону полковника было непонятно, отговаривает он, или ему просто интересно.
— Так, личные счёты… — смутился Мирон. — Платон говорил, он как-то замешан в смерти нашего отца…
Полковник посмотрел на Мирона как-то странно, будто собирался что-то сказать. Но промолчал.
— И что ты собираешься делать? Убьёшь его? — спросил Хитокири.
— Не знаю, — мотнул головой Мирон. — Для начала — хорошо бы просто во всём разобраться.
— Я тебя понимаю, сынок, — вдруг полковник. — Сейчас ты на распутье…
— Да нет никакого распутья, — психанул Мирон. — В Москве меня объявили в розыск. Наверное, и местные полицейские уже успели получить ориентировку… Якудза я тоже успел насолить. Если за мной охотится еще и Карамазов — остаётся развернуться на сто восемьдесят градусов и дать всем люлей.
— Настоящий воин всегда выбирает путь, который ведет к смерти, — сказал вдруг Хитокири.
— Но думать он должен о жизни, — твёрдо добавил полковник. — Иначе — не сможет победить, — взяв стопку, одним движением опрокинул её в рот. Занюхал хлебом, отщипнул корочку, бросил в рот…
— Вы ещё молодые, — сказал он осипшим голосом. — Говно кипит… Поэтому думаете, что будете жить вечно. Но это только гонор, и ничего больше. Забудьте старые дела и живите дальше.
— Невозможно жить, не исправив причинённое зло, — сказал Мирон.
— Людские ошибки — это самое страшное зло, — возразил полковник. — И делая ставку на месть, вы можете сильно ошибиться.
— Но не совершая ошибок — нельзя ничего узнать наверняка, — тихо сказал Мирон.
— Да, — кивнул полковник. — Да только вот многия знания — многия печали.
Мирон закрыл глаза. Очень хотелось выйти в Плюс, попытаться узнать, что там с Платоном. Но почему-то он был уверен, что у полковника данного устройства попросту нет, а собственные Плюсы замолчали после того, как Мелета сообщила, что её атакует Сонгоку…
Открыв глаза и выпрямившись, он взял стопку с самогоном и сделал длинный глоток. Дыхание перехватило, в глазах потемнело, а в горле образовался огненный ком. Он закашлялся. Почувствовал удар по спине — несмотря на инвалидность, рука у старца Сергея была тяжелая.
— Кто ж так самогонку пьёт? — спросил он участливо, подвигая к Мирону тарелочку с хлебом. — То ж тебе не пиво…
Хлеб был пряным, с чуть горьковатой хрустящей корочкой. Его вкус смыл с языка остатки самогона, а вместе с ним — и всякие сомнения.
— Я должен встретиться с Карамазовым, — сказал Мирон.
Мысль об отце не давала покоя, но она и придавала решимости.
— Ну… — вздохнул полковник, — Решил — так решил. Какудзипва хомбуно цукусанэба наримасэн.
— Каждый должен исполнить свой долг, — перевел Хитокири.
— Только перед тем, как пойти на такой шаг, скажи, что ты знаешь о войне за Сахалин?
— Ну… — Мирон удивился такой смене темы. — То же, что и все… После того, как Ногликский концерн объединился с «Ниппон Ойл» началось взаимопроникновение культур, так как японский и русский менталитет оказались удивительно близки…
— Ты цитируешь официальный релиз, — перебил полковник. — Никогда не интересовало, почему слияние культур названо «войной»?
— Ну, типа: финансовые войны, — пожал плечами Мирон. — Такой эвфемизм. Ноглицкий и Ниппон сначала были конкурентами, а потом произошло слияние…
— Ну да, конечно, — усмехнулся полковник. — И всё это просто так, для всеобщего удобства, обозвали «Войной за Сахалин».
— На самом деле, мы проиграли, — тихо сказал Хитокири. — Нами двигала жадность. Опыт завоевания Маньчжурии нас ничему не научил…
— Что? — Мирон даже не понял, о чём он говорит.
— Японцы проиграли войну, — пояснил полковник. — Да, да не удивляйся… Была самая настоящая война, с войсками, боевыми крейсерами и пушками. Я — участник этой войны… А наша слобода — остатки русского гарнизона в Токио.
— Этого не может быть, — Мирон говорил убежденно, на самом деле никакой уверенности не чувствуя. — С войнами покончено после Арабского кризиса. Произошло всеобщее разоружение, ядерные запасы уничтожены…
— Тем не менее, это случилось, — отрезал полковник. — Вы, нынешнее поколение, привыкли думать, что знаете всё на свете. Что от вас невозможно скрыть никакую правду, что хакеры могут раскопать любые, даже совершенно секретные сведения и вывесить их на всеобщее обозрение.
Лицо полковника побледнело. Рука, катавшая хлебный мякиш по клеенке, разжалась, бессильно упала на колено.
— На самом деле, вы просто не представляете, в каком мире живёте, — сказал он немного тише. — Вы думаете, что он принадлежит вам, но поверь мне, старику: это совсем не так.
Мирон хотел возразить. Хотел доказать, что он знает о мире абсолютно всё, что в век глобализации ПРОСТО НЕВОЗМОЖНО чего-то не знать. Что такие люди, как Платон — которые любят всё разбирать по косточкам, бесконечно анализировать, — что они ни за что такого бы не пропустили.
Но перед ним в инвалидном кресле сидел полковник, участник самой настоящей войны, случившейся не так уж давно. Живое доказательство того, что мир Мирона и Платона — отчасти выдуманный мир. Созданный ими самими.
— Есть люди, которые кроят и перекраивают его по своему желанию, ни у кого ничего не спрашивая, — сказал полковник, окончательно овладев собой. Его рука, будто самостоятельно, без команды, потянулась к графинчику с самогоном, но остановилась на пол-пути. — И один из таких людей — Такеши Карамазов. Война длилась три дня, — продолжил полковник. — Когда японцы поняли, что не смогут удержать захваченные острова — Курильский архипелаг и часть Сахалина — они решили договориться. В те времена чёрным золотом считали нефть, и Ниппон Ойл, занимавшая лидирующую позицию по добыче в Японском море, была вынуждена уступить, как ты и сказал, Ногликскому концерну. Это не было слиянием. Наглое, хищное поглощение — нападение японцев на Курилы послужило отличным поводом. Россия ввела войска, многих тогдашних руководителей дзайбацу посадили, как военных преступников. И на этой волне всплыл Такеши Карамазов. Русский по отцу, японец по матери, он и предложил идею слияния. Объединение двух народов, великую гуманистическую доктрину, призванную скрыть варварское поведение обеих сторон. Выгоды были очевидны, и тогдашние политики с радостью ухватились за идею Карамазова.